Теракт - Ясмина Хадра

— Идем, — говорит Фатен и тянет меня за руку. — У этих людей не больше души, чем у их техники. Соберем, что можем, и уйдем отсюда.

— Но они же разрушат дом! — кричу я.

— Что такое дом, если мы страну потеряли, — вздыхает она.

Одни солдаты спускают бульдозер с транспортера. Другие удерживают на почтительном расстоянии начинающих собираться соседей. Фатен помогает старейшине усесться в кресло на колесах и отвозит его в тень во дворе. Нажет ничего не хочет брать. Этим вещам сам дом хозяин, говорит она. Как в древние времена, когда владетельных князей погребали вместе с их богатством. Пусть в этом доме останется то, что ему принадлежит, — он заслужил. Память, мечты, образы прошлого — все гаснет, тает.

Солдаты оттесняют нас от места сноса. На какой-то лысый бугор. Омр съежился в кресле — кажется, он не понимает, что происходит, и смотрит на суету вокруг, почти ее не замечая. Тетка Нажет гордо стоит позади него, Фатен слева, я справа. Бульдозер ревет, выбрасывая из трубы плотное облако дыма. Стальные гусеницы, прокручиваясь, алчно раздирают почву. Соседи смотрят из-за оцепления, выставленного офицером, молча подходят к нам. Офицер приказывает нескольким солдатам проверить, не остался ли кто внутри. Убедившись, что дом пуст, он подает знак бульдозеристу. Рушится невысокая стена, которой обнесен дом, и в этот миг гнев переполняет меня, я бросаюсь на машину. Солдат преграждает мне путь; я падаю навзничь и ногами пытаюсь ударить чудовище, пожирающее мою историю. "Прекратите!" — кричу я… "Прекратите!" — повелительно бросает мне офицер. Вмешивается еще один солдат; дубинкой он бьег меня в челюсть, и я опускаюсь на землю, как занавес над сценой.

Целый день я провел на бугре, глядя на кучу обломков, которые много световых лет назад были дворцом под сверкающим небом, где жил я, маленький босоногий принц. Мой прадед возвел его своими руками, от фундамента до крыши; здесь родилось несколько поколений, чьи глаза были распахнуты во всю ширь горизонта; сколько надежд было собрано в его садах, словно мед с цветущих деревьев. И один бульдозер за считаные минуты обратил в пыль целую вечность.

К вечеру, когда солнце скрывается за Стеной, за мной приходит двоюродный брат.

— Ни к чему здесь стоять, — говорит он. — Что сделано, то сделано. Тетка Нажет вернулась к дочери в Тубас.

Старейшину приютил его правнук из деревушки за садами.

Фатен, как в каменный кокон, завернулась в непроницаемое молчание. Она решила оставаться рядом со старейшиной в лачуге его правнука. Она всегда ухаживала за Омром и знает, какое нелегкое это дело. Без нее он не перенес бы этого удара. Другие поначалу занимались бы им, но в конце концов перестали бы уделять ему внимание. Поэтому Фатен и жила в доме патриарха. Омр был ее младенцем. Но бульдозер, уехав, унес с собой душу Фатен. Осталась обессиленная женщина, огрубевшая, молчаливая, как тень, которая, съежившись в уголке, дожидается ночи, чтобы в ней раствориться. Однажды вечером она вернулась в изуродованный сад с рассыпавшимися по спине волосами — она, никогда не снимавшая платка — и целую ночь провела, стоя перед кучей мусора, под которой был погребен смысл ее бытия. Когда я пришел за ней, она отказалась уйти от руин. Ни одна слеза не выкатилась из ее пустых глаз с остекленевшим взглядом — тем взглядом, который не обманывает и которого я научился бояться. Поутру Фатен и след простыл. Мы обыскали всю округу, но она будто испарилась. Видя, как я в тревоге рыскаю по окрестным деревням, и боясь, что ситуация обострится еще более, правнук Омра отводит меня в сторону и говорит:

— Это я отвез ее в Джанин. Она очень просила. В этом случае никто ничего не может сделать. Это всегда так было.

