СССР™ - Шамиль Идиатуллин

Бравин немедленно разлил и предложил:

– За личную жизнь.

Махнули, пожевали. Игорь вдруг вспомнил маловский рассказ и пожаловался Сергею на необходимость прозвонить все подозрительные движения на производстве и в городе, а он не Мюллер и не Берия, и с чего начать, совсем не представляет.

Кузнецов гонял изменчивую каплю по дну стопки.

– Ну? – сказал Игорь, полюбовавшись на эту картинку.

Кузнецов поставил стопку на стол.

– Рассказывай, – потребовал Бравин.

– Да фигня.

– Ты обещал.

– Что я, про Эльку обещал? – зло спросил Сергей.

Игорь оторопел.

– У тебя и впрямь с ней, что ли?

– Уху ел? Вот ты в натуре баран.

– А что тогда?

– Ничего. Ты ж сам подозрительное искал.

– Элька работает в отделе логистики. Поставки,– медленно сказал Игорь.

Кузнецов вздохнул и рассказал, что в конце года Элька подкатила к нему с просьбой прихватить с собой в Москву пакетик с документами. Кузнецов удивился, потому что Камалов катался в Москву никак не реже, но Эля объяснила, что это для подружки, которую Алик не переваривает и все такое. Кузнецов взял пакет – на самом деле плотный запечатанный конверт с картонками внутри, вроде паспортов, – передал его какой-то бабе, действительно неприятной блондинке, не выпускавшей руку тощего типа восточной наружности. Они даже не поблагодарили, Масква, блин, а на той неделе опять подкатила Элька – на сей раз с просьбой забрать конверт у тех же орлов. Причем чуть в слезы не бросилась, когда Сергей сказал, что мимо дирекции промчится и вообще со временем швах. Пришлось пообещать и выбрать время и место. Ну забрал, передал, а теперь вот думает, что за тайны такие срочные.

– А что Алику не рассказал? – спросил Игорь.

– Ну, во-первых, меня не то чтобы просили в тайне держать, но как бы подразумевалось, что именно Алику не стоит. Потом, Камалов бы решил, что я так шучу. И вообще, кто у нас гестапо?

– Какое счастье, что ты сам не знаешь, какой все-таки гад, – устало сказал Игорь.

Кузнецов покачал головой, как болванчик, и объяснил, что в нем заряд нетворческого зла.

Графинчики опустели очень кстати. Кузнецов сказал, что останется ради Дашки или достойной альтернативы, – а вдруг случится. Бравин пожелал ему большой половой удачи и ушел в дирекцию – трамваи еще ходили.

Он быстро выгнал обезумевшего от редактирования Женьку, просмотрел сведенный текст, подумал и решил обойтись без досылов. Связался с Ленькой – к счастью, тот был на связи и готов к труду и обороне: в Москве вечер лишь становился поздним. Что искать, он сам не знал толком, поэтому задал самый общий и широкий поиск по всем базам, от гаишных до СПАРКа. Ленька развернуто пожаловался на тоску и аргументированно попросился хотя бы в командировку в Союз, а потом сообщил, что Эльмира Шагиахметовна Билялова движимым и недвижимым имуществом не владеет, ничего не учреждала, не привлекалась и не разыскивается. Ну и слава богу, сказал Игорь и начал было прощаться, но Леня спросил, а чего ищем все-таки. Да любое упоминание, сказал Игорь. По Москве или вообще? Бравин, поколебавшись, решил ограничиться Москвой. Это легче, сказал Леня и опять завел про отсутствие перспектив и готовность стоять на страже социалистических завоеваний. Игорь уже привык к московскому юмору, к тому же Камалов и Рычев с самого начала предупредили его не вестись на московские разводы, потому что в головной конторе перенос названия «Союз» на административную единицу до сих пор вызывает живость, близкую к истерике.

– Есть, – сказал Ленька тем же заунывным тоном. – Восемь записей.

– Ага, – напряженно откликнулся Игорь.

– Ничего особенного. Две симки, куплены пять и два года назад, «МТС» и «Мегафон», выдача диплома МГУ, прописка в Мневниках и перепрописка у нас, брак и развод, и последнее – выдача нового паспорта взамен утерянного.

– Стоп, – скомандовал Игорь, вдруг осипнув. – Какой брак, какой развод?

– С одним и тем же человеком. Чернявский Эдуард Валерьевич, брак три года назад, развод – о, свеженький, в декабре. Еще что-нибудь поискать?

2

И долгий поцелуй разлуки

Союз любви запечатлел.

