Повесть Вендийских Гор - Терри Донован

— Ну как знаешь, — сказал Горкан, садясь на свое место. Он искренне хотел хлопнуть сказителя по спине, но раз он отказывается, то это его дело.

— Эти воины Гириша — глупцы, — заявил Конан, полакомившись напоследок конским сердцем, поглаживая себя по животу. — Они погибли только из-за своей трусости. Эти твари слабы, их можно было уничтожить с легкостью, а эти воины погибли как кролики! — Глаза Конана пылали мрачным огнем. — Подобных трусов не видел свет! Я вообще не понимаю, как они жили! Они же должны были бояться дышать. Любая тень, любой звук должен был бы убить их на месте. Я слышал, что где-то в океане водится рыба, которая боится грома, поэтому живет на дне, никогда не поднимаясь к поверхности. Эти, так называемые, воины должны были жить, забившись в угол какой-нибудь комнаты, а еще лучше жить, не покидая живота своей матери!

— Так ведь они так и жили, Конан, чего ты волнуешься? — осведомился Серзак. — Насколько мне известно, они никогда не покидали стен крепости. Гириш с гордостью говорил мне об этом. И они действительно были неплохими воинами — внутри крепости. Они замкнулись сами на себя, они были славны только в поединках между собою. Малейшая реальность погубила их. Гириш был глупцом, а не они. Он должен был предвидеть последствия подобной тепличности. Зверь, выращенный в неволе, на свободе гибнет в первый же день!

— Вообще-то странно, что об этом говоришь ты, Конан, — сказал Горкан. — Тебе что, жаль наших врагов?

Конан смерил чернокожего испепеляющим взглядом. Многие люди на месте кешанца, не выдержали бы и отвернулись и даже попытались бы оказаться от киммерийца на некотором расстоянии, но на Горкана взгляд Конана не подействовал.

— Нет! — ответил Конан.

Еще никому не приходило в голову обвинять киммерийца в жалости к врагам. Сочувствие, снисхождение, милость к павшим — это другое дело, но только не жалость.

— Неважно, кто об этом говорит, — сказал Серзак. — Об этом вообще не стоит говорить. Живые не могут указывать мертвым.

Утром оседлали коней и поскакали в сторону восхода. Солнце осветило каменистую пустыню с одинокими чахлыми кустиками. Казалось, здесь нет и не может быть никакой жизни, но внимательному взгляду Конана время от времени открывалось скольжение змеи, застывшая тень ящерицы, нырок сурка в нору.

Солнце взобралось на вершину дуги и медленно покатилось вниз. Пейзаж вокруг начал медленно меняться. Сначала появилась трава, потом отдельно растущие деревья и купы кустов.

На пороге ночи перед путниками предстала стена из невысоких скал. В стене был узкий проход. Конан спешился и обследовал проход в одиночку. Никто не охранял его и не было засады. Сделав знак своим спутникам, Конан прошел в него и оказался по ту сторону стены.

Умирающий свет мягко ложился на цветущую долину, простирающуюся внизу. Дорога, покрытая белым гравием, вилась по пологому склону и входила в лес. Густые запахи поднимались от сплошного покрова зелени. Вечернее пение птиц ласкало слух.

37

Конан был не единственным, кто вдыхал запахи вечера и слушал птичье пение. Глядя на каменную стену снизу, на дороге, в тени раскидистого дуба, стоял подросток в набедренной повязке. Он разглядел рослую фигуру, неожиданно появившуюся в проходе. Волосы незнакомца сияли в закатном свете, словно шкура белого тигра. Страх охватил мальчика. Еще больший страх охватил его, когда к первой фигуре присоединились еще две. Одна подобная по сложению первой, а вторая — низкая, зловеще бесформенная. Ноги мальчика задрожали. Он больше не слышал птиц. Он вообще больше ничего не видел и не слышал, кроме трех жутких пришельцев из-за стены, из пустыни, где бродила смерть.

— Спускаемся, — сказал низкорослый. — Думаю, где-то неподалеку должно быть жилье. Возможно, нам наконец посчастливится поесть и поспать по-человечески, и нас не будут пытаться убить.

— Я бы с удовольствием побывал в таком месте, — произнес черноволосый. — Если оно вообще где-нибудь есть.

Последний из троицы, высокий человек с темной кожей и седыми, как лунь, волосами, промолчал. Он напугал мальчика больше всего. В нем была жестокая сила камня, он напомнил мальчику идола в тайном доме, которого охраняли взрослые мужчины и дети не имели права видеть. До посвящения в мужчины подростку оставалось еще два года, но прошлой весной несколько мальчиков, и он в том числе, нарушили запрет.

Мальчик сделал робкий шаг назад.

Троица оседлала коней и направилась вниз. Мальчик уже чувствовал ногами дрожь земли под поступью коней, когда душа его не выдержала и он сорвался с места, бесшумно, как и подобает ребенку, собирающемуся стать мужчиной.

Его бегства никто не заметил. Он мчался не по дороге. Лес был знаком мальчику как пальцы собственных рук. Несмотря на темноту, он не сломал ни одной ветки. Он не боялся смерти от когтей белого тигра. Не боялся, хотя среди мальчиков и ходили страшные рассказы о жертвах тигра-людоеда. Зверь действительно убил многих, но не здесь. Молодые охотники говорили, что тигр никогда не уходит от запруды. Он немолод и ленив. Там, откуда он пришел и где провел большую часть своей жизни, добыча доставалась ему легко и он привык не утруждать своих мускулов. Он предпочитал остаться несколько дней голодным, чем носиться по джунглям за жертвой.

Добравшись до деревни, мальчик сложил ладони у рта и прокричал ястребом. В ответ раздался условный сигнал колотушкой. С частокола упала веревка с узлами. В мгновение ока мальчик вскарабкался по ней и оказался в деревне.

Угомба, шестой сын кузнеца, сверкал белками глаз на маленьком лице. Он держал в длинных мосластых руках лук.

— Я видел чужаков, — выдохнул прибежавший мальчик.

Угомба подпрыгнул на месте.

— Ты не врешь, Матакура? — Зависть слышалась в его ломающемся голосе. Он был на целый год старше Матакуры, но до сих пор не удостоился чести следить за воротами в пустыню.

Матакура отрицательно покачал головой.

Мальчики пошли в дом старейшин. Старый колдун Госоро сидел со своим учеником на пороге и жевал опьяняющее растение с красным соком. Ученик с длинными волосами держал целый пучок таких растений и внимательно следил за ртом колдуна. Когда изо рта переставала течь жидкость, он бил старика по лицу. Госоро выплевывал пережеванный стебель, а ученик совал ему в рот свежий. Вокруг них валялось множество пережеванных стеблей и земля была покрыта красноватыми лужицами.

— Я видел чужаков, входящих в ворота пустыни, — сообщил Матакура, низко поклонившись.

Госоро прекратил жевать и выплюнул недожеванный стебель. Ученик в растерянности не ударил старика, а всего лишь протянул другой стебель, но колдун с гневом отклонил его руку.