Дориан: имитация - Уилл Селф

Любая часть любого человека сильна и устойчива лишь до определенных пределов. Даже самая крепкая натура, если толково надавить на нее в нужных местах, сомнется, будто алюминиевая баночка. Нам следует постараться не забывать, через что прошел бедный Бэз, не правда ли? Следует постараться сохранить хоть какое-то сочувствие к нему, наблюдая как он сминается.

К чему, думал Бэз, противиться любви, которой ты жаждал так долго, и которая наконец улыбнулась тебе? И он, взяв прекрасное юное лицо Дориана в свои уродливые старые ладони поцеловал его в губы. О, как сладко, как же сладко. Вкус, ощущение близости — Бэз пожирал их и впивал, — он даже старался вдохнуть как можно больше юного Адониса. Зажегся зеленый свет, машины сзади загудели, и это привлекло внимание каких-то запозднившихся бездельников, перекусывавших на тротуаре, у раздаточного окошка «Кентуккийских жаренных кур», и бездельники заорали: Долбанные пидеры! Жопы затраханные! Один смельчак даже метнулся вперед и пристукнул по крылу «Эм-джи» другим крылом — жирным, бывшим в его руке. И в самое подходящее время. Ибо, только услышав этот маслянистый шлепок, любовники разомкнули объятия. Дориан схватился за руль и, хохоча, как помешанный, бросил машину через три полосы налетавшего встречного движения на север.

Мало кому доводилось бывать в перестроенном из старых конюшен доме Дориана Грея, а побывавшие в нем неизменно появлялись там в одиночку — не считая, конечно, хозяина, — и по ночам. Дориан не был, что называется, домоседом. Те, кому случалось получить от него приглашение выпить на ночь по рюмочке, а затем позволить ему поиграть с их телами так, как если б те были анатомическими моделями, попадали в жилище, искусно притворявшееся маленьким, но дорогим отелем или же декорацией старой пьесы. Кожаная, красного дерева мебель, бронзовые торшеры. Зеркала с фасками, стоящие на каминной доске пригласительные карточки. Разрозненные китайские безделушки. Здесь господствовали красновато-коричневый, темно-бордовый и просто коричневый тона. Пол покрывали персидские килимы, наброшенные поверх ковра, который, что только естественно, дополнял ощущение чрезмерной загроможденности комнаты — даром что она занимала весь первый этаж. Напыщенность создавала в этом жилище весь порядок вещей, возрождение было его стилем — без каких-либо указаний на то, что, собственно говоря, надлежит возрождать.

И вот на сцену вышли наши фарсёры, Без с Дорианом, — Дориан-то, правильнее сказать, не шел, а пятился задом и едва не упал, проскочив пару ступенек, потому что в лицо его впился, точно минога, Бэз. Они остановились у камина, Бэз все сосал, и почавкивал, и мотался из стороны в сторону, Дориан же оставался уступчивым в мере достаточной, чтобы создать впечатление соучастия. Наконец, Бэз оторвался — глотнуть воздуха — и увидел в зеркале свое искаженное лицо, и увиденное подействовало на Бэза, как холодный душ. Он распрямился, потер лицо ладонями. Найдется у тебя сигарета? — спросил он и, получив ее, раскурил, с силой затягиваясь бромидом. Бэз огляделся по сторонам — маленький дом, заполненный Малой Англией — и ноздри Бэза расширились от недобрых предчувствий. Дориан, — начал он, — Генри рассказывал мне о девушке с Лазурного берега… там ведь была одна, верно?

— Они там всегда бывают, — хозяин дома, сняв с буфета графин, наливал себе — черт знает что — стаканчик хереса.

— Генри… э-э… намекнул, что ты наградил ее вирусом, правда, умерла она, вроде бы, от воспаления легких.

— Что за нелепость. Это было бы простым совпадением, даже если бы я и вправду — а не в одном лишь воображении Генри — ее поимел.

— Но ведь у тебя положительная?..

— Уверенность? Полная. Хересу?

— Нет-нет, — Бэз помахал рукой и повалился в кресло. — Ты же знаешь, я больше не пью, зачем же предлагать?

— Извини.

— И ты прекрасно знаешь также, что я имел в виду, говоря «положительная». Брось, Дориан, будь реалистом.

— Ха-ха. Отлично сказано, Бэз, бесценная фраза. Будь реалистом — это могло бы стать родовым девизом Греев. Да, я знаю, что ты имеешь в виду, и, поверь, мне жаль тебя, Генри, Алана, правда. Жаль еще и потому, как я временами думаю, что самого меня вирус миновал. Как это называют — комплекс вины уцелевшего?

— Н-но как же?… Как это возможно? — Бэз встал и принялся расхаживать по комнате. — Ты спал с Генри, мы все кололись одной машинкой … и все-таки ты…

— Послушай, Бэз, ну о чем тут говорить? Просто так случилось. Такое впечатление, будто ты хочешь, чтобы я был болен.

