Слепой гость - Всеволод Воеводин

А толпа редела. Лежа на горе в развалинах и глядя вниз, Мертруп и Бетке могли убедиться собственными глазами, какой пустышкой оказалась эта хитрая, громоздкая затея.

Бетке это выразил так:

— Боюсь, что мне вернули язык только для того, чтобы я не молчал на допросах.

Капитан был с ним совершенно согласен. Удивительно, как эти два бандита, офицер и унтер, перестали церемониться друг с другом, как только поняли, что они — обреченные люди. Когда полковник нашел их там, на горе, Бетке лежал брюхом вверх, заложив руки под голову, и даже пальцем не шевельнул, чтобы встать при появлении своего начальника.

— Ну-с, — сказал Мертруп, — дело словно бы подходит к концу. Как вы думаете спасать свою шкуру?

Полковник ему не ответил. Он шел, добродушно ворча на одышку, веселый, старый хлопкороб, и за ним шла женщина.

Каждый из нас видел на своем веку много счастливых лиц. Лицо твоей матери в этот день навсегда осталось в моей памяти. Это было бесконечно счастливое и бесконечно прекрасное женское лицо, хотя твоя мать, Гуризад, никогда не была особенно красивой.

Женщина, которая шла за полковником Шварке, была твоя мать, дорогой мой. Я должен тебе здесь рассказать, может быть, самое отвратительное, самое подлое и бесчеловечное из того, что готовили эти люди, — рассказать, как они решили убить ее.

— Сулейман, — ласково сказал полковник унтеру Бетке. — Жена тебя ищет. Вот я привел ее сюда.

Твоя мать опустилась на колени рядом с унтером Бетке, подняла его руку и поцеловала ее. Вот где сказалась муштра полковника Шварке. Злая и скучающая физиономия твоего отчима стала вдруг необычайно нежной, он гладил женщину по волосам и оглядывал своих приятелей смущенными глазами, — дескать, смотрите люди, вот оно — счастье маленького человека, сапожника Сулеймана. Старый хлопкороб добродушно наблюдал за ними. Потом он опустился на камень рядом с корзинщиком Мамедом, вытащил из кармана кисет с табаком и неторопливо стал набивать свою трубку. Он буркнул вполголоса: «Дайте-ка сюда ваше ухо», — и, когда тот подвинулся к нему, сказал:

— Эта баба бегает по всем улицам и кричит, что она была уверена в исцелении своего мужа. Он, видите ли, однажды говорил со сна! Года три назад. Как вы могли это так оставить? Вы понимаете, что это значит? Вытащить такую ниточку — это значит в полчаса распутать весь узел. Они только того и ждут. Бабу нужно убрать.

Мертруп зевнул. Ему было наплевать на все.

— Что же, — сказал он, — посторонних здесь нет, а у вас под рукой как раз удобный для этого дела камень. Возьмите его.

— Еще раз повторяю вам, Мертруп, не будьте болваном, — проворчал полковник, — такие вещи так не делаются. Бетке должен увести отсюда свою бабу. Он должен сказать ей, что боится ареста. Они уйдут подальше, там он все это сделает и будет ждать нас. Район оцеплен войсками. Мы можем отсюда выбраться только в толпе. Поодиночке нас перехватают.

Мертруп обнял твою мать за плечи. Он сказал, что ей и Сулейману надо немедленно уходить. Их обоих могут арестовать, сказал он, потому что власти очень рассержены чудесами и думают, что дело не обошлось без обмана. Твоя мать побледнела, а Мертруп чуть заметно кивнул головой своему унтеру: молчи, объясню потом.

