Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки - Антонина Коптяева

— Я? — Аржанов смущенно взглянул на жену. Конечно, она права: нельзя учиться у человека и относиться к нему недружелюбно, тем более что Варя не умеет скрывать свои настроения. Еще в первый год совместной жизни Иван Иванович догадался о ее ревности к Ларисе. Теперь, конечно, иное, но почему так волновалась Лариса, когда приходила по поводу Наташиной болезни? А разве он сам был спокоен? Разве не всколыхнулось в нем старое чувство при первой встрече?

— Что ты молчишь?

— Трудно мне решить…

— Разве ты не ручаешься за себя?

Он сразу рассердился.

— Пожалуйста, не приглашай ее и не заводи таких разговоров. К чему эти женские штучки? Хочешь внести ясность в свои отношения с Ларисой Петровной, а сама начинаешь выпытывать о моих чувствах…

— Ах, как нехорошо ты понял меня! — сказала Варя со слезами на глазах и в голосе.

Ивану Ивановичу стало жаль ее, но готовность заплакать, выдавшая внутреннюю тревогу Вари, подхлестнула его.

— Извини, пожалуйста, — сухо сказал он. — Как же я должен понимать тебя? Дружба и любовь строятся на искренней обоюдной симпатии, а не на соблюдении внешних приличий. Тебе-то самой нравится Лариса Петровна?

— Да.

— Но ведь только как хирург, правда?

— И как человек нравится.

— Пока ты не видишь в ней женщину, которой я могу увлечься?

— Не говори так! У меня хорошо было на душе…

— Пока тебе не померещился «черт в ребро» и ты не решила со мной «посоветоваться»?

— Не надо, перестань! Не будем ссориться! — попросила Варя с испугом. — Ты знаешь: я верю тебе и не хочу сомневаться. Раз так повернулось дело, то мы обойдемся и без Ларисы Петровны. Но не ради проверки приглашала я ее к нам! Ведь мы вместе под смертью ходили и сейчас опять вместе работаем.

Больше они этой темы не касались, пообедали молча, и Иван Иванович уехал в лабораторию проводить опыты на собаках. Потом Варя одела проснувшегося Мишутку и отправилась с ним погулять во дворе. Часа два она сидела с томиком Плеханова на скамейке на солнечном припеке… Не зря жильцы решили озеленить двор. Давно пора: без тени жарища. Читала Варя рассеянно, больше посматривала на сына, с увлечением возившегося в песочнице со своими дружками и подружками. День был выходной — везде гуляющие люди. Из открытых окон и форточек гремело радио, гавайская гитара звенела нежно и страстно — кто-то включил радиолу. Папаша, явно навеселе, прошел мимо Вари, неся на руках крепкого бутуза; оба заливались смехом. Варя посмотрела на них, вспомнила ссору с мужем, и ей стало совсем грустно.

После окончания института у нее не прибавилось свободного времени: надо с сынишкой заниматься, бывать на собраниях и политзанятиях, надо содержать в порядке маленькое домашнее хозяйство. А теперь она еще начала готовиться к работе над диссертацией, и по вечерам приходится много читать.

— Здравствуй, моя дорогая! — говорит ей от своего стола Иван Иванович, когда она устраивается под абажуром с книгами и журналами.

Хорошо, что он тоже занят в эти часы дома — пишет, обобщая накопленный опыт, иногда стучит на машинке.

Целыми вечерами они сидят, как два отшельника, шуршат страницами книг, походят по комнате, послушают радио, полюбуются, как спит Мишутка, и снова за работу…

За стенами течет кипучая жизнь столицы. Нет такого другого города в мире: все в нем полно надежд. Может быть, поэтому он растет с невероятной быстротой во все стороны по московской равнине корпусами новых заводов, стройными кварталами прекрасных жилых домов. И каждый житель мечтает о будущем Москвы как о собственном завтрашнем дне.

Многие живут иначе, чем Варя и Иван Иванович. Работают и заседают днем, но вечера проводят разнообразно. Не зря светятся рекламы кино, искрятся огнями здания замечательных театров, клубов, библиотек: везде шумят веселые толпы, так же как в парках и стадионах. В Москве цирк, доставляющий радость не только детям, но и взрослым людям, потому что его артисты давно отрешились от слащавой красивости и грубого трюкачества. В Москве концертный зал Чайковского, Большой зал консерватории. Но, как это ни странно, Иван Иванович и Варя удовлетворяются одним сознанием, что живут в культурном центре страны, что у них все здесь, рядом. Иван Иванович нежно влюблен в знаменитых старух Малого театра, ему нравятся пьесы Островского и Горького. Варя больше склонна к Чехову с его тонким и грустным лиризмом, и для нее настоящий праздник войти с мужем в простой, но уютный зал Художественного театра. Однако в театры они ходят редко: лишь иногда на премьеры и гастрольные спектакли — отказались даже от покупки телевизора, чтобы не тратить вечерние часы, которыми оба очень дорожат. В последнее время их начал «выводить в свет» подрастающий Мишутка, но у него свои интересы: цирк, зоопарк.