— Нет-нет, конечно нет, это было бы ужасно! — Бэз остановился за спиной Дориана и — просто потому, что знал, ему это можно, — приложил ладонь к его щеке и провел большим пальцем по крылу совершенного носа. — Прости, — сказал он. — Прости, что лезу к тебе с обвинениями, — просто, за эти годы до меня доносилось столько слухов.

— Бэз, тебе никогда не приходило в голову, что большая их часть порождена ревностью? В конце концов, будь у тебя такая возможность, ты тоже считал бы меня своей собственностью…

— Да, да, наверное, ты прав. Прости. — И Бэз, словно ощутив нужду в дальнейшем отпущении грехов, снова отыскал губы своего исповедника. Они стянули друг с друга пиджаки, расстегнули рубашки. Бэз пошел бы и дальше, но Дориан потянулся к стоявшей на каминной полке деревянной шкатулке. Я хочу уколоться, — сказал он.

— Что? — Бэз, не поверив услышанному, в испуге отшатнулся.

— Хочу смешать «спидбол», уколоться, а потом отсосать у тебя так, как никто еще не отсасывал; не спускай с меня глаз.

— О Господи, нет, Дориан… я не смогу… я пять лет оставался чистым, мне это не нужно… я не хочу…

Дориан извлек из шкатулки поблескивающую вещицу — сталь и матовое стекло. Взгляни, — сказал он, — старинная работа, откалиброван настолько точно, что одного лишь кровяного давления хватает, чтобы наполнить его — прекрасная вещь, правда?

— О Господи, о нет, даруй мне мужество… — бормотал Бэз.

— И остальное все чистое, героин, амфы, кока, самое то, что нужно.

— Я не прикасался к ним пять лет, Дориан! — простонал Бэз. — Зачем мне теперь все портить?

— Ты также был одинок все эти пять лет, Бэз, и позаботиться о тебе было некому. — Дориан методично смешивал наркотики, наполняя шприц. — Если захочешь, можешь потом отправиться в клинику, я заплачу, но давай проведем вместе одну безудержную ночь. А завтра утром мы сможем снова стать паиньками, не так ли?

— Дориан, если я вколю себе это, то обращусь не в безудержного человека, а в мертвеца.

Но было уже слишком поздно. Слишком долгое время оставался Бэз в этой опасной области и теперь — допустить самую мысль о приеме наркотика было все равно что принять его. Поезд Бэза проскочил последнюю стрелку и остановиться мог, только сойдя с рельсов.

— Сколько будет в самый раз? — произнес его гонитель. — Пожалуй, половина. — Дориан стянул с себя рубашку, оставив лишь один рукав, который использовал как жгут. Вонзил иглу в вену. Подрагивающий красный столбик начал подрастать между его пальцами, бисерины пота покрыли верхнюю губу Дориана, пока тот надавливал на шток шприца. Бэз оцепенело наблюдал за ним. Держи, — сказал Дориан, отдавая ему шприц. Потом он раздел Бэза, оставив на нем только трусы, собственным галстуком старого итонца перетянул ему руку и, отобрав у Бэза сосуд, наполненный противоядием от жизни, сделал ему укол. Сия блоха / пила твою, а ныне пьет мою… — промурлыкал Дориан и взглянул Бэзу прямо в глаза. Он не увидел в них ни возбуждения, ни отвращения, но только холодную страстность созерцателя и яркую вспышку торжества.

— Иисусе… о… Иисусе. Какой он сильный, — давясь, пролепетал Бэз.

— Я же говорил тебе — чистый; чище младенца Иисуса.

— О… черт. Я сейчас блевану.

Шаткой полупробежкой Дориан проволок Бэза через комнату, а там и за дверь уборной, притворявшуюся лаковой ширмой. Все еще пузырящаяся минеральная вода хлынула изо рта Бэза. Ничего, Бэз… ничего… — ласково ворковал Дориан. — Все будет хорошо… ну что, плющит, а?

— Еще как.

— Хорошо ведь, правда? — приговаривал он.

— О да… так хорошо.

— А вот это — тоже хорошо?

— Да-а.

Замочек молнии скользнул вниз. Изогнутая спина Дориан походила на спину ископаемой твари, пасущейся в сексуальной трясине. Ягодицы его подрагивали, пока он склонялся, и поднимался, и снова склонялся, словно уничижаясь перед фаллическим идолом — идолом, который задыхался, стенал и, наконец, закричал, не в силах снести низкопоклонства. Чмок-чмок. Дориан облизал губы. Ты все еще солонее большинства мужчин, Бэз.

— А ты не боишься, Дориан?

— Боюсь?

— Вируса?

— Думаю, если бы мне суждено было его подцепить, я бы давно уже оказался на том свете. Возможно, у меня иммунитет.