Жизнь и реформы - Михаил Горбачев

Исключительно порядочный, мужественный человек и неутомимый труженик. Избрали его первым секретарем Изобильненского райкома — это неподалеку от Ставрополя. Район запущенный, тяжелый. Пыльные бури и эрозия почв доконали местные колхозы и совхозы. Горлов буквально поставил район на ноги. Вы только представьте: на протезе, с палочкой по бескрайним полям и оврагам! В 1973 году ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Калягин, Чумачев, Горлов — секретари сельских районных организаций. Одновременно с ними новые люди приходили в городские комитеты партии, в аппарат крайкома. По общему стилю поведения, культуре, крепкому базовому образованию и даже внешнему облику они как бы представляли новое поколение, улавливавшее импульсы времени.

Одним из первых моих «выдвиженцев» стал Всеволод Серафимович Мураховский. Сначала мы с ним работали в комсомоле, потом стали осваивать партийную работу. Мураховский возглавлял Кисловодский и Ставропольский горкомы, Карачаево-Черкесский обком партии, где более всего проявились его способности. У меня были все основания рекомендовать его секретарем крайкома в связи с моим избранием секретарем ЦК.

После отъезда Мураховского в Москву его сменил на посту первого секретаря крайкома Иван Сергеевич Болдырев. Родом он из кубанских казаков. Познакомился я с ним еще в 1956 году во время командировки в Новоалександровский район после XX съезда КПСС. Было ему тогда 19 лет, и работал он вторым секретарем райкома комсомола. Ну а после окончания финансово-экономического института и партшколы Болдырев вернулся в краевую парторганизацию, в 1978 году по моему предложению был избран секретарем крайкома. Человек больших способностей и сильного характера, он трудно пережил распад Союза. Политику российского руководства не принял, не пошел на сделку с совестью, как это сделали некоторые из моих земляков, ушел на пенсию. Ему и сейчас не дают покоя — как же, «остался на стороне Горбачева». Недавно узнал, что Иван Сергеевич тяжело болен, мы с Раисой Максимовной предприняли что могли. Кажется, беда отступила.

А вот с другим моим «выдвиженцем» Вениамином Георгиевичем Афониным пути наши на определенном этапе разошлись. На должность секретаря горкома он пришел с химкомбината. Трудным было вхождение Афонина в новую роль, действовал на новом месте как слон в посудной лавке. Но со временем Афонин нашел себя, много хорошего сделал для города и жителей. Когда его взяли в аппарат ЦК заведующим отделом, а потом избрали первым секретарем Куйбышевского обкома партии, я воспринимал это как признание его способностей. Жаль, что с разворотом перестройки стал он одним из ярых защитников старой системы.

В моих реформаторских делах на Ставрополье неоценимую помощь я получил от Владимира Ильича Калашникова. Это человек разносторонних знаний и интересов. Я выдвинул его секретарем крайкома по сельскому хозяйству. Затем он стал министром мелиорации и водного хозяйства РСФСР, а в 1984 году — первым секретарем Волгоградского обкома КПСС. Дела у него шли неплохо, потом возникли осложнения, и ему пришлось уйти с этого поста. Калашников имел свой взгляд на реформы, но я не считал это уж такой бедой. А как-то смотрю телевизор — сидит среди фундаменталистской коммунистической братии.

В секретарском корпусе

Моя работа в крае была тесно связана не только с центром, но и с другими регионами страны. Налаживание контактов я начал со своих ближайших соседей, в первую очередь — секретаря Краснодарского крайкома Григория Сергеевича Золотухина. Познакомились мы в 1969 году, когда он вместе с госкомиссией приехал на Ставрополье для оценки ситуации, сложившейся после заморозков, засухи и пыльных бурь. На первый взгляд Золотухин производил впечатление не слишком симпатичное: невысокий рост, квадратное, будто рубленное топором, лицо, подчеркнутая резкость в суждениях и выражениях.

Но уже с первого знакомства за всем этим почувствовал я крупную, самостоятельную, в определенном смысле цельную личность. Это был прежде всего человек действия, причем действия, основанного не на тупой исполнительности, а на твердом убеждении, что все, что он делает, действительно необходимо партии и людям. Более десяти лет Золотухин работал первым секретарем Тамбовского обкома КПСС, а в 1966 году был переведен в Краснодарский край. Вскоре стала доходить до нас информация, что взялся он за дело круто. Надо сказать, кадры на Кубани, во всяком случае, немалая их часть, были не то что избалованны, а просто распущенны. Своей строгостью, высокой требовательностью, личным аскетизмом и скромностью Золотухин сумел быстро навести порядок в этом огромном крае.

