Раненые души. 3. Отдаю тебе душу (СИ) - Джулай Галина

Было видно, что двигаться ему больно и он еле идёт. Я проводил его до туалета, а сам пошёл на пост к медсестре.

- Платная палата есть?

- Конечно, - улыбнулась молоденькая девушка.

- Свободная есть? - она взглянула в какой-то журнал.

- Да, но она vip, дорогая очень.

- Переведите Конона Николая. Сейчас.

Глаза девушки полезли на лоб, но она быстро справилась с удивлением.

- Нужно врача поставить в известность.

- Ставь, - она взяла телефон и стала звонить, а я заметил, как отец вышел из туалета и держась за стенку шел в сторону палаты. - У вас пять минут, - обратился к девушке и пошёл его поддержать.

Через минут десять в палату зашла санитарка и сказала, что можно переходить.

- Куда? - не понял отец.

- Тебя переводят в другую палату. Здесь есть какие-нибудь твои вещи?

- Мыло и полотенце в тумбочке.

Глаза снова защипало. Мыло и полотенце. Бля*ь, мыло и полотенце. И шмотки с чужого плеча.

- Пошли, - достав его пожитки, там ещё обнаружился рулон туалетной бумаги, сказал я.

Нас провели в палату. В ней была кровать с хорошим матрасом, стол, телевизор висел на стене. У одной из стен были шкафы, что-то типа небольшой кухни, с микроволновкой и электрическим чайником. В палате была еще одна дверь, заглянул туда. Душ и унитаз. Хорошо, не придётся таскаться в другой конец коридора.

Отец стоял, словно боялся пошевелиться.

- Ты чего замер?

- Сын, - он замялся, - ты это... на кой черт мне эти хоромы.

- Ты до туалета еле доходишь, а тут вон, в палате. Завтра привезу вещи. Сейчас ложись, отдыхай.

- Можно я тебя обниму?

Бля, сука, глаза наполнились влагой. Молча подхожу и обнимаю тощее тело отца. Он точно стал ниже.

- Прости, сынок. Прости, - всё повторял он, снова начав плакать.

- Ладно, мне пора, - говорю отодвигаясь от него. - Ложись. Спать будешь или телек включить?

- Включи. Сто лет не смотрел этот ящик.

Включаю телевизор, подаю пульт. Уточняет, какие кнопки нужно нажимать, показываю, говорю "До завтра" и ухожу.

41 глава

Варвар

Домой вернулся с целой кучей мыслей, все они разные и противоречивые. Эта каша в голове долго не давала заснуть.

Только сейчас я понял, что мой отец не был алкашом в общепринятом понимании, когда человек бухает не важно где и с кем, лишь бы нажраться. Он пил всегда дома, всегда один. Он топил свое горе в бутылке, оплакивая любимую женщину. Наша квартира пришла в упадок, но там никогда не было пьяных сборищ.

Утром, первым делом, заехал в магазин за одеждой и бельем. Прикупил "мыльно-рыльных" принадлежностей. Из еды не знал, что ему можно, взял по-минимуму. Вода, сок, фрукты. Спрошу, что можно, потом привезу и еды.

Приехал в больницу. Отец опять лежал под капельницей.

- Привет.

- Здравствуй, сынок, - улыбнулся, обнажая почти беззубый рот.

Пока я распаковывал продукты и вещи. В палату вошла медсестра, проверить капельницу.

- Врач на месте? - спросил я.

- Да, обход уже закончился, он в ординаторской. Только эту палату ведёт заведующий, он тоже у себя, кабинет рядом с ординаторской.

Я пошёл на поиски нового врача. Просидел у него минут двадцать. Он дал список препаратов, которые могут поддержать отца на какое-то время. Он, так же, как и вчерашний врач, прогнозов оптимистичных не давал.

Когда я вернулся в палату, капельницу уже сняли. Я помог отцу принять душ, подстриг его волосы машинкой (захватил её из дома), помог побриться, а ещё обрезал ногти. Он одел чистые вещи, что сейчас были по размеру, и стал выглядеть почти хорошо. Правда, отпечаток, что оставил на нём алкоголь за столько лет, невозможно было скрыть за чистым телом и вещами.

- Мне нужно ехать в аптеку за лекарствами, и продуктов купить. Врач дал список того, что тебе можно.

- Сынок, не надо. Здесь кормят четыре раза. Мне хватает. Да, и аппетита, если честно, нет.