— Что ты несешь?

— Ничего…

— Зачем она поехала в Джанин, к кому?

Правнук Омра пожимает плечами.

— Такие люди, как ты, этих вещей не понимают, — говорит он, удаляясь.

И тут я понимаю.

Я беру такси и возвращаюсь в Джанин; застаю Халила дома. Он думает, что я приехал сводить счеты. Я его успокаиваю. Я всего лишь хочу увидеть Аделя. Тот приходит немедленно. Я рассказываю ему об исчезновении Фатен и о своих подозрениях.

— На этой неделе ни одна женщина в наше движение не вступала, — авторитетно заявляет он.

— А в "Исламский джихад", в другие отряды? Попробуй разузнать.

— Не стоит… Мы и так плохо понимаем друг друга. Хотя у нас нет никаких взаимных претензий. Каждый ведет свою священную войну так, как ее видит. Если Фатен куда-то ушла, попытки ее вернуть бесполезны. Она совершеннолетняя и имеет право распоряжаться своей жизнью. И смертью. Не может быть двойного стандарта, доктор. Если ты решаешь взять оружие, ты должен признать, что и другие вправе это сделать. Каждый имеет право на свою долю славы. Мы не выбираем себе судьбу, но выбрать смерть — это прекрасно. Это демократический способ плюнуть в лицо року.

— Умоляю тебя, разыщи ее.

Адель недовольно и огорченно качает головой:

— Ты так ничего и не понял, амму. Мне надо идти. С минуты на минуту приедет шейх Марван. Примерно через час он будет проповедовать в ближней мечети. Тебе бы следовало его послушать.

Ага, вот оно, думаю я: Фатен, вероятно, приехала в Джанин, чтобы получить благословение шейха.

Мечеть, до отказа набитая народом, оцеплена несколькими рядами ополченцев. Я встаю на углу улицы и наблюдаю за тем крылом здания, которое отведено для женщин. Опаздывающие прихожанки торопливо входят в молитвенный зал через неприметную дверь в задней стене мечети; одни закутаны в черные одежды, на других яркие платки. Фатен не видно. Я обхожу квартал и приближаюсь к двери, которую сторожит толстая дама. Она очень недовольна моим появлением на этой части храмовой территории, куда из соображений благопристойности не осмеливаются заглядывать даже ополченцы.

— Для мужчин проход с другой стороны, — бросает она.

— Я знаю, сестра моя, но мне нужно поговорить с племянницей, Фатен Джаафари. Это очень срочно.

— Шейх уже поднялся на минбар.

— Мне очень жаль, сестра, но я должен поговорить с племянницей.

— А как я ее найду? — нервничает она. — Внутри сотни женщин, и шейх сейчас начнет проповедь. Не вырывать же мне у него микрофон. Приходите после молитвы.

— Вы знаете ее в лицо, сестра моя, она точно здесь?

— Что? Вы даже не уверены, что она тут, и путаетесь у нас под ногами в такую минуту? Уходите немедленно, или я ополченцев позову.

Мне приходится ждать конца проповеди.

Я возвращаюсь на свой наблюдательный пункт на углу улицы и встаю так, чтобы не выпускать из виду мечеть и женское крыло. Колдовской голос шейха Марвана доносится из громкоговорителя, царствует над звездной тишиной, залившей окрестные улицы. То же самое я слышал в машине частника, который вез меня в Вифлеем. Время от времени, в ответ на лирические воспарения оратора, поднимается шум воодушевления…