Первый день прошел вроде нормально, ночь, правда, вышла не по возрасту образовательной. Я честно пытался почить на супружеском ложе чуть ли не до самого подъема. Потом приказал себе заткнуться или переключиться с бесконечных прокруток менее стыдных альтернатив последнего разговора («а что это, если не предательство, – нет, не так, – а тогда как ты объяснишь, – нет, лучше вот так: – я ведь тебе всегда верил и всегда рассказывал о себе – да, всю, да, правду, а ты») хотя бы на пересчет баранов. Потом обнаружил, что снова увяз в топтании по бесчисленным вариантам единственно возможного ответа. Плюнул – кажется, не в переносном смысле. Полежал с пустой головой. Обнаружил, что это состояние совсем не отличается от двух предыдущих. Снова плюнул – точно не в переносном смысле. Пошел менять постель. Обнаружил, что до подъема осталось на сорок минут меньше, чем было при отбое. Плеваться не стал, пошел за свежими простынями. Обнаружил, что стою, уставившись в сияющее нутро холодильника, – давно стою, судя по истошным трелям таймера. Плеваться не стал, продолжил поход за бельем. Обнаружил, что стою, уставившись в книжные полки, – как раз в Элькины пособия по логистике и финно-угорской морфологии. Тут я понял, что дело плохо, взял себя под ребра, довел до шкафа, вытащил простыни с наволочками, захлопнул дверь, распахнул дверь, заехал себе по локтю, шипя и выгоняя электрическую онемелость, забросил наволочку с простыней обратно, дошел до кровати, снял белье, отнес его вместе с одной подушкой в ванную и упихал в корзину под носки, вернулся в спальню, застелил все заново в сингл-варианте, полюбовался такой красотой, добавил для завершения картины покрывало, потому что сна не осталось ни в единой грани хрусталика, и отправился в кинозал за последним средством. Последнее средство до сих пор было безотказным – мой организм неоднократно и с блеском демонстрировал неспособность уживаться в одной реальности с подлинными шедеврами мирового синематографа, одинаково лихо скрываясь в анабиозе от Фассбиндера, Вендерса и Бергмана с Тарковским. На сей раз фокус не удался – и неудивительно: предаваться, так всеми. Я целиком и почти без пауз посмотрел «Сало» Пазолини, сходил помыться, вернулся почти живым, включил испытанный верняк, от которого в самых благоприятных условиях и в самом благодушном состоянии отпадал на третьей минуте, – и вуаля, через десять лет после первой попытки досмотрел себе на горе «Дни затмения» Сокурова. Больше надеяться было не на что.

Я удалился в спортзал, попутно обнаружив, что входная дверь осталась открытой. Элька, медведь-шатун и страшный маньяк с ножами вместо задницы этим не воспользовались.

В спортзале я два часа добивал то, что от меня осталось. Потом еще раз помылся, попытался позавтракать, яичницу выкинул в корзину, чай вылил в раковину, а тосты обернул калькой и убрал в шкаф, потому что хлеб ведь, – и поехал на работу, чуть не шарахнувшись у самого дома в какого-то дебила на «двойке».

Второй день тоже прошел нормально, хотя ближе к вечеру я отловил пару сочувственных взглядов. Кузнецов и Нина явно напрашивались на задушевную беседу про что стряслось, все пройдет и поплачься, легче станет. Рычать и тем более увольнять их я пока не собирался, потому предпочел поотворачиваться и не понять намеков.

После этого жить стало легче, а к вечеру и совсем распогодилось – Дашка все-таки помимо пур-тазовской прямой ветки придумала обходной вариант поставок вычищенного конденсата с Талакана (я даже не вздрогнул), причем такой обходной, что транспортное плечо сокращалось на полтыщи верст и почти на сутки при сопоставимой стоимости. Я Нового года не забыл, потому старался держаться с Дашкой посуше и поприлюднее. Но тут сыграла общая размочаленность чувств, я оценил Дашкину гениальность как-то совсем бравурно. Она качнулась на каблуках, – будто я ее в грудь толкнул, будто я фашист совсем, такую грудь толкать, – застыла на секунду, а потом Дашку как-то очень ловко и изящно повело ко мне. Не будь и я ловким, изящным и опомнившимся, не уйти бы нам от контакта. Но я его предупредил, прыжок был верен мой и скор. Я выскочил из-за стола как бы проверить забытый в куртке телефон, потом, не поворачиваясь к Дашке лицом, распахнул дверь и отдал Нине Ивановне несколько неотложных распоряжений. И тут же, не отходя на всякий случай от двери, сообщил Дашке, что хотел бы видеть ее окончательно просчитанный вариант завтра к обеду, – справитесь ли? Безусловно, сказала Дашка, как-то очень по-женски, зараза, усмехнувшись, и красиво, не торопясь, от бедра ушагала мимо меня в приемную. Каким взглядом проводит ее Нина и чего эти красавицы сочинят после, меня не слишком интересовало. Я прикрыл дверь, открыл окно, сделал несколько правильных вдохов-выдохов и вернулся к станку.