Если бы Гитлер не напал на СССР… - Сергей Кремлёв

Он ехал и думал: «Мне надо бы лет двадцать — чтобы сделать зрелой ту новую элиту, которая впитывала философию национал-социализма с раннего детства… Но трагедия немцев в том, что у нас всегда не хватает не только пространства, но и времени… Мы всегда спешим… А вот русские могут не спешить… Но ведь тоже спешат… И время работает на них… А на нас?..»

Он размышлял, а за окном пролетали русские леса, и колёса на стыках отсчитывали время, как часы: «Тик-так, так-так…»

ВМЕСТЕ с фюрером в Россию возвращался Шуленбург, и фюрер вызвал его к себе в салон.

— Шуленбург, как относятся русские к своему договору с японцами?

— Очень довольны, мой фюрер! Сама сцена на вокзале, которую явно намеренно разыграл Сталин, говорит сама за себя… Он ведь там публично продемонстрировал свою лояльность к странам «оси»…

— Но у балканских народов сложилось впечатление, что за переворотом в Югославии стояла Россия…

Шуленбург сделал неопределенный жест — мол, мне из Москвы судить трудно, и фюрер уточнил:

— Лично я уверен, что закулисным инспиратором переворота была Англия… Однако меня беспокоит то, что русские начали сосредоточение и развёртывание войск, без всякой необходимости сконцентрировав много дивизий в Прибалтике…

— Мой фюрер, здесь речь о знакомом русском стремлении к трёхсотпроцентной безопасности… Если мы куда-либо пошлем одну дивизию, русские перебросят туда десять дивизий, чтобы быть вполне уверенными в своей безопасности… Не могу поверить, что Россия когда-либо нападет на Германию…

— Возможно… Но бритты умеют совращать народы. Они надеялись на широкий югославо-греческо-турецко-русский фронт и хотели создать новый союз против нас, помня о Салоникском фронте в прошлую войну…

Шуленбургу все это было памятно — в 1911 году он был консулом в российском Тифлисе, в 1917-м — Дамаске, и восточную ситуацию граф знал не по книгам. Поэтому он согласно кивнул, а фюрер всё высказывал ему свою горечь:

— Я очень сожалею, что усилия Англии вынудили меня выступить против этой жалкой Греции… Противно вопреки чувствам подавлять этот храбрый народ. И эти югославы… Когда мне 27 марта сообщили о перевороте, я думал, что это шутка. И этот опыт заставляет меня быть осторожным…

Шуленбург опять кивнул.

— Народы, — задумчиво говорил Гитлер далее, — дают сегодня определять свою политику не столько разумом и логикой, сколько ненавистью…

Он умолк, потом прибавил:

— А также, пожалуй, денежными интересами… Хотя и не всегда своими… Ведь в результате английских обещаний и лжи по очереди оказались ввергнутыми в бедствие сначала поляки, которым я ставил благоприятные для них условия, затем — Франция, не желавшая воевать, за ней — Норвегия, Голландия и Бельгия… А теперь вот — Греция и Югославия… Но можно сказать, что народы здесь ни при чём — мне приходится иметь дело не с народами, а с правительствами… А то же греческое правительство не было нейтральным. А пресса Греции вела себя бесстыдно…

Гитлер мог бы сказать и определённее — «продажно», как всегда и вела себя буржуазная пресса… И чем более «демократическим» был печатный орган, тем проще его было купить. Трижды прав был фюрер и в оценке Англии — она давала провокационные «гарантии» и Польше, и Греции… Но Россию купить было нельзя, и это фюрер понимал — о чём и сказал Шуленбургу. Однако он же говорил и о тех инстинктах ненависти к немцам, которые у русских остались.

— И поэтому мне надо быть осторожным, — закончил он.

— Но Криппс сейчас с трудом добивается встреч лишь с Вышинским, мой фюрер! А Сталин говорил Мацуоке, что он присягнул на верность «оси»… И я убеждён, что Сталин готов пойти на далеко идущие уступки нам… Он уже намекал нашим торговым представителям в Москве, что в сорок втором году они смогут сделать заявки на поставку пяти миллионов тонн зерна!

— Это хорошо, Шуленбург, — возразил Гитлер, — но где они возьмут столько вагонов?