- Тебе нужно хорошо питаться, если ты хочешь поправиться. Может ещё что-то нужно?

- Привези мне её фотографию, - просит отец. - У тёти Шуры есть ключи от квартиры, - киваю и выхожу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Приехал к дому, в котором провел самые счастливые дни своего детства, и самые отчаянные дни своей юности. Я долго не мог заставить себя зайти в подъезд, так и стаял у самого крыльца.

- Савелий, ты? - окликнула меня тётя Шура. Поднял голову, она выглядывала в открытое окно. - Поднимайся, поднимайся, - махала она рукой. - У меня пятьдесят четвертая, помнишь? Звони.

Набрал номер домофона и поднялся к тёте Шуре. Она уже стояла с открытой дверью.

- Ну здравствуй, - она обняла меня. - Хорошо, что ты пришел. Какой ты стал... - женщина отстранилась, рассматривая меня. - У отца был, да. Хорошо. Тебя накормить?

- Нет, он просил привезти мамину фотографию, сказал ключи от квартиры у Вас.

- Конечно, - она подошла к шкафу и достала оттуда связку из двух ключей и кнопки домофона на каком-то странном шнурке. - Держи.

- Спасибо, вещи ваши я постираю и верну. Спасибо вам.

- Да, что тут, - отмахнулась она. - Я же не сделала ничего особенного.

- И всё же.

Попрощавшись с тётей Шурой, спустился на этаж ниже. Когда-то эта дверь, такая родная, казалась теперь чужой и совершенно незнакомой.

Я снова медлил, не решаясь войти внутрь. Сделать это всё же пришлось.

Квартира встретила затхлым и спёртым воздухом, поэтому первым делом я пошел открывать окна. И только потом решил осмотреться.

Здесь ничего не изменилось, те же обои, что выбирала ещё мама, только они выцвели и местами стали отклеиваться. Та же мебель, хотя её намного меньше. На кухне только одна табуретка осталась. Почти нет посуды. Холодильник тоже почти пустой, там только кастрюля со слипшимися макаронами, кусок ливерной колбасы. На столе в рамке стояло мамино фото. Ей на нём лет двадцать. По-моему, именно тогда они познакомились.

Заглянул в свою комнату. Здесь остались только шкаф и кровать, и та без матраса.

В спальне почти ничего не изменилось. Наверное, потому что здесь больше всего маминых вещей. На столике с зеркалом даже стоит пустой флакон её духов.

Было больно всё это видеть. Он жил прошлым, хранил её вещи, но при этом даже не подумал позаботиться о её сыне.

Зал был пустым, видимо, мебель отсюда ушла первой. Остались только фото на стене.

Мама любила делать фотографии и ставить их в рамки. Поэтому, в конечном итоге, их стало так много, что мы стали их вешать на стенку. И в зале появилась целая галерея из наших фото. На них была семья. Счастливая семья.

Мама мечтала, что у них ещё родится дочка. И часто говорила, как ей повезёт со старшим братом.

Как ни странно, но на фотографиях не было пыли, хоть всё остальное в квартире было ей покрыто. Даже бутылки, что стояли под окном.

Получается, я ни хрена не знал о своем отце. Я обижался, что он бухает, и даже не понимал, насколько ему хреново без женщины, для которой он жил.

Поднял лицо кверху, почувствовав, что глаза стало щипать, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы взять себя в руки.

Закрыв снова окна, захватив с собой мамино фото, покинул квартиру. Заехав в аптеку и в магазин, я снова поехал в больницу. На посту отдал пакет из аптеки. И пошел в палату.

Первым делом, отдал отцу фото. Он взял ее дрожащими руками и погладил мамино лицо. На глазах его снова выступили слёзы. Я отвернулся.

Теперь я видел не алкаша, который забил на всё, а убитого горем человека. Который, так и не смог с этим справиться. И я его понимал. Я сам с трудом справлялся со своими потерями. И, наверное, не будь у меня примера спивающегося отца, я бы, возможно, тоже топил горе в бутылке. А так, я заменяю душевную боль физической. И кто из нас нормальный? Да, никто. Мы оба не можем просто продолжать жить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

- Пап, я тебя люблю, - поворачиваясь к нему, говорю я.

И понимаю, что это чистая правда. Да, я был на него обижен, зол. Мне казалось, я его ненавижу. Но сейчас понимаю, что всё пустое. Отец тянет руку, я подхожу, сажусь рядом и обнимаю плачущего его.