Только одна дорога идет из Мертвого города в долину. Со всех остальных сторон город неприступен, и, ты помнишь сам, галереи крайних домов висят прямо над обрывом. Под ними кончается земля, и сразу, как река или озеро, начинаются тучи. Но была еще одна-единственная тропинка, которая опоясывала город и уходила выше в леса. Я не знаю, откуда твоей матери была известна эта тропинка, но она была ей известна. И Гуризад, твоя мать, сказала, что она уведет мужа по этой тропинке. Но, кроме Сулеймана, у нее был ты, ее сын. Она подумала о тебе в эту минуту, о том, что будет с тобой, с ее мальчиком.

— Мальчику ничего не будет, Гуризад, — сказал корзинщик. — Я старик, и меня тоже не тронут. Мы вернемся с ним вместе.

В том состоянии непроходящего удивления и восторга, в котором была твоя мать все эти дни, убедить ее можно было в чем угодно. Она ушла вперед — оглядеться, все ли тихо на этих мертвых улицах, а Мертруп задержал унтера Бетке за локоть и передал ему все, что приказал полковник. Твой отчим усмехнулся. Я рассказываю об этом с его собственных слов. Он сказал, что это — дело, что он сам только что подумывал о том, как бы спровадить свою супругу к ее покойному отцу, что она осточертела ему своими нежностями. Он искренно удивился, когда капитан предложил ему свой запасной револьвер. Зачем? Револьвер у него есть, а, кроме того, он предпочитает все это проделать как-нибудь иначе, без лишнего треска и шума.

— Хоть не зря подохнем, капитан, — заявил он, — и то хорошо. Будет с кем встретиться на том свете.

— Сулейман! — торопила его твоя мать. — Иди же!..

Бетке махнул рукой и стал к ней спускаться. Молча смотрели хлопкороб и корзинщик, как она его уводила, обняв за спину. Вскоре их затянуло туманом.

— С этим, значит, покончено, — сказал Шварке. — Скоро смеркнется, пора собирать людей. Держите возле себя десятка два-три самых отчаянных. Попробуем поднять кочевников. Можно пустить среди них слух, что имама вместе с исцеленными нужно уводить на кочевья, в горы, иначе им будет плохо. Говорите...

Он надоел своему помощнику своим наполеоновским тоном, и тот его оборвал:

— Ладно, уж что-нибудь я им скажу.

В этот час я дал приказ частям, оцепившим все подступы к Мертвому городу, пропустить караван с муллой, если он захочет уйти в горы. В этот час небольшие отряды пограничников занимали все окрестные перевалы, и линии полевых телефонов тянулись в лесах на десятки километров вокруг. Все было готово. Мы хотели узнать до конца, куда пойдут наши гости и что за люди последуют за ними, и найдется ли человек, который даст им ночлег и одежду, если они захотят еще раз замести свои следы. О том же, кто такие наши гости, мы знали уже всё, потому что часа три-четыре назад я подошел к гражданину Фейсалову и вежливо попросил его отойти в сторонку. Мы беседовали с ним с глазу на глаз в укромной комнате с часовым у дверей, и мой автомобиль уже увозил его и двух красноармейцев, молчаливых ребят, с наганами на коленях.

И вот тогда-то корзинщик Мамед встретил тебя, мальчугана, растерянно бродившего в толпе, и сказал тебе, чтобы ты был мужественным и, как полагается мужчине, спокойно встретил несчастье. Пограничники, сказал он, пытались арестовать твоего отчима и твою мать, — по слухам, отчим бежал, а мать убита.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Авторское обращение к читателю в начале книги (предисловие), либо в конце ее (послесловие) — это принято, такова давняя литературная традиция. Но вот повествование, только-только набравшее силу, обрывается, и автор (в данном случае нас двое), кладет руку читателю на плечо, — дескать, не спеши, друг, поговорим, — такое, пожалуй, никак не в обычае. Что ж, рискнем, пусть даже кое-кто, не обладающий в достаточной мере терпением, и поворчит на нас, тем не менее оставим на время наших героев, отойдем от событий, каким бы узлом ни завязались они в сердцевине повествования. Нужен нам с тобой, дорогой читатель, разговор по душам.