69. Все оттенки голубого (Sixty-Nine. Kagirinaki tomei ni chikai buru) - Рю Мураками

На улице через приоткрытую дверь был виден припаркованный желтый «фольксваген» Лилли. Капли дождя выглядели на нем точно гусиная кожа, а потом более тяжелые медленно сползали вниз, как сонные мухи.

Проходившие мимо люди казались тенями. Почтальон в синей униформе, толкающий свой велосипед, несколько школьников с набитыми книгами рюкзаками, американец с большим датским догом.

Лилли глубоко вздохнула и перевернулась на бок. Она тихо застонала, прикрывавшее ее тонкое одеяло соскользнуло на пол. Длинные волосы прилипли к спине в форме буквы “S”. Задница была влажной.

По полу было разбросано снятое еще накануне нижнее белье. Скомканные предметы ее одежды напоминали следы от ожогов или пятна краски на ковре.

В приоткрытую дверь, уже сняв у порога черные туфли, заглянула какая-то японка. На голове у нее была кепочка с названием какой-то фирмы, а форменная куртка голубого цвета на плечах намокла. Я подумал, что она пришла записать данные газового или электрического счетчика. Оглядевшись в полумраке, она заметила меня, начала было что-то говорить, но решила, что лучше уйти. Еще раз взглянула на меня, голого и с сигаретой во рту, и, покачав головой, удалилась.

Теперь дверь была открыта шире, и я увидел, как мимо прошли две старшеклассницы в резиновых сапогах, которые о чем-то говорили, отчаянно жестикулируя. Пробежал чернокожий солдат, перескакивая через лужи, как баскетболист перед последним броском.

За машиной Лилли по другую сторону улицы высилось черное здание. В некоторых местах краска на нем облезла. Виднелась оранжевая надпись: «U-37». На фоне этой черной стены мне было отчетливо видно, что идет мелкий дождь. Над крышей висели плотные тучи, и казалось, что кто-то наложил слоями серую краску.

Густые облака продолжали разбухать. Воздух стал влажным, отчего мы с Лилли вспотели. Поэтому и скомканные простыни стали липкими.

Небо пересекала какая-то черная линия. Я подумал, что это может быть провод линии электропередач или ветка дерева, но вскоре дождь усилился, и я уже ничего не мог различить.

Прохожие побежали, торопливо раскрывая зонты.

Пока я смотрел, на дороге успели образоваться покрытые рябью лужи, они все расширялись. Застигнутый дождем белый автомобиль медленно ехал по улице, почти полностью заполняя ее собой; внутри сидели две иностранки. Одна смотрелась в зеркало и поправляла прическу, а другая, та, что сидела за рулем, так пристально всматривалась в дорогу, что почти уткнулась носом в ветровое стекло. Обе были сильно накрашены. Их сухая кожа казалась спрессованной пудрой.

Полизывая мороженое, прошла какая-то девушка. Потом вернулась и заглянула в комнату. Мягкие светлые волосы прилипли к ее голове, поэтому она взяла со стула на кухне банное полотенце Лилли и начала вытирать им голову. Она слизала с пальца кусочек мороженого и чихнула. Приподняв голову, заметила меня. Натянув одеяло и прикрывшись, я помахал ей рукой. Она улыбнулась и указала на улицу. Я приложил палец к губам, давая ей понять, что нужно молчать. Показав глазами на спящую Лилли, я положил голову на ладонь – мол, та еще спит. И снова, приложив палец к губам, попросил ее хранить тишину и улыбнулся. Девушка повернулась к выходу и помахала рукой, в которой все еще держала мороженое. Я приподнял руку ладонью вверх и жестом попытался показать, что на улице идет дождь. Девушка понимающе кивнула и встряхнула мокрыми волосами. Она вышла наружу, а потом вернулась совершенно промокшей и принесла мокрый лифчик, напоминавший те, что обычно носила Лилли.

– Лилли, идет дождь! Ты белье развешивала? Вставай, Лилли, дождь!

Протирая глаза, Лилли поднялась, увидела девушку, спряталась под одеяло и сказала:

– Ой, Шерри, что тебе здесь надо? Девушка швырнула лифчик, который держала в руке, и крикнула по-английски:

– На улице дождь! – после чего рассмеялась и встретилась со мной глазами.

* * *

Моко не раскрыла глаз, даже когда я осторожно отлепил с ее задницы лечебный пластырь.

Рэйко лежала на кухне, завернувшись в одеяло, Кэй с Ёсияма все еще были в кровати, Кад-зуо сидел возле стерео, не выпуская из рук свой «Никомат», а Моко лежала на ковре ничком, обнимая подушку. На снятом пластыре отпечаталось кровавое пятно, в такт ее дыханию поврежденное отверстие сжималось и разжималось, как водяная помпа.

Запах, исходивший от ее спины, напоминал о соках, вытекающих из вульвы.

