Взгляд. Заметить Христа в творении - Владимир Зелинский

нельзя найти спасение и в радостном подвиге действия? Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога (Рим. 13:1), но коль скоро эта душа призывается ныне – и не без воли Божией – к посильному участию в устроении власти, разве не должна она приступать к этому в покорности свободе как власти над самим собой, в послушании ответственности, в выявлении благодатных и в отсечении греховных корней своей свободы, в осуществлении ее как поистине церковного акта?

СВОБОДА ХРИСТА

…при всяком непредубежденном чтении Евангелия поражает, насколько свободен сам Христос во взаимоотношениях со всем, что Его окружало. Прощение женщины, взятой в прелюбодеянии, исцеления в субботу (притом, что пришел Он не нарушить закон, но исполнить), «постыдные», с точки зрения благочестивых людей, трапезы с мытарями и блудницами, вольно избранная и принятая смерть на Кресте, сами глаголы вечной жизни – все это вышло из свободы Божией, облечено воздухом ее. И нигде мы не найдем ни в словах, ни в делах Христа и следа «осознанной необходимости», обусловленности средой, обычаями, религией, преданиями старцев. Мир Мой даю вам; не так, как мир дает… (Ин. 14:27), ибо мир дает по нужде, а Христос – вольно, из глубины стояния в свободе, как говорит апостол.

Если честно сказать: мы эту свободу утратили.

МИЛОСТЬ И ПРАВДА

Достоинство же человека, что бы ни говорили, сопряжено с его освобождением от внешних и внутренних пут, с возможностью, пусть лишь правовой, отстоять себя перед всевластным, объявившим себя всеблагим, заранее оправданным во всех земных и небесных судах государством. Неволя может сделать святыми; кто не слышал о радующихся своей молитвенной свободе, не замечая тюрьмы или проволоки под током? Но право на достоинство все же даруется каждому вместе с дыханием и светом, просвещающим всякого человека, приходящего в мир. Может быть, мы вступаем в эпоху, когда все эти дары – свет Божий, посылаемый в начале, жизнь, достоинство – если еще не встретились и по-настоящему не узнали друг друга, то, по крайней мере, уже вышли на тропу, ведущую к этой встрече. Если же вспомнить, каким путем шла история до наступления нынешнего растленного века, по какой цене шла человеческая жизнь в наилучшие византийские времена, то скудный наш набор (пусть даже в намерениях только) прав, свобод и средств социальной защиты может показаться едва ли не отдаленным и секулярным преддверием грядущего мессианского Царства. Там, можно надеяться, права человека не вступят в спор с правами Бога на земле, ибо

Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются (Пс. 84:11).

Потому что милость, истина, правда и мир суть признаки Царства Божия, которое «приблизилось». Разумеется, даже и в малой степени не может оно быть уподоблено ни одному из политических устройств. Скорее напротив. Именно демократическим механизмом со всеми его гарантиями чаемое Царство отодвигается как будто все дальше, закрывается все глуше, изгоняется и сама память о нем. Разве человек, «отпущенный на свободу», если и научается с трудом жить, не слишком задевая свободы другого, становится ли при этом хоть на волосок ближе к Небу?

ОТКРЫТИЕ СВОБОДЫ

Когда возникает тема «Православие и Свобода» (первое теперь принято писать с заглавной буквы, но, чтобы не обижать вторую, подарим ту же букву и ей), «образа» свободы пишутся, благословляются и выставляются как нечто глубоко интимное, годное лишь для домашнего, для «внутреннего потребления». Наша речь кружит вокруг аксиом, что свобода – дар Божий, она дана нам для победы над страстями ветхого человека и облечения в нового, что осуществляется она лишь во Христе и Духе Святом. Почему-то всегда подразумевается, что это «стояние в свободе» относится только к той жизни, которая «сокрыта во Христе», и почти никак не относится к тому, что может быть во Христе открыто: культуре, гражданской инициативе, политике. Считается, что «открыть во Христе» такую свободу никак невозможно, что ей привольно только взаперти, в строгом внутреннем делании, но отнюдь не там, где человек работает, где строит свой дом, растит детей, ни в каком из деланий гражданских, от которых, пусть в самой малой мере, зависят судьбы «мира» – того времени и пространства, где тебе предложено жить. Что все это, мол, соблазн, томление духа, суета сует.

ИСПЫТАТЬ СВОБОДУ

Любовь говорит с нами языком творения как откровения: неба, воды, трав, птиц, деревьев, всего видимого и невидимого, но лишь изредка – на языке человеческом. Этот язык мы должны вырастить сами. Любовь изъясняется языком таинств, но не тайнами людей. Любовь кажется бессильной, и вместе с тем только она способна быть тем загадочным «Удерживающим» мир от зла, каким не способен быть ни один единодержавный кесарь, по большей части лишь зло на земле умножающий. Там, где нельзя удержать свободой во Христе, никого не удержишь в вере и верности законом, угрозой, плеткой.

Милости хочу, а не жертвы – и уж слепого жесткого принуждения менее всего. Все словесные наши войны, которые мы готовы вести направо и налево – против иноверных, инакомыслящих, консерваторов, обновленцев, раскольников, не на той стороне стоящих, не с нами идущих, таких, как этот мытарь, – кого победили, кого оградили, кого «полонили» Христу? Испытать свободу – значит явить делом, словом, жизнечувствием свободу иную, не ту, которая дана для служения и угождения своему я, в каких бы формах, плотских или возвышенных, это служение ни протекало, но ту свободу Божию, в которой жил, мыслил, исцелял, странствовал, молился, умер Христос.

СОБИРАТЬ ОЧАГИ

Свобода непрограммируема. Она – не одна из идеологий в ряду других, которая хочет наставить на путь, размежеваться с неверными, а затем избранных своих привести к власти. Она – воздух, которым надо научиться дышать, полнота, которую можно открыть в себе, призвание, на которое можно откликнуться. Но чтобы вступить с ней в контакт, не надо ждать, что Святая Русь вот-вот соберет свои земли, призовет рати и построит аналог Царства Небесного в отдельно взятой стране. Не мечтать о полиции нравов, не метать громы без молний, но для начала овладеть хотя бы азбукой общения. Так, например, в ответ на пошлость и грязь, которая обступает нас, почему не научиться требовать свободы от них, не заставить слышать свой голос? Не столько грозить вечной мукой за умерщвление младенцев во чреве, сколько настаивать на правах эмбриона, проповедуя удивление перед даром сотворения человека. И не только проповедуя, но и по силам устрояя гостеприимный дом для тех детей, коих родители все равно не собираются воспитывать, но могли бы допустить в жизнь. Все те камни