Город, который забыл как дышать - Кеннет Харви

Ким ужасно проголодалась. А еще очень любопытно зайти к старушке, у нее наверняка полно старинных вещей. К тому же, если уйти прямо сейчас, не придется общаться с Люком. Он уже так раскомандовался, что смотреть противно. «Я ведь акулу еще сто раз увижу, когда ее к нам в центр привезут, – убеждала себя Ким. – И своим можно от старушки позвонить».

– Конечно, – ответила она, – с большим удовольствием. Спасибо.

– Самого наилучшего заварю, – подмигнула старушка и снова протянула морщинистую лапку. – Такая красавица любой дом украсит. – Добрые с хитринкой глаза смотрели прямо на Ким. – А ты мне про свои несчастья расскажешь, золотко.

– Он инспектор рыбнадзора.

Это голос Тари. Она в гостиной. Джозеф наливает из-под крана воду в чайник. Синий чайник в белый горошек. Телефон на стене. Может перезвонить доктору Томпсону? А сколько времени прошло? Несколько часов? Или дней? Или недель? Надо позвонить. Сориентироваться. Станет легче, если рядом будет врач. Он остановит безумие. Он профи. Он объяснит. Он успокоит. Раковина. Чайник. Вода. Слишком много воды. Через край. Чайник тяжелый. Джозеф закрыл кран, уронил чайник в раковину и вздрогнул от ужасного скрежета алюминия по нержавейке.

Чайник устроился в раковине. Это не чайник. Это якорь, по нему струятся капли, его втащили на борт. Поднять чайник! Есть поднять чайник! Слить воду. Открыть кран. Все сначала. Заполнить трюм. Из пустого в порожнее. Так можно годы провести. Сизифов чайник.

Вскипятить воду. Зачем? Чтобы горячее. Чтобы кожу обварить. Какой идиот станет греть для этого чайник? Море. Черные валы, белые барашки. Закрыть кран. Выплеснуть лишнее. Опять перестарался. Но чайник все равно тяжелый.

– Вы ведь все сами знаете, – продолжала Тари в гостиной. – Вам Джессика рассказывала, правда же?

Клаудия не ответила. Джозеф стоял над электрической плитой и выворачивал ручку конфорки. Нагрелась. Светится. Значит, работает. Стала разъяренно красной. Вот, наконец, побелела. Кажется, будто пламя рвется наружу. Тари, пока была маленькой, много раз рисовала раскаленную спираль. Может, боялась плиты? Или огня?

Джозеф с такой силой припечатал чайник к плите, словно хотел расплющить. Он повернулся и посмотрел в окно. Никого. Только трава, лес да солнечный дом. Никаких мертвецов, никто не машет гнилыми руками, никто плотоядно не скалится. Никто не зовет рвать живых на части. Никто не хрипит: «Теперь ты один из нас, господин Фуфло». Над кромкой леса летят вороны, по дороге несется бело-коричневая гончая, уши полощутся по ветру. Замерла, понюхала землю и скрылась. Никаких чудес. Все спокойно в городе Уимерли.

– Джессика знает про моего папу какой-то секрет. И не рассказывает. Она говорит, вы тоже знаете. В смысле, про то, зачем мы здесь.

– Что она там болтает? – насторожился Джозеф. Он повернулся к открытой кухонной двери. Прихожая пуста. Клаудии и Тари не видно, они в гостиной. И в окне пусто. Ни ворон, ни собаки. Где же покойники? Даже хочется на них поглядеть. Эй, трупаки! Кто тут самый смелый? Давай, выходи! В самом деле, чего их бояться, они ж мертвые. Прах. Плесень. Что они могут сделать? Пустить изо рта пузыри? Помахать дырявыми портками? Откуда взяться силе в белковых ошметках?

– Джессика сказала, скоро мама приедет. Но вы с ней не будете дружить. Вы должны спать с моим папой. Она говорит, у вас целый план, как его охмурить.

Джозеф помрачнел, прошел через прихожую в гостиную и сердито посмотрел на Тари. Она спокойно рисовала женский портрет. Похоже на Клаудию. Платье такое же. На животе оранжевая завитушка. Женщина стоит над обрывом, внизу вода омывает плоские камни. С обрыва сыплются домики, странные морские чудовища глотают их целиком.

– Тари, ты плохо себя ведешь, – сказал Джозеф и обвел взглядом комнату в поисках Клаудии. Где же она?

– Почему? – спросила Тари, бесстыдно глядя на него поверх рисунка. Она сдула со лба белобрысую челку и убрала за ухо непослушную прядь.

– Где Клаудия? – забеспокоился Джозеф. Комната то появлялась, то исчезала, а может, просто глазные нервы работали с перебоями.

– Кто?

– Клаудия. – Он нервно рассмеялся и хлопнул себя по бедрам, как будто славно пошутил. – Ну, знаешь, соседка.

Тари пожала плечами и снова склонилась над картинкой. С неба метеоритным дождем падали оранжевые лучи. Она рисовала карандашами с блестками.

