Стая - Бобби Пайрон

А затем настала ночь, когда светила полная луна. Искрился снег. И я увидел его. Серебристый, черный, серый, гордый, он стоял пред ликом луны. Его янтарные глаза горели. Его голос – глубокий, дикий, как наш лес: «Я пришел к тебе, Мальчик».

Дымок завыл на луну. Он рассказывал нашу историю. Рассказывал, как мы нашли друг друга. Как он спасал меня. Как я спасал свою стаю. Он пел о Стеклянном Доме, о смерти Бабули, о наших прогулках в лесу, пел о Доме из Костей, о битве с вепрем, о ночах, проведенных под звездным небом, о ночах, проведенных в отблесках огней Города, о холоде, который чуть не убил нас, но мы выжили, ибо мы были вместе.

Я завыл в ответ. Я застучал кулаками по стеклу.

– Я тут! – кричал я. – Не оставляй меня!

Во двор выбежали люди. В лунном свете они казались темными пятнами, чернильными кляксами на белой бумаге снега. Они кричали на псов. Везунчик прыгнул на ограду. Один человек поднял руку. Вспышка озарила ночь, грянул гром. Пистолет!

– Нет! – завопил я. – Не стреляйте!

Псы разбежались, но потом опять вернулись к забору. Их лай стал еще громче.

Пистолет выстрелил вновь. Послышался визг.

– Не-е‑ет!!! – завизжал я.

Я ударил кулаком по стеклу. И оно разбилось. Я охнул от боли. Повсюду была кровь. Она текла по моей руке, капала на мои босые ноги.

Заставив себя отвести взгляд от лужи крови, я всмотрелся в ночь. Псы были там, за забором, все они были живы. Я застонал от боли.

Я видел, как рука с пистолетом поднялась опять. Стрелок целился.

– Нет-нет, – простонал я.

Закружилась голова. У меня подкашивались ноги.

Собрав остатки сил, я крикнул:

– Бегите!

Последним, что я видел, были псы, бегущие прочь.

Глава 51

В бреду

Виделось мне, будто я лечу над землей. Внизу промелькнул мой поселок, коричневая высотка, в которой мы жили с мамой. Я парил над золотыми куполами Города, точно Жар-птица. Внизу я видел псов, детей, милиционеров, бомжей. Я кружил над Мусорной Грядой и Великим Лесом.

Я видел моих псов – Дымка, Везунчика, Ушастика, Мамусю, Луну, Месяца, даже Бабулю. Я видел, как они бегут по лужайке, подняв головы и глядя на меня.

– Ко мне, ко мне! – звал их я. – Тут так красиво!

Но я знал, что они не могут оторваться от земли.

Я летел над парком развлечений. Псы бежали внизу, они лаяли. А потом я вдруг увидел их в кабинках колеса обозрения. Они поднимались все выше, и когда их кабинки замерли на вершине круга, псы взлетели! Взлетели, расправив широкие крылья. «Динь-динь-дилинь», – пело колесо обозрения.

– Какие же вы у меня умницы! – рассмеявшись, я захлопал в ладоши.

Мамуся облизывала, облизывала, облизывала мое разгоряченное лицо. За ней сиял яркий свет. Я протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но Мамуся оттолкнула мою ладонь, говоря:

– Ну-ну, малыш, щеночек мой.

Мне виделось, как я забираюсь на Самое Высокое Дерево во Всей России. Виделось, как я сражаюсь с огромными кабанами.

Я видел Рудика с его ледяными голубыми глазами, Таню – побитую, всю в синяках.

Видел маленькую школьницу Аню: она гуляла по большой площади, выложенной красными камнями. Аня не узнала меня.

– Уходи, шелудивый пес, – сказала она.

Мне виделся Дымок. Стояла холодная зимняя ночь, а Дымок пел о нашей жизни.

Мне виделось, как я сижу на коленях у бабушки Инны, а она баюкает меня, поет мне песни из древних времен.

Виделась моя мама. Она напевала одну из этих песен, укладывая меня спать. Ее голос переплетался с голосами бабушки Инны и Дымка, музыкой колеса обозрения и мужчины с аккордеоном, скрежетом поездов в метро, смехом бездомных. И все вместе это порождало диковинную музыку, самую прекрасную в мире.

Глава 52

Прочь

Я открыл глаза. Пахло мылом. Пахло чем-то острым. Еще я учуял запах рвоты и мочи – как на станции метро. Может, я опять на вокзале, с Рудиком, Таней и Пашей? А эта жизнь с псами мне просто приснилась?

Я попытался сесть.

– Нет, дитя, нет. Ты должен лежать.

Она была одета в белое, а над головой у нее, казалось, поднимались белые крылья – как у чаек над Большой Рекой.

Мне хотелось спросить у нее, кто она. Ангел? Или, может быть, сестра милосердия? Я провел языком по иссохшим губам. Хотелось пить. Я открыл рот. Единственное слово, которое мне удалось произнести, удивило нас обоих.

