Сновидения, гипноз и деятельность мозга - Вадим Ротенберг

Примечательно, что Ш. не только не испытывал никаких субъективных трудностей в процессе запоминания, не прикладывал никаких дополнительных усилий, но даже напротив – он страдал от непроизвольного запоминания всего, с чем сталкивался, и от неспособности забывать то, что было ему совершенно ненужно. Большие возможности образной памяти и ее высокая экономичность подтверждаются в исследованиях, в которых для стимуляции запоминания и воспроизведения материала используется гипноз, который активирует образное мышление.

В состоянии гипноза может быть существенно расширен объем памяти на текущие события, а из долговременной памяти могут быть извлечены следы отдаленных (и даже не очень значимых) впечатлений, до которых не удается добраться никаким другим способом. Гипноз действует особенно стимулирующе на образную память у высокогипнабельных субъектов. В состоянии неизмененного бодрствующего сознания как высоко-, так и малогипнабельные испытуемые, судя по самоотчетам, используют преимущественно левополушарную, ориентированную на детали, стратегию сопоставления запоминаемых картин. В состоянии гипноза лица с низкой гипнабельностью сохраняют такую же стратегию, а высокогипнабельные переходят к стратегии целостного восприятия, и именно они лучше справляются с задачами на пространственную память. В свете разрабатываемой нами концепции о многозначных связях между образами как определяющей характеристике образного мышления и образной памяти, представляют интерес данные, что инструкция, предлагающая испытуемому мысленно представить взаимодействующие образы, обеспечивает лучшее воспроизведение материала, чем инструкция, предлагающая продуцировать отдельные образы. Субъекты, которые отмечают усиление стратегии целостности в гипнозе, сообщают, что они видят больше внутренних связей между деталями картины, подчас весьма странных, и чаще придумывают сопутствующие рассказы для того, чтобы об легчить процесс запоминания. При этом многие отмечают – следует особенно это подчеркнуть, – что взаимосвязь между образами осуществляется безо всяких усилий со стороны субъекта, как бы сама собой. Только высокогипнабельные испытуемые сообщают об увеличении непроизвольных компонентов в состоянии гипноза. Именно определенный тип образов, целостных и возникающих без усилий, связан с правой гемисферой.

Экспериментально показано, что если при функциональных нагрузках, адресованных кратковременной памяти, используются преимущественно левополушарные механизмы переработки информации, то для достижения желаемого эффекта необходим более высокий уровень дополнительной активации мозга, чем в тех случаях, когда используются преимущественно правополушарные механизмы переработки информации. Следовательно, образная память, так же как и образное мышление, не только богаче, но и обладает меньшей стоимостью для организма. В другом исследовании проводилась регистрация ЭЭГ обоих полушарий в процессе запоминания абстрактных понятий и конкретных слов, характеризующихся высокой степенью образности. Только при заучивании последних была выявлена межполушарная асимметрия в виде существенно меньшего падения мощности альфа-ритма справа, чем слева. При заучивании абстрактных слов с низкой степенью образности оба полушария были одинаково активно вовлечены в деятельность, и межполушарных различий по ЭЭГ не выявлено. По субъективным отчетам испытуемых, заучивание абстрактных понятий было более трудным. Показано также, что задание на запоминание музыки не влияет на мощность альфа-ритма, тогда как запоминание букв и цифр приводит к выраженному уменьшению его мощности в левом полушарии. Наши выводы совпадают также с результатами экспериментального изучения функции памяти у лиц с раздельным поражением левого и правого полушария. Показательно, что при поражении правого полушария интерференция не играет существенной роли в воспроизведении той информации, которая уже была запечатлена. Процесс запечатления, по-видимому, в основном определяется включением новой информации в образный контекст, и коль скоро это удается, новый след, сцепленный одновременно со многими другими, оказывается достаточно прочным. Механизм же извлечения следа из памяти, особенно в условиях интерференции, зависит преимущественно от функциональных возможностей сохранного левого полушария. Правда, при грубом органическом дефекте, локализованном в правом полушарии, может оказаться затрудненным сам процесс такого «сцепления». При повреждении же левого полушария страдает главным образом функция извлечения следа из памяти, что особенно четко проявляется в феномене интерференции, когда временной интервал между процессом запечатления и извлечения заполнен какой-либо интеллектуальной деятельностью. По существу в этих условиях процесс извлечения заданной информации аналогичен выделению сигнала из шума, где условным «шумом» является интерферирующая информация. Для выделения же сигнала из шума необходима способность к логической организации информации, умение удерживать однозначно понимаемую цель, конструировать и сохранять строго упорядоченную систему. Все эти функции являются левополушарными.

