Дело Романовых, или Расстрел, которого не было - А. Саммерс

Что касается шкатулки, надежные свидетели рассказали, что она, в конце концов, попала к британскому королевскому семейству. Достоверность этой истории подтвердил сэр Томас Престон, который сам слышал ее от короля Георга V в феврале 1921 года. Рассказывая об этом, Георг V сетовал: «Останки находились в таком состоянии, что их необходимо было дезинфицировать, прежде чем к ним можно было прикоснуться».

Независимо от этого, информация об останках Романовых и отношении к ним Британского королевского семейства пришла к нам от бывшего дипломата, который был близким другом Лэмпсона. Он рассказывал со слов Лэмпсона, что король Георг возражал, чтобы останки привезли к ним, и просил Лэмпсона «отделаться от них как-нибудь». По его собственной просьбе мы не называем имени друга Лэмпсона, но он его близкий друг и уважаемый ученый.

Объяснение содержится в комментариях Лэмпсона, которые он дал своему зятю, лорду Элиоту. Он рассказывал, что Лэмпсон говорил о перевозке в Англию «предполагаемых останков царского семейства (включая собаку). У него были сомнения». Лэмпсон говорил о том, что в шкатулке, возможно, содержались останки императорских слуг, но не Романовых. Это согласуется с нашей гипотезой, и могло бы объяснить слабый интерес короля к шкатулке.

1921 год. Около трех лет после исчезновения Романовых Соколов жил в иммиграции в отеле «Лафонтен» в Латинском квартале Парижа. С ним в том же отеле были его верный капитан Булыгин и Пьер Жильяр. Роберт Вильтон, который сопровождал Соколова при выезде из России, также был в Париже. Эта четверка сотрудничала на последних этапах развития следствия, не говоря уже о генерале Дитерихсе, в написании книг, распространивших версию расстрела царской семьи.

Но даже в Париже Соколов сталкивался с сомнением и недоверием. Он сильно расстраивался, если кто-либо ему говорил, что, возможно, царская семья осталась жива. Булыгин писал: «… они начали воображать, что все мы были посланы, чтобы разыграть тщательно разработанный обман, чтобы отвлечь внимание Москвы и дать возможность узникам бежать».

Тем не менее, Соколов продолжал свою работу, которая стала главной целью его жизни. Он опросил каждого в Европе, кто мог бы дать какую либо информацию — монархистов, военных руководителей, русских политических деятелей в эмиграции. Некоторые из тех, с кем Соколов хотел бы говорить, не хотел с ним связываться, в частности придворная дама баронесса Буксгевден. Вместе с двумя преподавателями Романовых, и доктором Деревенько, баронесса встречалась с иностранными дипломатами в Екатеринбурге летом 1918 года, обсуждая как и чем можно помочь заключенным в Доме Ипатьева Романовым.

Люди, с которыми Соколов сталкивался, часто расстраивали его своим мнением, не совпадающим с его взглядами, или ответами, которые его не устраивали. Он не доверял бывшим членам российского Временного правительства, считая, что «Керенский и бывшие члены Временного правительства» пытались запутать его.

В 1923 году Соколов был еще в Париже, его материалы не были опубликованы. У него появился руководитель, князь Николай Орлов, находившийся в родстве с царским семейством. Орлов покровительствовал ему, помогал расследованию деньгами, поселил его в своем имении.

Октябрь этого года ознаменовал начало новой причудливой страницы в жизни Соколова. В документах военно-морской разведки мы обнаружили неприятный рассказ о том, как Соколов встречался с Генри Фордом, американским автомобильным магнатом. В Соединенных Штатах Генри Форд участвовал в судебном процессе по обвинению в антисемитизме, начатом группой сионистов, в которую, случайно был вовлечен Герман Бернстайн, журналист, посылавший сообщения из Екатеринбурга в 1918 году. Форд связался с председателем Русского Национального общества Борисом Бресолом, и решил, что Соколов и его исследования могли бы быть ему полезны.

Согласно документам американской разведки, только что рассекреченным в 1972 году, расследование Соколова… показывает в результате, что убийство императорского семейства было спровоцировано евреями и, фактически, было проведено группой палачей, среди которых только трое не были евреями… оказывается, что Бресол знал о существовании этих материалов и зная отношение Генри Форда к евреям, зная о его неограниченных средствах, он решил рассказать об этом Форду, считая, что последний может это использовать для антисемитской пропаганды, а монархисты при этом получат большую популярность во всем мире, включая Россию.