– Псы…

Не знаю, сколько они держали меня в детском отделении больницы. Мне сказали, что я потерял много крови, когда разбил окно той ночью.

– Кто бы мог подумать, что столько крови может вылиться из такого маленького мальчика, – сказала медсестра, суетясь вокруг меня.

В руку попала инфекция, началось заражение, у меня была такая высокая температура, что все думали, мол, я не выживу.

Когда мне стало легче, меня принялись истязать вопросами: «Как тебя зовут?», «Сколько тебе лет?», «Почему ты живешь на улице?», «Где твоя семья?»

Но я не отвечал на эти вопросы. Я смотрел и слушал. Я знал, что уже не в приюте. Я был в больнице в Городе. А раз я все еще в Городе, значит, я могу найти свою стаю. Я должен найти свою стаю. У Мамуси щенки. Я нужен им. Я должен позаботиться о них.

Нужно было сбежать.

Я изучил расписание медсестер и врачей, знал, когда они приходят, а когда уходят. Однажды ночью, когда все врачи разошлись по домам, а сестры уснули, я выдернул из руки иголку (трубка тянулась к флакону, установленному рядом с моей кроватью). Я выскользнул из постели. У меня не было ни одежды, ни обуви. Но мне было все равно. Завернувшись в одеяло, я тихонько приоткрыл стеклянную дверь моей палаты, вышел в коридор и прислушался. Ни звука.

Я спустился в холл, прокрался мимо большого стола. За ним, опустив голову на столешницу, спала медсестра. Я помчался по коридору, шлепая босыми ногами по холодному полу. Одеяло развевалось у меня за спиной. В самом конце коридора я увидел две высоких решетчатых двери. Я должен был выбраться наружу!

Я метнулся к двери, попытался открыть ее. Но она не отворилась. Завыла сирена, вспыхнули огни. Я зажал уши ладонями, испугавшись воя и скрежета.

Меня кто-то схватил. Я отбивался, я кусался. Руки вокруг, слишком много рук. Что-то кольнуло меня в плечо. В голове у меня помутилось.

После этого меня привязали к кровати. Даже если мне нужно было пописать, меня не отвязывали. Меня кормили с ложечки, точно младенца. Вначале я отказывался есть. Я плевал им в лицо. Но потом я понял: пока я в Городе, остается надежда сбежать. Это будет непросто, сказал я себе. Мне нужно быть умным, как Дымок, сильным, как Везунчик, быстрым, как Месяц. А для этого нужно было есть. Я даже притворялся молодцом. Я не кусался, хотя мне очень этого хотелось.

Однажды, когда на улице выпал снег, ко мне в палату вошел высокий мужчина в блестящих черных сапогах и одежде милиционера.

Вскочив, я шмыгнул под кровать. Меня затошнило.

– Привет, Маугли, – сказал мужчина.

Голос. Я знал этот голос. Я принялся щипать себя за брови.

– Я к тебе кое-кого привел, – сказал он. – Думаю, ты будешь очень рад.

Дверь приоткрылась. Я увидел мягкие меховые сапожки – темно-коричневые, как шерстка Везунчика. Верха сапожек едва касалась цветастая юбка.

– Здравствуй, дитя, – сказала женщина в шляпке.

Зарычав, я прижался к стене.

– Ох, малыш… – Она нагнулась, пытаясь разглядеть меня под кроватью. – Пожалуйста, вылезай оттуда. Ты же знаешь, я не причиню тебе вреда. – Женщина в шляпке протянула мне руку.

Оскалившись, я зарычал громче.

Женщина в шляпке охнула. Сын встал рядом с ней.

– Уходите, – прорычал я.

– Мальчик, послушай, мы же просто пытаемся помочь тебе.

Я почувствовал, как во мне закипает гнев. У меня чесались ладони, так мне хотелось сжать рукоять моей костяной дубинки или ножа.

– Да, милый, – сказала женщина в шляпке, заламывая руки. – Они отвезут тебя в лучшее место, там ты будешь в безопасности…

Гнев поднимался от моих ног к животу, потом к груди, наконец он вырвался из моего рта:

– Ты! – завопил я. – Это все ты виновата!

Я выскочил из-под кровати и остановился перед женщиной в шляпке, сжимая кулаки.

Ее глаза расширились, рот открывался и закрывался, будто слова, которые она не могла произнести, рвались наружу.

Я шагнул к ней.

– Мое место – в стае, с моими псами, – прорычал я.

Больше я никогда не видел женщину в шляпке и ее сына.

Два дня спустя ко мне в палату пришел доктор. Он прослушал мое сердце и легкие. Снял повязку с моей руки и осмотрел шрамы от порезов. Смерил меня долгим взглядом.

В его глазах я увидел так и не заданные вопросы. Доктор протянул руку, точно собираясь притронуться ко мне, но остановился. Руку он сунул в карман своего белого халата. Вздохнув, он кивнул медсестре и вышел из комнаты.