Последний сейм Речи Посполитой - Владислав Реймонт

— Отчего же вы ее сдали? — спросил неосторожно Заремба, с чувством подступившей бессильной досады.

— Сдали ее офицеры и паны! — вскричал, не задумываясь, Фурдзик со слезами в голосе. — Разве мы могли не позволить? Ведь мы, как собаки, берегли ее и в холоде и в голоде! А сколько померло под палками за то, что присягать не хотели, а скольких в Сибирь погнали, а сколько еще гниет в казематах! А предатели смотрели сухими глазами, как мучат солдата!

Он замолчал, заметив глубокое страдание в глазах поручика.

Заремба никого больше не расспрашивал. Твердым голосом заявил он десятским:

— Каждый из вас поведет по десятку рядовых. А это ваш командир, — указал он на Кацпера. — Он вам укажет маршруты и посты, каждая партия должна пробираться другим путем. Кто свою команду в целости доведет до Белостока, получит повышение. Там всех оденут и заплатят старое жалованье. Как начнет смеркаться, трогайте в путь.

Солдаты разошлись.

— Нам пора ехать, — заявил отец Серафим, трогаясь в лес.

Заремба пошептался с Кацпером и, горячо пожав ему руку, как равному, поспешил за отцом Серафимом.

Они вышли длинным оврагом на дорогу, где уже ждала их бричка отца Серафима.

Кучер не скупясь хлестал исхудалых клячонок, но все же ехали медленно, так как колеса вязли в песке, а впереди в клубах пыли с поводырем во главе брело несколько овец, вокруг которых все время с веселым лаем обегала собака.

— Отцы духовные, вижу, не слишком-то расщедрились, — заговорил Заремба, указывая на крошечное стадо.

— Я заезжал только по пути, и больше для виду: не очень-то мне было до сборов. Зато вербовка удалась на славу, не правда ли? Самый отборный товар, каждый стоит десятка новобранцев. Собрать бы из таких молодцов порядочную ватагу, тогда бы можно было задать перцу врагам. Эти разбойники с голыми руками пойдут пушки брать. А вам бы над ними команду!

— Я бы принял, — засмеялся Заремба. — Да где мне, мелкой сошке, мечтать о высоком чине! — вздохнул он с неподдельной скромностью.

— Малые чины дают, а большие — берут!

— Это-то я знаю. Взять для примера хоть Цезаря, Кромвеля... Сами вывели себя в главари народа. Дивлюсь только, что у нас еще не нашлось такого хотя бы для спасения родины!

— Шляхта бы запротестовала, трибуналы объявили бы такого вне закона.

— Верно кто-то сказал, что в Польше потому только чтят господа бога, что это владыка не выборный и никак его не забаллотируешь на сейме.

— Дождем пахнет, тянет что-то у меня в икрах.

— Я думал, что подагра не трогает монашьих костей.

— Это не подагра, — кандалы мне когда-то съели мясо по самую кость, так что теперь лучше календаря предсказываю всякую перемену погоды.

— Кандалы? Это что же за странная история?

— Случился со мной в молодости такой казус: изловили меня вербовщики и продали кассельскому ландграфу. Тот меня перепродал англичанам, эти повезли меня в Америку, чтобы я за них дрался с французами. Вот и не было у бабы хлопот, купила порося... Долгая это история, дольше, чем «Отче наш», — засмеялся он.

Заремба посмотрел на него с недоверием.

— Всему свету известно, что немецкие герцоги торгуют человеческим мясом, как наши вельможные паны отчизной, — проговорил немного погодя монах, и на худощавом лице его заиграли тени негодования и злобы. — Вот и мной торговали, словно вьючной скотиной. Латинская пословица говорит: «Перед силой бессилен закон». Но это пахнет признанием бессилия. Нет, против силы нужен не закон, а сила же! У того закон и право, у кого кулак сильнее. Так оно водится у просвещенных народов. Столько я изведал насилия и подлости, что не верю больше ни в закон, ни в совесть королей и магнатов. Прости меня, господи, только ты царствуешь там, у себя на небе, а здесь, на земле, дьявол барыши собирает!

— У нас лучше, чем в других странах, — у нас хоть людей еще не продают на вывоз.

— Потому что нужны шляхте для работы. А вот солдатами уже торгуют. Слыхали вы, сударь, что Забелло и Злотницкий продавали Кречетникову рядовых поштучно?

— Я считаю этот слух вымышленным и неправдоподобным.

— Не присутствовал я при этой сделке и под присягой подтвердить не сумею, но есть ли что-нибудь святое для магната? Мало ль примеров, что продают они своих жен, дочерей, родину, все, за что только могут хапнуть дукаты? Польша зиждется на разврате, Польша гибнет, Польшу воронье клюет! А как же может быть иначе, когда мужик — раб, шляхтич — дурак, а магнат, вельможа — негодяй. Ужас что творится в этой Речи Посполитой!

— Укорами зла не исправить, болезни не вылечить.