Для укрепления своих позиций в суде, Форд направил одного из своих людей со специальным заданием в Европу, чтобы привлечь к работе Соколова и найти подтверждение его документам. В парижской квартире состоялась встреча, в которой участвовали покровитель Соколова князь Орлов, американский полковник Лайдиг и бывший корреспондент Times, которого звали Фуллертон. Лайдиг сказал, ссылаясь на человека Форда, что у них аналогичное отношение к евреям, и что Форд может позаботиться о том, чтобы работа Соколова была опубликована в Америке. Вечеринка закончилась приглашением Соколова в Фонтенбло и он согласился на участие.

Форд пригласил следователя в Америку, все затраты оплачивались, и Соколов вместе с его покровителем направились в Соединенные Штаты. По прибытии в Бостон, как Соколов, так и Орлов дали интервью прессе. Князь заявил, что он «приехал в Соединенные Штаты с целью установить возможные связи с автомобильным концерном». Эта связь состоялась позже в штаб-квартире Форда на русской вечеринке, которую посетил сам Генри Форд.

По сообщению разведки США, переговоры были внезапно прерваны в самый критический момент: когда Генри Форд расспрашивал следователя Соколова и Орлова, он неожиданно получил письмо, адресованное ему Великим князем Николаем, из которого следовало, что передавший письмо имел крайне важную информацию.

Генри Форд вышел в переднюю, и увидел там человека, назвавшегося Бородиным, присланного Великим князем, чтобы сообщить Генри Форду, что он слышал о секретных документах, полученных Фордом, и захотел сообщить ему, что они были полностью недостоверны. Форд поблагодарил его за информацию, но неизвестно, получил ли он какие-либо документы и было ли продолжено совещание с Соколовым и Орловым.

Этот инцидент, почти не дающий информации, все же позднее был объяснен Борисом Бресолом тем, что Великий князь Николай не хотел обижать французских евреев в Парижском банковском обществе, от которого он получал фонды. Тем не менее это событие вполне могло быть реальным, поскольку Великий князь незадолго до этого сам отказался верить доказательствам Соколова и его материалам. Кроме того, публикации Французского Комитета Двенадцати рассказывают о том, что еще в двадцатые годы Великий князь утверждал, что его кузен царь Николай был жив.

Хотя Великий князь имел свои собственные политические интересы, вынуждавшие его упорствовать в этом вопросе, к его утверждениям надо относиться серьезно. Он был командующим русской армией в начале Первой мировой войны, и некоторое время после отречения царя. Он оставался до своей смерти в 1929 году признанным лидером в эмиграции и считался кандидатом на русский престол в случае восстановления монархии. Но в штаб-квартире Форда в 1924 году, предупреждение Великого князя осталось незамеченным.

Один из сотрудников Форда писал: «Документы Соколова очень похожи на истину, но, конечно, невозможно, утверждать эти факты без тщательного исследования их содержания…» Такое исследование вряд ли нужно было Форду, которого история никогда не интересовала.

Интерес Форда к Соколову и его бумагам не простирался далее их использования для антисемитского «подтверждения». Он заключил договор с Соколовым, по которому следователь должен был «установить, что убийство было запланировано и выполнено евреями». В тот же день Соколов передал копию своего дела в архивы Форда. Таким образом, работа, которая началась в Екатеринбурге, как объективное юридическое расследование судьбы наиболее сильного монарха на земле, окончилось примитивной сделкой расистов в офисе в штате Мичиган.

Приближался конец Соколова. Один из сотрудников Форда так описывал случившееся дальше: «Когда Соколов находился здесь, он выглядел очень нервным и очень измученным человеком. Я поместил его в больницу Форда, чтобы его осмотрели и определили, что с ним. Они позвали меня и спросили, что за человека им положили. Я сказал: «Не беспокойтесь, это очень важный человек, но он здесь только временно». Они сказали: «Мы должны посоветовать Вам уговорить его остаться здесь пока это возможно, поскольку у этого человека очень плохое сердце. Он может умереть в любое время». Я не хотел, чтобы он умер у нас, так что я поторопился к Соколову. Мы быстро получили разрешение и нас пустили к Соколову. Я думаю, что он умер через неделю после приезда в Париж».