Корпократия - Роберт Монкс

Строительство и содержание дорог, казалось бы, должно быть фундаментальной обязанностью правительства: дороги обеспечивают передвижение, торговлю, развитие экономики, рост городов и освоение новых территорий. Программа создания федеральной сети скоростных автомагистралей, которую Дуайт Эйзенхауэр считал приоритетной задачей обороны США (он хотел, чтобы армия могла быстро пересечь страну от океана до океана), стала одним из величайших национальных проектов в истории Америки, данью вере в правительство, которое тратит деньги на общественное благо. И вот спустя полвека мы наблюдаем откат к XVII веку с его шлагбаумами, где взимали плату за проезд, — все больше и больше скоростных шоссейных дорог оказываются в руках частного капитала.

У тех, кто едет из Вашингтона на запад, в дальние пригороды, где живет большинство зажиточных вашингтонцев, три маршрута на выбор: медленное, но прямое федеральное шоссе — хайвей 50; межштатное шоссе 66, которое в часы пик почти всегда представляет собой одну сплошную пробку; и Гринвей, отрезок внутриштатного шоссе Virginia Route 267 с не слишком загруженным движением, по которому за фиксированную плату можно с комфортом проехать 22 километра от Международного аэропорта Даллеса до Лисберга. В 1995 году, когда движение по Гринвей только открылось, плата за пользование составляла 1,75 доллара. Сбор поднимают примерно раз в полтора года, и, по расчетам, к 2012 году он составит 4,80, или 0,22 доллара за километр. В Индиане губернатор Митч Дэниелс (бывший вице-президент фармацевтической компании Eli Lilly и первый директор Административно-бюджетного управления при Буше-младшем) передал единственную платную дорогу в штате в аренду на 75 лет австралийской Macquarie Infrastructure Group и испанской Cintra SA, заплатившим 3,85 миллиарда долларов. Сделку обосновали, как водится, соображениями эффективности и коэффициентом «затраты-выгоды».

Из всех обязанностей государства в мирное время предоставление гражданам доступа к образованию — самая важная, самая необходимая и одна из самых бережно хранимых в Америке. Хорошее образование — основа успеха в обществе равных возможностей, вспомним ли мы о Линкольне, читающем при свечах в бревенчатой хижине, или о Колине Пауэлле, выучившемся в обычной школе в Бронксе и нью-йоркском Городском колледже, который называли «Гарвардом для бедняков». Но сегодня, когда так много городских школ находятся в полном упадке, когда даже слепому ежу понятно, что наши муниципалитеты просто собирают в одном месте детей из самых бедных и уязвимых слоев общества, чтобы они не болтались по улицам с 8:00 до 15:00, когда никто не может отрицать, что пропасть в материальном обеспечении между преимущественно «черными» школами в бедных районах города и преимущественно «белыми» школами в пригородах ширится день от дня, та вялая дискуссия, что идет в обществе по этому поводу, сводится почти исключительно к экономике. «Конкуренция», говорят нам, спасет образование, а родители должны иметь возможность выбора школы для своих детей, будь то чартерная школа[49], школа под управлением частной компании типа Edison Schools Inc.[50], частная или приходская школа, на обучение в которых предоставляются адресные гранты.

Я не подвергаю сомнению тот факт, что конкуренция полезна — в школах, на дорогах, в больницах, даже в тюрьмах, а бюрократов следует время от времени встряхивать и заставлять смотреть на вещи и действовать по-новому. Но некоторые вещи, в силу самой своей значимости для общества, должны быть защищены от экономических решений. К сожалению, сейчас об этом мало кто думает. Общественный сектор отдает, частный — получает. Доля корпоративной Америки в национальном доходе стремительно растет — с 7 процентов в середине 2001 года до 13 процентов в 2006 году. А ее доля в собираемых налогах сокращается: в 1995 году соотношение налогов на фонд заработной платы и корпоративных налогов составляло 3:1, к 2002 году оно выросло до 5:1. И экономическое обоснование становится единственным, которое допускается к рассмотрению.