— Транспортные трудности можно устранить за счёт лучшего использования русских портов…

Беседа, сойдя на конкретные детали, угасала…

А колёса на стыках отсчитывали: «Тик-так, так-так…»

Глава 8. Визит судьбы (караоке)…

(Продолжение и окончание)

В Москву литерный поезд прибыл 23 апреля. На Белорусском вокзале фюрера с Риббентропом встречали Калинин, Молотов и Ворошилов. Сталин отсутствовал, что с точки зрения этикета было объяснимо — официальным главой государства являлся благообразный Калинин, а главой правительства — Молотов.

Отсутствие Сталина означало, что высший градус встречи — ещё впереди, но встреча была организована по высшему разряду: ковровые дорожки и море — буквально море цветов, флаги, дети, приветствие сотни фанфар, блистающие серебром и золотом оркестры, отработанные до автоматизма движения почетного караула — все это должно было компенсировать временное отсутствие самого Хозяина.

Покончив с этикетом, на большой скорости поехали по русской столице под сдержанные приветствия нескончаемых шпалер народных масс, в вихрях приветственных листовок, сбрасываемых с самолета. Москва уже готовилась к Первомайскому празднику и, украшенная в дополнение к весенней зелени яркими плакатами, выглядела особенно нарядно.

Улица, по которой ехал кортеж, застроенная разными по стилю, однако не диссонирующими между собой зданиями, носила имя русского писателя Горького. Об этом сообщил фюреру Молотов. Он же сказал, что до революции улица — тогда ее называли Тверской — была значительно уже и лишь в тридцатые годы её раздвинули — дома, мимо которых они сейчас проезжали, были перемещены на специальных платформах.

— Этот опыт может пригодиться и нам, — оживился фюрер, давно мечтающий о новом, грандиозном Берлине.

Через несколько минут машины проехали стоявшее справа красное кирпичное здание с затейливыми башенками — Исторический музей и выехали на Красную площадь, где скорость снизилась.

Серая брусчатка огромной площади, стройные ели под высокой Кремлёвской стеной и красный флаг над зелёным куполом огромного дворца, строгий Мавзолей, строгие величественные башни Кремля и весёлый разнобой многоглавого Василия Блаженного захватили фюрера сразу — он ведь понимал толк в архитектуре.

На башнях Кремля на ярком солнце отливали алым светом пятиконечные звезды рубинового стекла. Фюрер невольно залюбовался, а Молотов не без гордости заметил: «Размер той, что над Спасской башней, — около четырёх метров, остальные — чуть поменьше… Вес — до полутора тонн… И все вращаются даже от лёгкого ветерка…»

Кортеж через парадные въездные ворота Спасской башни въехал внутрь Кремля, и вскоре машины остановились у большого здания. Подошедший к фюреру и Калинину с Молотовым в числе других офицеров подтянутый генерал представился комендантом Кремля и открыл перед гостями тяжелую дверь. Из вестибюля лифт поднял гостей на один этаж, и затем несколько метров длинного узкого коридора привели фюрера и Риббентропа в приемную, где письменный стол личного секретаря Сталина Поскребышева, тут же вставшего по стойке «смирно», был уставлен добрым десятком телефонных аппаратов.

Молотов, приглашая, протянул руку и подошёл к двери, пропуская в нее фюрера и Риббентропа, а за ними прошёл внутрь и сам.

У длинного стола стоял Сталин.

В ПЕРВЫЙ момент его кабинет поразил фюрера своей скромностью и простотой. Он считал себя — и не без оснований — специалистом по интерьеру, его Бергхоф был спланирован им лично, и этим его творением многие восхищались вполне искренне. А его новая рейхсканцелярия? Она была призвана подавлять иностранных гостей и подавляла их размерами, роскошью, блеском.

Но тут властвовал иной стиль. Стены были облицованы светлой дубовой панелью, через весь кабинет пролегала толстая ковровая дорожка к письменному столу. Над столом висел большой портрет Ленина, справа в углу — ленинская же посмертная маска. За столом — удобное кожаное кресло, возле него — столик с батареей разноцветных телефонов. Рядом — книжный шкаф и просторный кожаный диван. На стенах висели географические карты, диаграммы и графики…

Слева от входной двери шел длинный стол для заседаний, покрытый сукном, вокруг него стояли тяжёлые стулья — удобные, но без намека на роскошь и помпезность.

Тот, кто хотел официально встретиться с фюрером в его официальной резиденции, должен был мелкими шажками преодолевать «стометровку» идеально гладкой мраморной плитки, то и дело рискуя оскользнуться — тут уж не до торжественного, полного достоинства шага… Фюрер любил дорогостоящие эффекты, и это всегда оправдывалось. Тут эффект обеспечивали простота и деловитость. И ещё — личность самого хозяина.