Разлепив наконец глаза, с которых еще не были сняты накладные ресницы, Моко ухмыльнулась мне. Когда я потрогал ее между ягодиц, она снова застонала, и я перевернул ее.

– Тебе повезло, что идет дождь, в дождь все быстрее заживает. Я уверен, что тебе не так больно из-за дождя.

Промежность Моко была липкой. Я вытер ее влажной салфеткой, а когда засунул внутрь палец, она начала подрагивать голыми ягодицами.

Кэй распахнула глаза и спросила:

– Ты чё, всю ночь провел с этой побля-душкой?

– Заткнись, дура, она не такая, – сказал я, прихлопывая летающих по комнате насекомых.

– Я хочу сказать, Рю, что меня это не колышет, но тебе нужно следить, чтоб не переборщить, как говорил Джексон, а то с некоторыми знакомыми парнями это уже случилось, ты можешь окочуриться.

Кэй натянула трусики и приготовила кофе, а Моко вытянула руку и сказала:

– Люди, дайте мне покурить, «Са-алем» с ментолом.

– Моко, запомни, что это «Сэй-лем», а не «Са-лем», – поправил ее Кадзуо, вставая с постели.

Протирая глаза, Ёсияма громко сказал, обращаясь к Кэй:

– Мне никакого молока в кофе, слышь? Потом он обернулся ко мне – мой палец

был еще в заднице Моко – и сказал:

– Пока вчера вечером вы там наверху кувыркались, у меня была такая ломка, что даже сердце прихватило. Эй, Кадзуо, ты можешь подтвердить?

Ничего на это не ответив, Кадзуо сонным голосом пробормотал:

– Фотовспышка моя куда-то подевалась… Никто не заныкал?

* * *

Джексон сказал, что мне снова надо накладывать макияж, как раньше.

– Я думаю, Рю, что в этот раз в гости придет Фэй Данауэй.

Я надел серебристое белье, которое, по словам Сабуро, он получил от профессиональной стриптизерши.

Прежде чем все собрались в комнате у Оскара, пришел чернокожий, которого я никогда раньше не видел, и выложил около сотни капсул. Я не совсем понял, что в них, и спросил Джексона, не из военной ли он полиции или, может, из криминальной службы. Но Джексон рассмеялся и ответил:

– Не-е, это Зеленоглазый. Ты видел, какие у него зеленые глаза? Его настоящего имени никто не знает. Говорят, что он был преподавателем в старших классах школы, но не знаю, правда это или нет. Он чокнутый, и нам неизвестно, где он живет, есть ли у него семья, но он появился здесь раньше, чем кто-либо из нас, он очень давно в Японии. Правда он похож на Чарли Мингуса? Может быть, он приехал сюда, прослышав кое-что про тебя? А что он сам-то тебе говорил?

Чернокожий казался очень встревоженным.

– Это уж вам судить, – сказал он, потом пробежал глазами по комнате и ушел, словно хотел побыстрей скрыться.

Выражение его лица не изменилось даже после того, как он увидел голую Моко, а когда Кэй спросила его: «Не хочешь ли немного поразвлечься?» – губы у него задрожали, но он ничего не ответил.

– Если ты еще никогда не видел черных птиц, то однажды тебе посчастливится увидеть их. У них такие же глаза, как у меня. – С этими словами он пожал мне руку.

Оскар посоветовал не принимать эти капсулы – Зеленоглазому однажды уже делали промывание желудка – и предложил все выбросить.

Джексон простерилизовал армейский шприц.

– Я врач, – сказал он, – поэтому прекрасно знаю, как правильно колоться.

Вначале они вогнали в меня героин.

– Танцуй, Рю! – шлепнул меня по заднице Джексон.

Когда я поднялся и посмотрел на себя в зеркало, то увидел там совершенно иное существо, преображенное макияжем, наложенным опытной рукой Моко. Сабуро протянул мне сигарету и искусственную розу, после чего спросил:

– Какую музыку?

Я ответил, что меня устроит Шуберт, и все рассмеялись.

Туман со сладковатым запахом поплыл у меня перед глазами, голова отяжелела и онемела.

Я пытался медленно пошевелить руками и ногами, но почувствовал, как все мои суставы стали масляными, и липкое масло пропитало все мое тело. Вдыхая запах, я позабыл, кто я такой. Мне показалось, что из моего тела потекла всякая гадость и что я превратился в улицу. Комната наполнилась сладковатым ароматом, дым проник мне в легкие. Я все сильнее ощущал себя куклой. Мог двигаться только согласно чужим желаниям, я превратился в самого счастливого поросенка в хлеву. Боб замурлыкал «Sexy», а Джексон сказал ему: «Заткнись!» Оскар выключил все освещение и направил на меня оранжевый прожектор. Мое лицо искривилось, я запаниковал, широко раскрыл глаза и начал трястись всем телом. Я то вопил, то тихо стонал, слизывал джем с пальца, отхлебывал вино, таскал себя за волосы, ухмылялся, закатывал глаза и выплевывал какие-то непонятные слова.