Что же касается ресторанов, танцевальных и спортивных залов, катков, конных бегов и прочих развлечений, то о них Аржановы даже не помышляли. Когда Варя думала об этой стороне столичной жизни, то всегда внутренне отмахивалась: разве можно всюду поспеть? Пусть уж молодежь развлекается.

Но однажды Злобины почти насильно вытащили друзей, устроив для них «увеселительный вечер», и закруженная, даже растерявшаяся Варя увидела, что умеет развлекаться не только молодежь.

— Нельзя же отсиживаться по-мещански в своем углу! — сказала Раечка, верховодившая всей затеей; она-то знала чемпионов и чемпионок страны не только по газетам, превосходно танцевала и даже получила какой-то разряд по теннису.

— Каждому свое! — сказал подвыпивший Иван Иванович, когда поздно ночью возвращались домой. — Иногда и так можно, но, по правде говоря, я не завидую Леониду: велика радость — сидеть за столиком и любоваться, как жена отплясывает фокстроты! Ему-то она не позволяет смотреть даже на балерин. Большинство людей живет без танцев и ресторанов, и я очень доволен тем, что мы живем, как это большинство. А что о нас думает Раечка, ей-богу, мне наплевать!

«Конечно, лучше жить скромно и тихо, но целеустремленно, — подумала Варя, опустив книгу на колени и глядя, как Мишутка бежал-бежал за кошкой, да и шлепнулся, не выпуская лопатку из вытянутой ручонки. — Ничего, полежит и встанет. Незачем сдувать с мальчишки каждую пылинку!»

Мишутка точно полежал, полежал на песке, но, видя, что никто не спешил поднимать его, кряхтя поднялся сам, отряхнул штанишки и побежал к своей веселой компании. Он еще не задумывался над тем, как надо жить — знай растет да набирается сил. Но вот это уже никуда не годится: опрокинув наземь толстячка лет двух, Мишутка силой выдергивает у него игрушку — не то обезьяну, не то собачку, и, желая прекратить протесты и рев, замахивается лопаткой. Тут надо немедленно вмешаться. Резвые ноги Вари вовремя доносят ее к месту происшествия. Игрушка возвращена обиженному, захватчик получает увесистый шлепок (Варя — мать, скорая на расправу). Мишутка не в обиде: понимает, что получил встряску за дело, но морщится — больно ведь!

— Будешь драться — я тебя еще нашлепаю и гулять не пущу! — грозится Варя, наклоняясь к его румяной мордочке. — Смотри у меня!..

— Я тмотлю на тебя, — надувая толстые губы, с хитроватой покорностью говорит мальчишка. — Не надо меня тлепать!

— «Тмотлю на тебя!» — передразнила мать.

В это время ее окликнула Галина Остаповна, нагруженная двумя авоськами, набитыми разными свертками.

— Приходите сегодня вечером, — сказала она Варе, вешая тяжело набитые сетки на спинку скамьи и помахивая натруженными руками. Была она в легоньком платье и в сандалиях на босу ногу, что очень молодило ее. — У нас торжество неожиданное.

— Какое же?

Чернобровое лицо Решетовой краснеет от смеха, морщинки на висках, похожие на следы гусиных лапок, углубляются, в прищуренных глазах лукавые искорки. Всем своим видом она напоминает сейчас Мишутку.

— Что за торжество? — переспросила Варя.

— Помните, Григорий Герасимович рассказывал, что профессор Тартаковская упала и сломала шейку бедра… Но не по этому поводу мы хотим праздновать, — оговорилась Галина Остаповна, заметив недоумение милой ее соседки. — Как можно! Тут другое. Легла она к себе в клинику и там почувствовала, что такое консервативное лечение при переломе шейки: по полгода лежат и больше, а ни у кого сращения отломков не наступает. Месяц ждала профессор, полтора: улучшения нет. Тогда она заявила: «Хочу на себе испытать метод сколачивания». И вчера попросилась к нам, в хирургическое отделение. То ли отчаялась в излечении, то ли захотела нас развенчать на собственном примере. Наша главврач просто ошалела от такого поворота. Сегодня сама, несмотря на выходной день, присутствовала на операции. Еще бы! Тартаковская, которая против Григория Герасимовича метала громы и молнии!