К мечети подлетает машина, из нее выскакивают два ополченца и на бегу говорят о чем-то по радиотелефонам. Кажется, происходит что-то серьезное. Один из приехавших дрожащим пальцем указывает на небо, другой бежит за начальником. Это человек в парашютной куртке, мой тюремщик. Он подносит к глазам бинокль и несколько минут вглядывается в небо. Вокруг храма возникает суматоха. Ополченцы бегают туда-сюда; трое, тяжело дыша, проносятся мимо… "Если вертолета не видно, тогда, значит, беспилотный самолет", — бросает один из них. Я вижу, как они со всех ног мчатся по улице. У мечети останавливается еще одна машина. Сидящие в ней кричат что-то человеку в куртке парашютиста, с тревожным ревом мотора дают задний ход и едут на соседнюю площадь. Проповедь обрывается. Кто-то берет у шейха микрофон и просит верующих соблюдать спокойствие — возможно, тревога ложная. Как ураган проносятся два внедорожника. Верующие начинают выходить из мечети. Они закрывают от меня женское крыло. Я не могу обойти квартал — если она вместе с другими будет выходить через заднюю дверь, я могу ее не увидеть. Решаю идти к главному входу, пробраться через толпу и войти прямо на женскую сторону… "Расступитесь, расступитесь, — кричит ополченец. — Дайте пройти шейху…" Верующие толкают друг друга локтями, стремясь увидеть шейха поближе, коснуться полы его одеяния. Людская волна подхватывает меня и тащит в гущу толпы; в этот миг имам появляется на пороге мечети. Я рвусь из гущи впавших в транс, стиснувших меня тел, но тщетно. Шейх опускается в свой автомобиль, машет из-за бронированного стекла рукой; телохранители усаживаются по обеим сторонам от него… И — всё. Что-то, змеясь, пролетает по небу и вспыхивает, точно молния, на проезжей части; ударная волна наотмашь хлещет по мне, разметывая скопище народа, державшее меня в плену своей истерии. Миг — и небо взрывается, улица, секунду назад охваченная религиозным порывом, опрокидывается вверх тормашками. Тело какого-то мужчины или юноши, как черный метеор, проносится через кружащийся перед глазами мир. Что это, что?.. Плотная волна пыли и пламени подхватывает меня, швыряет прочь сквозь миллионы осколков. Я смутно чувствую, что меня раздергивает на волокна, что я таю в дыхании взрыва… В нескольких метрах от меня полыхает автомобиль шейха. Два окровавленных призрака пытаются спасти имама из пекла. Голыми руками они отрывают куски раскаленного железа, бьют стекла, набрасываются на дверцы. Я не могу подняться… Завывания машин "скорой помощи"… Кто-то склоняется надо мной, бегло осматривает мои раны и отходит в сторону, не оборачиваясь. Я вижу, как этот человек опускается на корточки рядом с соседней грудой обгоревшей плоти, пробует пульс и делает знак тем, кто идет с носилками. Еще кто-то берет мое запястье и тут же выпускает его. "С этим все…" В «скорой» мне улыбается мать. Я хочу протянуть руку к ее лицу; ни один мускул не слушается. Мне холодно, мне больно, я страдаю. «Скорая» с воем врывается в ворота больницы; санитары распахивают дверцы; меня поднимают и кладут прямо на пол в коридоре. Медсестры на бегу то и дело спотыкаются об меня. Каталки, нагруженные ранеными, снуют туда-сюда в головокружительном танце. Я терпеливо жду, чтобы мной занялись. Не понимаю, почему никто не задерживается возле меня, это странно. Справа, слева кладут тела — еще и еще. Одни окружены родственниками; женщины плачут, стенают над ними. Другие неузнаваемы; их не удается идентифицировать. Передо мной опускается на колени какой-то старик — и больше никто. Призвав имя Господне, он опускает руку на мое лицо и закрывает мне веки. Мгновенно стираются все цвета и шумы мира. Меня охватывает бесконечный ужас. Почему он закрывает мне глаза?.. Я не могу их открыть и тогда-то понимаю: так вот как это бывает; кончено, меня больше нет…