Сборник 7 Далеко за полночь - Рэй Брэдбери

Наконец, спустя долгое время, она услышала, как он встал, вздохнул и отошел. Забравшись в свою постель, он молча натянул на себя одеяло. В конце концов она тоже перевернулась, устроилась поудобнее и лежала, слушая, как в тесной и душной темноте тикают ее часы.

— Господи, — прошептала она наконец, — всего полдевятого.

— Спи, — сказал он.

Она лежала в темноте, обливаясь потом, обнаженная, на своей кровати, а издалека едва слышно, чарующе, так что щемило сердце и замирала душа, неслись звуки оркестра, выстукивающего и выдувающего свои мелодии. Ей хотелось бродить среди этих загорелых танцующих людей, петь вместе с ними, вдыхать октябрьский воздух, напоенный сладким запахом дыма, в этом маленьком городке, затерянном в мексиканских тропиках за тысячу тысяч миль от цивилизации, слушать хорошую музыку, притопывая и подпевая вполголоса. Но она с открытыми глазами лежала в постели. В следующий час оркестр сыграл «La Golondrina»[42], «Маримбу», «Los Viejitos»[43], «Michoacan la Verde»[44], «Баркаролу» и «Luna Lunera»[45].

В три утра она отчего-то проснулась и уже не могла заснуть; она лежала, чувствуя, как в комнату вливается прохлада глубокой ночи. Слушая дыхание мужа, она ощутила себя такой далекой и оторванной от всего мира. Она вспоминала долгий переезд от Лос-Анджелеса до Ларедо, штат Техас, это был раскаленный добела знойный кошмар. А потом его сменил сладкий, утопающий в зелени сон Мексики, расцвеченной красно-желто-сине-пурпурными красками, которые половодьем захлестнули их машину, закружившейся в водовороте цветов и запахов омытых дождем лесов и пустынных городов. Она вспоминала все маленькие городишки, лавочки, прогуливающихся людей, осликов, а еще — все их ссоры, доходившие чуть ли не до драки. Она вспомнила все пять лет своего замужества. Долгие-долгие пять лет. За все это время не было ни одного дня, когда бы они разлучались; не было ни дня, когда бы она встречалась одна со своими друзьями; он всегда был рядом: наблюдал и критиковал. Он ни разу не позволил ей отлучиться больше чем на час, не потребовав от нее полного отчета. Иногда, чувствуя себя законченным воплощением зла, она украдкой, никому не сказав, уходила в кино на ночной сеанс и, вдыхая полной грудью воздух свободы, наблюдала, как на экране ходят и двигаются люди, которые были гораздо реальнее, чем она сама.

И вот пять лет спустя они здесь. Она бросила взгляд на его спящий силуэт. «Тысяча восемьсот двадцать пять дней рядом с тобой, муж мой, — подумала она. — Несколько часов ежедневно за пишущей машинкой, а потом весь оставшийся день и ночь — с тобой. Я чувствую себя как тот человек, замурованный в подземелье, из рассказа По „Бочонок Амонтильядо“: кричу, а меня никто не слышит».

За дверью послышались чьи-то шаги, и кто-то постучал.

— Senora, — позвал тихий голос по-испански. Три часа.

«О господи», — подумала женщина.

— Тс-с-с! — прошипела она, подскакивая к двери.

Но муж уже проснулся.

— Что такое? — крикнул он.

Она чуть-чуть приоткрыла дверь.

— Вы пришли не вовремя, — сказала она стоявшему в темноте человеку.

— Три часа, сеньора.

— Нет, нет, — шепотом запротестовала она с перекошенным от отчаяния лицом. — Я имела в виду завтра после полудня.

— В чем дело? — осведомился муж, зажигая свет. — Боже, еще только три часа ночи. Что этому болвану нужно?

Жена повернулась к нему и, закрыв глаза, выдохнула:

— Он приехал, чтоб отвезти нас к Парикутину.

— Господи, да ты, оказывается, по-испански вообще ни в зуб ногой!

— Уходите, — сказала она таксисту.

— Но я встал специально в такой ранний час, — запротестовал таксист.

Муж выругался и поднялся с кровати.

— Теперь мне уже все равно не уснуть. Скажи этому идиоту, мы оденемся и через десять минут поедем с ним, точка. О боже!

Она сказала, как он велел, и провожатый, скрывшись во тьме, отправился на улицу; прохладный свет луны отражался в полированных боках его такси.

— Ты бестолковщина, — накинулся на нее муж, облачаясь в две пары штанов, две футболки, спортивную куртку и еще, поверх всего, в шерстяную кофту. — Боже, моему горлу придет конец, это точно. Если я опять подхвачу ларингит…

— Возвращайся в кровать, черт тебя побери.

— Мне все равно теперь не уснуть.

— Послушай, мы уже проспали шесть часов, а ты еще днем поспал по крайней мере три часа; вполне достаточно.

— Ты испортила всю поездку, — выговаривал он, натягивая два свитера и две пары носков. — В горах холодно, одевайся теплее, да поживей.

Он напялил на себя куртку и теплый шарф и в этой куче одежды стал похож на огромный ком.

— Дай мне мои таблетки. Где вода?

— Возвращайся в постель, — сказала она. — Я не хочу, чтобы ты заболел и опять начал ныть.

Она отыскала лекарство и налила воды.

— Могла бы хоть время правильно ему назвать.

— Заткнись! — Она взяла стакан.

— Это еще один из твоих тупоголовых просчетов.

Она выплеснула воду ему в лицо.

— Оставь меня в покое, черт побери, отвали. Я сделала это не нарочно!

— Ты! — вскричал он. С лица его капала вода. Он сорвал с себя куртку. — Ты меня заморозишь, я же простужусь!

— А мне плевать, оставь меня в покое!

Она подняла стиснутые кулаки; пылающее лицо ее перекосилось от гнева, она была похожа на попавшего в лабиринт зверя, который видит перед собой выход из невозможного хаоса, но постоянно оказывается одураченным, возвращается назад, снова выбирает дорогу, словно кто-то водит его, искушает, нашептывает, обманывает, заводит все дальше и дальше, и наконец он натыкается на ровную стену.

— Опусти руки! — закричал он.

— Я убью тебя, клянусь, убью! — орала она с искаженным, обезображенным лицом. — Оставь меня в покое! Я из кожи вон лезла… кровати, испанский, время не так назвала, ты думаешь, я не знаю? Ты думаешь, я не знаю, что виновата?

— Я простужусь, я простужусь.

Он уставился на мокрый пол. Затем сел, с лица его стекала вода.

— Вот. Утрись! — Она швырнула ему полотенце.

Он начал отчаянно дрожать.

— Мне холодно!

— Чтоб ты простудился и умер, только оставь меня в покое!

— Мне холодно, мне холодно, — повторял он, стуча зубами. Дрожащими руками он вытер лицо. Я опять заболею.

— Да сними ты эту куртку! Она же мокрая!

Через некоторое время он перестал дрожать и встал, чтобы снять с себя насквозь промокшую куртку. Жена протянула ему кожаный пиджак.

— Пойдем, он нас ждет.

Он снова начал трястись.

— Я никуда не пойду, к черту, — сказал он, садясь. — Теперь ты должна мне пятьдесят долларов.