Басилевс - Виталий Гладкий

Аполлоний был радостен и доволен – его товары шли нарасхват и по цене почти вдвое выше той, на какую он рассчитывал. Особенно хорошо брали вина и украшения. Свои повозки боспорский купец разместил на площади в центре скифской столицы. Обычно здесь занимались выездкой лошадей и обучали мальчиков верховой езде.

За товары скифы платили мехами, вычиненной кожей, кадушками с горным медом (его привозили в Неаполис тавры), кругами темного воска, реже – чеканной монетой самого разного достоинства и государственной принадлежности: херсонесскими драхмами[197] и тетроболами[198], статерами Понта и боспорскими халками[199], ольвийскими лептами и аттическими оболами, денариями и сестерциями Рима.

Благодушествующий Аполлоний обратил внимание на скифского подростка лет пятнадцати, в восхищении уставившегося на акинаки, выкованые кузнецами Пантикапея. Что-то очень знакомое почудилось купцу в чертах лица мальчика: крутые скулы, тяжелый подбородок, орлиный нос, серые до голубизны глаза, длинные темно-русые волосы…

И тут чья-то тяжелая рука опустилась на его плечо.

– Ба, кого я вижу? Ты ли это, мой старый друг? Не верю глазам своим – Аполлоний отважился на путешествие в Неаполис. Хайре, дружище!

– Евмен?! – купец с удивлением воззрился на низкорослого мускулистого мужчину с длинной седеющей бородой, подстриженной на скифский манер – лопаточкой. – Вот уж не ожидал…

Они обнялись.

– Отпусти, задавишь… Медведь… – лицо Аполлония покрылось красными пятнами, так крепко облапил его волосатыми ручищами Евмен. – Уф-ф…

– А ты все толстеешь… – посмеиваясь, похлопал его по загривку Евмен. – Но дела твои, похоже, оставляют желать лучшего, коль уж сам сюда пожаловал.

– Не совсем, не совсем… – смутился Аполлоний и спросил, торопясь перевести речь на другое: – Ну, а ты как здесь очутился?

– Большим человеком стал, – подмигнул Евмен. – Ольвию прибрал к рукам царь Скилур, торговать хлебом ольвийским купцам он запретил, вот я и предложил государю скифов свои услуги. Теперь у меня титул придворного эмпора. Продаю скифскую пшеницу.

Он наконец заметил мальчика, который в этот миг робко дотронулся до чеканных электровых бляшек, украшающих ножны дорогого акинака. Подметив что-то необычное во взгляде старого приятеля, Аполлоний спросил:

– Ты его знаешь?

– Еще бы… – Евмен говорил вполголоса. – Это сын царя Савмак.

– Что?! Сын… Царевич? – изумился Аполлоний. – У него ведь Палак… – только сейчас он сообразил, кого напоминал облик подростка – Савмак был очень похож на старшего брата.

– У Скилура три законных жены и двадцать наложниц, – рассмеялся Евмен, глядя на обескураженного приятеля. – И сыновей с полсотни. Дочек я не считал. Их тоже немало. Палак – соправитель Скилура, будущий его преемник. Недавно царь заказал камнерезам Ольвии барельеф. На нем должен быть изображен он вместе с Палаком. Плиту с барельефом установят в портике общественного здания. Это своего рода завещание, чтобы после смерти Скилура у его подданных не возникало сомнений в праве Палака на царский скиптер.

– Савмак… – боспорский купец все еще не мог прийти в себя от такой неожиданности. – Но он так бедно одет…

– Ничего удивительного. Его мать Сария когда-то слыла первой красавицей Неаполиса. Она дочь миксэллина из Танаиса[200]. Отец дал ей прекрасное образование, но не сумел вымолить у богов для Сарии хотя бы малую толику счастья. Когда Савмаку было два года, взбесившаяся кобылица во время дойки вышибла ей копытом глаз. С той поры Сария покинула гарем повелителя скифов и влачит жалкое существование. Правда, живет она в акрополе в какой-то каморке, но на положении прислуги.

– А как относится царь к сыну Сарии?

– Довольно прохладно. Впрочем, и остальных сыновей, кроме Палака, тоже особо не жалует. Крут и строг. Но на их воспитание средств не жалеет. Нанял за большие деньги весьма известного педотриба[201] из Пантикапея и одного из лучших ольвийских гимнасиархов[202].

– Чудно… – покачал головой Аполлоний. – Нам трудно понять жизненный уклад и обычаи варваров…

После ухода Евмена, поколебавшись какое-то время, купец решительно подошел к Савмаку, все еще разглядывавшему оружие.

– Нравятся? – спросил, кивком указав на акинаки. – Покупай.

– Да, – сдержанно ответил подросток. – Только денег у меня нет…

Чистый, без обычного для варваров акцента эллинский язык мальчика и его подкупающая откровенность, вызвали у Аполлония неожиданный приступ щедрости.

– Возьми, – купец выбрал акинак в дешевых ножнах и протянул подростку. – Бери, это подарок. Воину без оружия быть негоже.

– Это… мне? – Савмак медленно, словно во сне, взял акинак и крепко прижал его к груди.

Он смотрел настороженно, как хищный зверек, попавший в западню, все еще не веря своему счастью – акинаки были очень дороги, и приобрести их могли только знатные воины, разбогатевшие в набегах.

– Тебе, тебе… – успокоил его Аполлоний и достал из кожаного мешка плоский точильный камень с отверстием для подвешивания его к поясу. – А это – впридачу…

Когда топот босых ног Савмака, от радости рванувшего в сторону акрополя как молодой олень, затих, Аполлоний, в досаде дернув бороду, принялся ругать себя последними словами: обычная для него расчетливая купеческая прижимистость не могла простить неожиданного мягкосердечия…

Сария, мать Савмака, сушила на солнце иппаку[203], любимое лакомство скифов. Плоские белые кусочки сыра, разрезанные на квадраты, лежали на холстине под навесом из деревянных реек, набитых через равные промежутки. Проникая сквозь щели, солнечные лучи теряли испепеляющий жар, легкий ветерок, гуляющий в сушилке, быстро уносил излишнюю влагу, и сыр постепенно превращался в легкие плотные бруски, пригодные для длительного хранения.

Эллины научили скифов заготавливать сыр впрок, а царь Скилур даже построил в акрополе небольшую сыродельню с прессом и чанами, где все тяжелые работы выполняли рабы. Кроме иппаки, известной скифам с давних времен, здесь делали из козьего и овечьего молока твердый сыр, который продавали в припонтийских апойкиах[204] эллинов, сыр тертый с добавками ароматных трав, соленые и несоленые сырки с вином и медом… Сыр коптили, сушили, выдерживали в рассолах или закупоривали вместе с виноградным соком в просмоленные бочки, заливая их крышки воском.

– Мама! Смотри! – возбужденный Савмак выхватил из ножен подаренный акинак и принялся фехтовать с воображаемым противником.