Таким образом, каждый тип памяти имеет свои преимущества и ограничения. Образная правополушарная память более гибка, спонтанна, обеспечивает более длительное хранение следа, но процесс его целенаправленного, упорядоченного извлечения в обычном состоянии сознания требует активного участия левополушарных механизмов. Они имеют также преимущество в тех случаях, когда нужно запомнить строго упорядоченный, хорошо организованный материал. Однако возможности этих последних принципиально более ограничены и требуют существенных дополнительных энергетических затрат. В связи с этим извлечение из правополушарных хранилищ может быть более эффективным в особых состояниях, например, в гипнозе, когда функции левополушарного мышления временно ослабевают, но в то же время, в связи с особенностями ситуации, устраняется и эффект интерференции, а направленность извлечения задается извне гипнотизером.

Может быть также поставлен вопрос, не с особенностями ли образной памяти связаны внезапные и происходящие спонтанно, безо всяких усилий, припоминания забытого материала, который субъект до того долго и безуспешно пытался вспомнить. Такое припоминание напоминает внезапное озарение в процессе творчества, которое связывают с активностью правого полушария мозга.

Образная память во многом тождественна так называемой эпизодической памяти, которая фиксирует не заученные формальные и внешние по отношению к субъекту знания, а события личной жизни человека. В цитированной работе Л. Р. Зенкова и Л. Т. Поповой показано, что органическое повреждение левого полушария не приводит к нарушению эпизодической памяти, и что она вообще является более устойчивой. Это хорошо объяснимо, если учесть, что связи между событиями личного опыта не являются ни единичными, ни линейно-однозначными: каждый эпизод, и особенно значимый, оказывается вплетенным в сложный контекст других событий и чувств, и, в немалой степени, благодаря такому богатству связей, даже однократно совершающиеся события могут фиксироваться в памяти навсегда.

В заключение остановимся на опросе, связанном с особенностями памяти при церебральном атеросклерозе. Широко известно, что в выраженных случаях для склеротических изменений памяти характерно нарушение кратковременной памяти на текущие события и особенно нарушена способность к усвоению новых знаний при сохранении памяти на события прошлого, хотя они и могут сдвигаться во времени. Мы полагаем, что изложенные представления о принципах организации образной и логико-вербальной памяти позволяют дать гипотетическое объяснение этому феномену. Склеротические расстройства памяти могут быть обусловлены сочетанием дефекта «левополушарной» памяти, как наиболее уязвимой и чувствительной к любым альтерирующим факторам, и возрастным снижением функциональных возможностей правополушарного мышления, то есть слабой способности к включению новой информации в многозначный контекст.

Парадоксы творчества

Неясную печаль рождает в нас Моне.

Печаль, что нам не жить внутри его картины.

Что мы свой странный путь прошли до половины,

От Монжероновского сада в стороне.

Тоска по красоте щемяща и сладка,

И длится только миг, но миг тот бесконечен,

Пока, отворотясь, натурщица Дега

Еще закидывает волосы за плечи.

Лет 12 назад я участвовал в одном заседании «круглого стола», посвященном проблеме воспитания, обучения и здоровья. Прямо напротив меня расположился пожилой мужчина, который выглядел «застегнутым на все пуговицы». Он производил впечатление крупного чиновника и всем своим видом тщательно «держал дистанцию» между собой и остальными участниками совещания. Позже выяснилось, что это член Академии медицинских наук, директор Института педиатрии. Речь зашла о воспитании и развитии творческих способностей ребенка. Академик насторожился. «Я не вполне понимаю, о чем идет речь, – сказал он, всем своим видом и тоном показывая, что это не он не понимает нас, а мы не понимаем, о чем говорим, – какое творчество? Человек должен выполнять свои обязанности в свое рабочее время – при чем тут творчество?» Разговор, однако, продолжался, и кто-то из собеседников неосторожно использовал словосочетание «творческий экстаз», характеризуя высший подъем всех душевных сил во время творческого акта. И тогда академик воскликнул: «Ну, это уже вообще за границей…». Он хотел сказать «за границей понимания» или «за границей здравого смысла», но не договорил. И я тут же спросил его, ласково и наивно: «Ну почему же только за границей? У нас это тоже иногда встречается».