Тургенев без глянца - Павел Фокин

Ник. Серг. в совершенстве владел французским, немецким, английским и итальянским языками. В салоне бывал неистощим, и я не раз слыхал мнение светских людей, говоривших, что, в сущности, Ник. Сергеевич был гораздо умнее Ив. Серг. Я даже передавал эти слухи самому Ив. Серг., понимавшему вместе со мною их нравственное убожество. <…>

Невзирая на внешнее сходство двух братьев, они, в сущности, были прямою противоположностью друг друга. Насколько Ив. Серг. был беззаботным бессребреником, настолько Николай мог служить типом стяжательного скупца. Известно, что после смерти Варв. Петр. Николай приехал в Спасское и забрал всю бронзу, серебро и бриллианты, и все это они с женой берегли в тургеневской кладовой. Если справедливо, что Ник. Серг. в душе презирал поэзию, то нельзя сказать, чтобы он не чувствовал ее окраски, чему доказательством может служить переданный мне Ив. Сергеевичем разговор его с братом.

– Стоит ли, – говорил Ник. Серг., – заниматься таким пустым делом, которое всякий ленивый на гулянках может исполнить.

– Вот ты и не ленив, – отвечал Ив. С., – но даже одного стиха не напишешь, как Жуковский.

– Ничего нет легче, – отвечал Николай:

Дышит чистый фимиам урною святою.

– А ведь похоже, – говорил хохочущий Ив. Серг.

Евгений Михайлович Феоктистов:

Николай Сергеевич производил впечатление очень дюжинного человека, каким, впрочем, выставлял его и брат, упражнявшийся в остроумии над ним, как и вообще над всеми. По словам его, Николай Сергеевич ровно ничего не понимал в литературе.

– Поверите ли, – говорил Тургенев, – что слово «поэт» для него синоним шута. Недавно Яков Полонский читал у меня свои стихи, по обыкновению глухим голосом и несколько завывая; чрез несколько дней угостил нас чтением Фет; этот, напротив, декламирует восторженно, с увлечением. – Я спросил брата, что он думает о том и другом. «Оба хороши, – отвечал брат серьезно, – но Фет, пожалуй, еще забавнее, чем Полонский».

Варвара Николаевна Житова:

Летом 1845 года Варвара Петровна поехала в Петербург с целью отклонить старшего сына от брака с Анной Яковлевной Шварц, уже давно втайне от нее совершившегося. <…>

Она была вполне убеждена, что он не женат, но до нее дошли слухи, что у него есть дети. Она пожелала их видеть, но в дом к себе не пустила и велела их пронести и провести мимо своих окон по улице, что и было исполнено. Бабушка из окна посмотрела на них в лорнетку и заметила, что старший мальчик напоминает Николая Сергеевича в детстве. Тем навсегда и ограничился ее разговор о детях. <…>

По приезде из Петербурга, Варваре Петровне пришла фантазия потребовать у сына портреты его детей. Видя в этом, как он и сознался после, проблеск нежности и возлагая на это даже некоторые надежды, Николай Сергеевич не замедлил исполнить приказание матери. Портреты были сняты и по почте высланы в Москву.

Пришло объявление на посылку из Петербурга. Варвара Петровна подписала доверенность на получение и на другой день утром приказала подать себе ее в спальню.

Андрей Иванович внес маленький ящичек, зашитый в холстину.

– Разрежь и раскрой, – был отдан приказ.

Поляков исполнил, вынул несколько листов бумаги, наложенных сверху, и не успел еще вынуть лежащего в рамке первого портрета, как Варвара Петровна сказала:

– Подай!

Весь ящик был подан и поставлен на стол перед нею.

– Ступай! дверь затвори!

<…> Через несколько времени мы услыхали стук какого-то предмета, брошенного об пол, и звук разлетевшегося вдребезги стекла. Потом удар опять чем-то по стеклу и что-то с силою брошенное об пол, и все затихло.

Конечно, мы догадались, что бросались и разбивались детские портреты.

– Агафья! – раздался грозный голос Варвары Петровны. Агафья вошла. Барыня указала на пол. – Прибери это, да смотри, чтобы стекла не остались на ковре.

Потом двинула на столе ящик.

– Выбросить это, – добавила она.

В эту же зиму все трое детей умерли.

Афанасий Афанасьевич Фет:

Что же касается до жены брата Ник. Серг., то И. С. ее терпеть не мог и часто вспоминал про нее, не стесняясь в выражениях. <…>

Чета эта представляла одну из тех психологических загадок, которыми жизнь так любит испещрять свою ткань. <…>

– Разгадайте, – нередко восклицал И. С., – каким образом брат мог привязаться к этой женщине? Что она чудовищно безобразна, в этом вы могли сами убедиться в нашем доме; прибавьте к этому, что она нестерпимо жестока, капризна и неразвита и крайне развратна. Достаточно сказать, что, ложась ночью в постель при лампе, она требует, чтобы горничная, раскрахмаленная и разодетая, всю ночь стояла посреди комнаты, но чтобы не произвести стука, босая. Вот и подивитесь! Ведь он ее до сих пор обожает и целует у нее ноги.

Полина Виардо-Гарсиа

Гектор Берлиоз (1803–1869), французский композитор и дирижер:

Черты лица Полины правильны, резки; они еще привлекательнее при свете ламп и театральных люстр. Приятный и разнообразный до чрезвычайности голос; благородство в движениях, все достоинства, вокальные и драматические, делают ее лучшим украшением парижской оперы…

Герман Александрович Лопатин:

Меня всегда поражали ее черные испанские глаза – вот такие два колеса. Да и вся-то она была «сажа да кости», как говорил Глеб Успенский про одну грузинскую девушку.

Гектор Берлиоз:

Полина Гарсиа родилась в Париже в первых числах июля месяца 1821 года… В 1824 году Полина со своим семейством оставила Париж, чтобы посетить Англию, Соединенные Штаты и полуденные страны Америки. Современные журналы пишут, что в Мексике, в 1829 году, Гарсиа был ограблен разбойниками и лишился всего своего достояния… Вскоре он, однако, утешился в своей потере, потому что в таланте дочери видел возможность возвратить утраченные 600 тысяч франков… Дочь его, девяти лет от роду, брала уже уроки на фортепьяно у Марка-де-Вега, одного из лучших органистов в мексиканских штатах.

На возвратном пути в Европу Гарсиа переложил на ноты несколько народных арий с четырех или пяти различных языков, на которых он говорил с большою легкостью и с которыми так хорошо ознакомил свою дочь, что она теперь очень свободно выражается на испанском, итальянском, французском, английском и немецком языках.

В 1829 году, возвратясь в Париж, Полина с новым рвением принялась за фортепьяно, и в скором времени инструмент этот стал в полном блеске выражать талант ее… Полина… принялась обрабатывать свой голос, который от природы был способен выражать все изгибы ее пламенной души; успех увенчал ее труды, и скоро в полном блеске, с необыкновенным богатством и разнообразием тонов явилась на сцену новая гениальная певица.