После своего избрания я позвонил ему и напросился в гости, посмотреть своими глазами, как он решает схожие задачи. Золотухин встретил меня сердечно, отложил все дела и колесил со мной по краю несколько дней. Постепенно наши отношения из партнерских переросли в дружеские. Был он на 20 лет старше, но никогда не становился в позу ментора, поучающего «мальчишку».

— Ну, что молодая голова думает? Как ты это понимаешь и что делать будем? — часто спрашивал меня Золотухин.

Установил я тесные связи с другим моим соседом — Иваном Афанасьевичем Бондаренко, который после Соломенцева с 1966 года возглавлял Ростовский обком КПСС. Особенно близких отношений у нас с Бондаренко не сложилось, но нам удалось наладить плодотворные контакты в Северо-Кавказском треугольнике: Ставрополь — Ростов — Краснодар. А этот треугольник занимал важное место в стране и в промышленном производстве, и в прямых поставках Москве, Ленинграду, другим крупным городам хлеба, мяса, молока, фруктов, овощей. Если к этому добавить и крупнейшие всесоюзные курорты Северного Кавказа, легко понять, почему наш треугольник был всегда на виду.

Что такое хороший сосед и сколь многое зависит от того, кто возглавлял соседний край, я особенно понял позднее, когда в 1973 году Золотухина перевели в Москву министром заготовок СССР, а вместо него первым секретарем Краснодарского обкома избрали Сергея Федоровича Медунова.

Наш «равносторонний треугольник» стал разваливаться буквально на глазах. Регулярные телефонные звонки продолжались, но теперь, когда звонил Медунов, он не жалел самых резких слов в адрес ростовчан, а когда раздавался звонок от Бондаренко, наоборот, вдоволь доставалось краснодарцам. Иными словами, сотрудничество постепенно замещалось соперничеством, а затем и завистливой ревностью, дипломатическим прикрытием которой служили казенные слова о соревновании и состязательности.

Сразу же хочу сказать, что подобные отношения порождались отнюдь не заботой о людях своего региона, были замешены лишь на амбициях и самых низменных чувствах. В этой связи вспоминается, может быть, и грубое, но довольно точное и откровенное изложение подобной «философии» одним председателем колхоза, который однажды сказал мне:

— Знаете, Михаил Сергеевич, мы все, конечно, ленинцы, но все-таки приятно, когда у соседа дела идут хоть немного хуже.

При Медунове стали реанимироваться и особые, я бы назвал их кубанско-местнические, настроения, с которыми Золотухин боролся довольно успешно. Любовь к своему краю — святое чувство. Иное дело — игра на нем, культивирование мысли о том, что кубанцы — люди особого склада, имеющие не только особые заслуги, но и особые права и преимущества по сравнению с другими. И хотя честным, способным, умеющим работать кубанцам все это не прививалось, в среде тамошних руководящих кадров вирус местничества, а у части и зазнайства находил благодатную почву.

Пройдут годы, и, когда придут трудные времена, станет очевидным, что подобного рода настроения не столь уж безобидны. Местничество, стремление любыми средствами сохранить свою власть, которые проявят и старые и новые региональные лидеры, переплетаясь с национализмом и сепаратизмом, явятся одним из факторов распада страны.

Но все это было еще впереди. А тогда, в 1970 году, Золотухин взял на себя инициативу моего «представления» наиболее влиятельным, или, как их иногда называли, ведущим руководителям районов, которое должно было означать неформальный процесс моего вхождения в «корпус первых секретарей». Делал он это, очевидно, с добрыми намерениями. А может быть, и по их просьбе. Не знаю. В середине июля состоялась сессия Верховного Совета СССР. При размещении секретарей, как я уже говорил, действовали неписаные, но четко соблюдаемые правила. Селились они в гостинице «Москва». Обычно первому секретарю полагался одноместный номер, а за «ведущими» закрепляли люксы. В один из таких люксов мы и пришли с Золотухиным. Не знаю, так было спланировано или мы просто опоздали, но по всему было видно, что присутствовавшие там оренбургский секретарь Александр Власович Коваленко, саратовский — Алексей Иванович Шибаев, алтайский — Александр Васильевич Георгиев, кажется, ростовский — Иван Афанасьевич Бондаренко и сахалинский — Павел Артемович Леонов провели за столом изрядное время. Все они находились в достаточно разгоряченном состоянии, говорили громко и одновременно, как обычно, не очень слушая друг друга.