– Я хочу во двор, – сказала Тари, не отрываясь от картинки.

– Не стоит, пожалуй.

– А я хочу поиграть.

Смутная тень пересекла порог гостиной, и Джозеф подскочил от неожиданности. Клаудия подошла. Повеяло ароматом ее духов. Ароматом роз, и лимона, и тысяч других цветов, и молнии, и дождя, и тумана, и яркого одуряющего солнечного света. У Джозефа подкосились колени, сердце словно проткнули, и тугая струя желания ударила в голову и в пах.

– Я воспользовалась вашей ванной.

– Ничего страшного. Меня-то, вроде, там не было.

– О нет, вы были там. – Клаудия проскользнула мимо Джозефа. Как близко, ох, как близко. Голос такой болезненный, такой усталый. С ума сойти можно от ее белого платья, от вышивки по лифу, от пуговичек на воротничке. А какая грудь! Как обтягивает ее ткань! Какой круглый животик! Приложить к нему ладонь. Почувствовать под пальцами движение. Пусть это будет наш ребенок. Он породнит нас.

Намерения Джозефа ясно читались в его глазах. Клаудия укоризненно и беспомощно посмотрела на него, присела на диван с грацией великосветской дамы позапрошлого века и взяла с журнального столика коробочку в подарочной бумаге. Положила сверток на колени. Джозеф смотрел на нее и думал: трясогорлица. Разве не так называется эта птичка? Ну та, у которой клюв никогда не закрывается? У нее еще такой красный язычок и розовое небо. Трясогорлица.

Клаудия устроилась поудобнее, подоткнула подол и словно в экстазе откинула голову назад. Платье натянулось, края от второй до третьей пуговицы разошлись, обнажив шелковый лифчик и прелестную белую ложбинку между круглыми чашечками.

Джозеф повернулся к Тари.

– Ладно, поиграй, только в сарай не ходи, – велел он, не отводя взгляда от гостьи. – И со двора ни шагу.

Тари довольно кивнула, вскочила и показала ему портрет Клаудии.

– Смотри!

– Обещаешь? Поклянись. – Джозефа вдруг поразило, что дочь выглядит намного старше, чем утром. Она казалась взрослее и умнее его самого. – Не забудь, клятву нельзя нарушить, она священна. – Джозеф еле сдержался, чтобы не схватить дочь за горло и не выжать обещание. К счастью, Тари быстро ответила:

– Клянусь, – и бросилась из комнаты в кухню. Хлопнула задняя дверь.

Один. В чужом доме. Наедине со странной и слабой женщиной. Запах духов. Чужая комната. Чужие вещи. Хозяева их любили, берегли. А теперь хозяева умерли. И, должно быть, не прочь вернуть свое.

– Простите. – В глазах у Джозефа вспыхнул бешеный огонек. На плите засвистел чайник. Сейчас начнет булькать, кипеть и плеваться паром.

– Простить? – Клаудия разглядывала обои и старинную полированную мебель. Увидела пианино и явно обрадовалась. Похоже, присутствие музыкального инструмента придало ей сил. – Чудесная комната.

– Вы бывали тут?

– Нет, – спокойно ответила Клаудия. – Критчи умерли до того, как мы здесь поселились. – Она на миг замолчала и облизнула потрескавшиеся губы. Во рту у Клаудии пересохло, словно от волнения, язык распух. – Этот дом потом многие снимали, но никого из них соседи не интересовали. Обычно приезжали немолодые пары. – Она снова замолчала, на этот раз, чтобы положить пальцы правой руки на левое запястье, как будто хотела нащупать пульс. – В последний раз здесь жила пожилая иностранка. Она повсюду таскала корзину с младенцами, их извлекли при аборте, потому что была сестрой милосердия на покое, насколько я понимаю. – Клаудия задумчиво пробежала пальцами по коробочке, которую крепко сжимала коленями. – Хозяйка не разрешает приезжать сюда с маленькими детьми. Сами понимаете, слишком много мороки, когда эти живчики носятся по дому. С живыми вообще одна морока.

– А-а – Джозефу нестерпимо хотелось расквасить ей рот кулаком, а потом целовать разбитые губы. Ей бы стало от этого лучше. Нет, ему стало бы лучше.

– Я полагаю, такие почтенные люди, как ваша хозяйка, не находят в детях никакой радости. Им кажется, что дети способны только носиться по дому и все кругом ломать. – Она задумчиво водила ногтем по обертке, царапая краску. Цветные крупинки забивались под ногти и размазывались по складкам кремового платья. Краска. Пигмент.

Из чего делают краску? Из плоти животных, растений, людей, минералов?

На плите свистит чайник. Слава богу, не в голове.

– Вскипел, – сказала Клаудия и потеряла сознание, рухнув на валик дивана. Джозеф жадным взглядом ощупал обмякшее тело. Пусть мы недостойные мерзкие черви. Но да свершится наша воля. Святотатство из святотатств. Пальцы Джозефа извивались как змеи. Он упал на колени и прижался к Клаудии.