— Один только бог милосердный может нас спасти, — вздохнул с тоской монах.

— Он тоже держит сторону сильных!

— Не кощунствуйте, сударь! Франек! — прикрикнул он на кучера. — Спишь ты, сорванец, аль что! Стегни-ка кобылу по порткам, чтобы не ленилась.

— Не время уже пререкаться! — заговорил Заремба.

Но увидев, что монах уткнулся носом в молитвенник, протяжно зевнул и погрузился в дремоту.

Лес вскоре кончился. Они выехали на серые пустоши, местами поросшие можжевельником и испещренные песчаными пролысинами. Дорога спускалась полого в зеленую долину, где синели воды Немана. За ними опять поднималась холмистая местность, изрезанная глубокими оврагами, по которым струились сверкающие нити потоков.

Солнце стояло уже высоко над землей и изрядно припекало, клячонки плелись все медленнее, даже овцы останавливались от усталости, и поводырь то и дело поворачивал назад свою рогатую голову и жалобно блеял.

Но отец Серафим все время заставлял их прибавлять шагу, покрикивая:

— Живей, Франек, на том берегу отдохнем.

— А вы знаете, отче, что все перевозы на Немане обставлены казаками?

— Знаю. Для обманки-то нам и надо вернуться в Гродно Ковенским трактом. Здорово, однако, вы клюете уже носом! — заметил он, подставляя ему табакерку. — Укладывайтесь поудобнее да сосните. Я буду глядеть в оба.

Заремба не заставил себя упрашивать и через несколько минут храпел вовсю.

Проснулся уже в самом Гродно. Было уже после полудня, часы пробили четыре.

— Как это вам удалось, отче, провезти меня через кордон у заставы?

— Сказал, что везу пьяного. Офицер отнесся с почтением к такому обстоятельству.

— С вами все идет как по маслу. Спасибо вам.

Горячо пожал ему руку.

— Слушаю это с таким же удовольствием, как заяц — барабанную дробь! — проговорил монах, действительно ухмыляясь от удовольствия. — С сестрицей-дубинкой не однажды мы в жизни учились разбирать по складам, так что опыт у меня достаточный. Пойду малость повыпытаю чего-нибудь, а с завтрашнего дня я опять к вашим услугам, пан поручик.

— В работе недостатка не будет. А, Сташек! Какие вести принес?

Сташек подал поручику какие-то визитные карточки и радостно встретил его.

— Все в порядке, пан поручик.

Вытянулся перед ним, как полагается, в струнку.

— «Князь Цицианов, командир гренадерского полка», «фон Блюм, капитан», — читал Заремба, не будучи в силах скрыть изумление и некоторую тревогу. — Что ж ты им сказал?

— Что ваше благородие пошли обедать. Были как раз в полдень.

— Приятные гости! Цицианов отдает ответный визит, но чего нужно Блюму? Надо сейчас же показаться на людях. Не разузнаете ли, отче, кого вчера увезли из Гродно?

— Увозят под вымышленными фамилиями, а чтобы замести следы, на каждой почтовой станции меняют фамилии, так что самому черту не угнаться за ними. Попробую все же. Говорили братцы: может быть, удастся! — засмеялся он и ушел.

— Какой-то маркитант ожидает, — говорит, что знакомый, — доложил после его ухода Сташек.

— Так говорит? Ладно, зови, только прежде дай-ка мне чего-нибудь поесть.

— Все готово. — Сташек стал перечислять по пальцам: — Есть черника с клецками, есть молодая утка, поджаренная на вертеле, есть брусника, есть...

— Не валяй дурака, давай что есть, только поскорее! Да, кстати, принеси воды, разведи мыло и приготовь вишневый фрак...

Сташек справлялся живо, отпуская при этом такие потешные каламбуры, что Заремба все время хохотал. В конце концов спросил его, смеясь:

— Где это ты такой уродился?

— Не могу знать, пан поручик; нашли меня готового в капусте.

— Тебе бы в комедианты пойти.

— И этого я попробовал, — с «Петрушкой» по Варшаве ходил. Кукол нарядил мне один товарищ, а я глотку драл и за Ирода, и за черта, и за Маргаритку, и за еврея, — за все фигуры. А как дело было в последний мясопуст Великого Сейма, так цапнули нас маршаловы венгры, и пан маршал, городской голова, за то, что мы видных персон выставляем на посмешище публики, приказал нам всыпать по двадцать пять горяченьких. Щедрый барин, пускай ему хвороба вернет с барышами! Взяли нас потом под свою протекцию пан Вейсенгоф, пан Немцевич и ксендз Дмоховский, — сочинили потешные стишки на великих панов, дали нам кукол, похожих на них, как две капли воды, я говорил за каждого его голосом, и показывали мы этого «Петрушку» во дворцах, по квартирам и по первоклассным кофейням и трактирам. Случалось, что и по сто злотых нам за день перепадет. А что было хохота, да жратвы, да выпивки!