М. Ю. Лермонтов как психологический тип - Олег Егоров

Глава восьмая

Остроумие и острóта у Лермонтова как форма игрового поведения. Функция социального вызова в острóтах. Реакция на невозможность прямого слова о мире и человеке. Карикатуры и их роль. Остроты как компромиссный путь сосуществования с социальной действительностью

Настоящая глава, имея самостоятельный предмет исследования, в известной мере является продолжением предыдущей. С проблемой игры как формой социального поведения тесно связана одна из ее разновидностей – острóта, служащая выражением остроумия индивида. В жизни Лермонтова острота сыграла печальную роль, предопределив его преждевременную гибель. Поэтому одной из главных задач психоанализа личности Лермонтова является исследование истоков, сущности и роли острот как разновидностей игрового поведения в жизни поэта.

В мемуарной литературе существует огромное количество свидетельств, наблюдений, описаний лермонтовских острот. Предпринято немало попыток связать мотивы рокового поединка поэта с этим свойством его характера. Разброс суждений колеблется от нейтральных и положительных оценок до крайне негативных и даже пророческих.

При всей важности этого свойства натуры Лермонтова ни критика, ни исследователи не задумывались глубоко над данной проблемой. Были лишь робкие попытки объяснить значение остроты в поведении Лермонтова. Например, историк В. О. Ключевский в своем критическом этюде о Лермонтове «Грусть. (Памяти М. Ф. Лермонтова)» при крайне поверхностном взгляде на предмет дает весьма неопределенную оценку творческой направленности лермонтовского остроумия: «‹…› Во имя чего восстал бы Лермонтов против порядков, нравов и понятий современного общества? Ни вокруг себя, ни в самом себе не находил он элементов, из которых можно было бы составить такие правила и идеалы; ни наблюдение, ни собственное миросозерцание не давали ему положительной сатирической темы (курсив мой. – О. Е.), без которой сатира превращается в досужее зубоскальство».[439]

Бедность аналитической мысли в такой важной, судьбоносной области душевной жизни Лермонтова объясняется, на наш взгляд, двумя причинами: научной неразработанностью проблемы остроумия в XIX веке и упрощенными пониманием лермонтоведами этого свойства психики поэта. С высоты научного знания современности проблема остроумия Лермонтова должна быть решена положительно. То есть необходимо раскрыть ее функцию в свете душевных конфликтов поэта, его жизненных планов и социального поведения. Такое решение поможет скорректировать, в сочетании с некоторыми другими, родственными остроумию формами самовыражения, итоговые выводы о причинах гибели Лермонтова.

Редкий современник Лермонтова, знавший поэта лично, не отмечал в нем склонность к остроте, сатирической усмешке, словесной пародии и карикатуре на знакомых. Уже в юности Лермонтов обращал внимание близких на «живость своего остроумия и склонность к эпиграмме».[440] Позднее некоторые сослуживцы Лермонтова отмечали в нем эту черту как вполне невинную «страстишку дразнить»[441] и не расценивали ее проявление как обиду для себя. С психологической точки зрения подобные остроты не выходят за рамки элементов повседневной бытовой коммуникации. З. Фрейд следующим образом квалифицировал все остроты: «В одном случае острота является самоцелью и не преследует никакой особой цели, в другом случае она обслуживает такую цель: она становится тенденциозной остротой».[442] Такая дифференциация имеет принципиальное значение применительно к Лермонтову. Вопреки мнению ряда современников тенденциозная, или обидная острота не была искони присуща его характеру. Лермонтов избегал острот в обществе людей, близких ему по духовному складу и кругу интересов: «Никогда я не замечал, чтобы в разговоре с М. А. Назимовым, а также с И. А. Вревским Лермонтов позволял себе обычный тон насмешки».[443] Складывал он свое словесное оружие и перед теми, в ком видел достойного соперника, не позволявшего переходить границы светских условностей. «Я замечал только, – вспоминал немецкий писатель Фр. Боденштедт, – что шпильки его часто переходили в личности; но, получив несколько раз резкий отпор от Олсуфьева (который, кстати, был моложе Лермонтова на пять лет. – О. Е.), он счел за лучшее избрать мишенью своих шуток только молодого князя».[444]