Когда государство перестает предоставлять гражданам услуги, перемены в обществе неизбежны. Договор между гражданами и государством нарушается. Модель, построенная на взаимных обязательствах — государство оказывает гражданам социальные услуги, взамен они платят государству свой долг, например, участвуют в национальной обороне посредством службы в армии по призыву, — уступает место модели продаж, в которой у всего есть своя цена.

Переход от одной модели к другой редко бывает резким. Внешне эффективные методы обслуживания потребителей в частном секторе приходят на смену методам раздражающе неповоротливого государственного сектора. И пусть не все идеально, и пусть письмо своему конгрессмену могло возыметь больший эффект, чем звонок на горячую линию общества защиты прав потребителей, но, по крайней мере, сейчас у нас есть возможность выбирать цену и качество обслуживания, чего не было в госсекторе. И со временем пациент, учащийся, водитель, «клиент», «получатель услуги» приспосабливаются к новому, «рентабельному» порядку вещей. Жизнь продолжается, но кое-что потерялось. Чувство связи с общественными институтами таяло, пока наконец не улетучилось.

Верно и обратное. Когда люди перестают служить, в широком смысле слова, государству и национальным интересам, а то, что когда-то считалось гражданским долгом, превращается в контрактные обязательства, в обществе начинаются фундаментальные сдвиги. Эти перемены тоже происходят постепенно, словно таяние ледника, но последствия глубоки и ощутимы.

Из всех видов деятельности государства ведение войны является наиболее серьезным, и из всех вызовов, с которыми может столкнуться глава государства, величайшим является вступление в войну и достижение в обществе политического консенсуса (и его сохранение на всем протяжении конфликта). Сегодня Линкольна помнят больше за вдохновляющую риторику, чем за политическую изворотливость, но только благодаря комбинации того и другого он смог объединять Север в течение четырех самых кровавых лет в нашей истории и сохранил союз, который при президенте меньшего калибра мог бы распасться.

Спустя тридцать с лишним лет после Гражданской войны адмирал Джордж Дьюи разбил испанскую эскадру в Манильской бухте. Экспедиция Дьюи положила начало превращению Соединенных Штатов Америки в великую морскую державу и одновременно добавила хлопот президентам: теперь им приходилось убеждать изоляционистски настроенное общество в необходимости не только рисковать величайшим достоянием нации — жизнью молодых американцев, но и рисковать ими на чужих берегах. Гибель «Лузитании» в 1915 году, истерические сообщения в газетах о зверствах немцев в Бельгии и расшифровка депеши Циммермана[51] помогли Вудро Вильсону провести тонкую игру и переломить антивоенные настроения американцев. Атака японцев на Пёрл-Харбор и объявление Германией войны Соединенным Штатам избавили Рузвельта от необходимости сходной игры, требовавшейся, чтобы побороть нежелание нации снова браться за оружие, да еще воевать по ту сторону океана, который казался надежной защитой от неприятеля. Война в Корее (возможно, стоило бы называть ее не войной, а «действиями по наведению порядка», поскольку США выступали в составе сил ООН) и война во Вьетнаме породили схожие проблемы и потребовали от президента аналогичных талантов лидера и ловкости рук. (При всем своем коварстве, Тонкинская резолюция[52], срежиссированная Линдоном Джонсоном, была, пожалуй, не большим обманом, чем начало войны с Испанией под девизом «Помни „Мэн“!»[53].) Каждый раз правительству приходилось преодолевать сопротивление, порой организованное, порой стихийное — начиная с «призывных бунтов» 1863 года, зачинщиками которых выступили ирландские иммигранты в Нью-Йорке, до студенческих антивоенных выступлений во время войны во Вьетнаме, достигших трагического апогея 4 мая 1970 года, когда при разгоне акции протеста национальные гвардейцы убили четырех студентов Кентского университета.