Невинная острота Лермонтова не затрагивала ни основ социального поведения объекта насмешки, ни общественного института или морального установления, стоящего за ним. Она, как правило, выражала добрую сторону натуры поэта. Не случайно А. М. Меринский, отмечавший злоречивость своего сослуживца, уравновешивал свой отзыв словами: «но душу ‹он› имел добрую».[445] В невинной лермонтовской остроте раскрывалось именно его добродушие и незлобивость в отношении его к симпатичным ему людям, обладавшим какими-то чертами, над которыми не грех было посмеяться. «‹…› Во время лагеря, лежа в постели в своей палатке, он, скуки ради, кликал к себе своего денщика и начинал его дразнить».[446]

В условиях светской жизни Лермонтов был разборчивее в выражении острот. Он не желал зря расточать свой великий дар и потому тщательно выбирал объекты для своих нападений: «‹…› Шутить над дураком ‹…›Что черпать воду решетом ‹…›»[447]; «Ругай людей, но лишь ругай остро ‹…›»[448] Лермонтов предпочитал выпускать стрелы своих острот в обстановке, которая больше всего располагает к игровому поведению. Именно тогда невинная острота не вызывала ответной агрессии и одновременно доставляла наивысшее удовольствие как самому Лермонтову, так и третьим лицам, которым она предназначалась. «У него прежде было занятие – сатира, – писал Лермонтов о своем alter ego в романе „Княгиня Лиговская“, – стоя вне круга мазурки, он разбирал танцующих, и его колкие замечания очень скоро расходились по зале и потом по городу».[449]

Тенденциозное острословие Лермонтова имело другое происхождение, а его направленность лежала в другой плоскости, нежели невинная шутка добродушия или обидное злоречие недовольного миром мизантропа. Прежде всего следует помнить, что «острота является социально-психологическим феноменом».[450] Неоспорима и ее принадлежность к игровому началу в жизни человека и общества: «острота является высшей стадией игры».[451] Но происхождение остроты сложнее, чем любой другой игры. Зародившись в глубинах бессознательного из чувства удовольствия, она преодолела сугубо гедонистическую стадию и стала своеобразной маской для социально приемлемой критики. Развитие остроты в душевном мире Лермонтова в целом соответствовало ее общей тенденции, но, естественно, было осложнено особенностями его индивидуального психического развития.

Лермонтовская острота сформировалась в своей окончательной форме как социальный вызов, облеченный в более или менее приемлемую форму. Ведь «объектами нападения остроумия могут в такой же мере быть и целые институты, лица, поскольку они являются носителями этих институтов, уставы морали и религии, которые пользуются таким уважением, что возражение против них не может быть сделано иначе, как под маской остроумия, а именно остроты, скрытой за своим фасадом».[452]

Среди отзывов современников об остроумии Лермонтова преобладают негативные. Причем они приблизительно равномерно делятся между родными и близкими поэта, с одной стороны, и просто знакомыми – с другой. Например, дальний родственник Лермонтова И. А. Арсеньев вспоминал: «‹…› Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в насмешках над окружающею его средою и колкими, часто очень меткими остротами оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения».[453]

Почти сплошь негативными являются отзывы на этот счет сокурсников по университету. «‹…› Его товарищи не любили, и он ко многим приставал», – вспоминал товарищ Лермонтова по университету и юнкерской школе А. М. Миклашевский.[454] Другой знакомы Лермонтова по Школе А. М. Меринский констатировал такие же факты: «В школе Лермонтов имел страсть приставать со своими острыми и часто даже злыми насмешками ‹…› В обществе Лермонтов был очень злоречив ‹…›»[455] Подтверждает подобные наблюдения и известный товарищ А. И. Герцена Н. М. Сатин, знавший Лермонтова по пансиону: «Вообще в пансионе товарищи не любили Лермонтова за его наклонность подтрунивать и надоедать».[456] А сослуживец Лермонтова по Гродненскому полку А. И. Арнольди уловил наблюдательным глазом мимическое выражение острословия даже у мертвого Лермонтова: «На портрете Шведе поэт наш коротко обстрижен, глаза полузакрыты и на устах играет еще злая насмешка».[457] Эту черту внешнего облика, не произвольную, а глубоко осознанную сам Лермонтов запечатлел в портрете одного из своих любимых героев – Вадима из неоконченного романа: «на лице его постоянно отражалась насмешка, горькая, бесконечная».[458] «Язвительно-насмешливую улыбку» у семнадцатилетнего Лермонтова сразу отметила и Е. А. Сушкова.[459]