Короли преступного мира - Евгений Осипович Белянкин

навряд ли догадывались, где он. Хотя и зная о его положении, кореша навряд ли рискнули бы…

Юрка-Хорек почувствовал мертвую хватку Мазони. Этот, если взял за горло…

Хорьку стало обидно за себя. Еще совсем недавно он шиковал в Дагомысе. Сочи одаривало его солнцем. Он загорал и нежился на пляже. А вечерами балдел на дискотеках и млел в баре. Девочек было навалом, и он быстренько сошелся с одной чернявкой: она была валютной проституткой из Москвы, но Юрка-Хорек с интеллигентной бородкой (там он отпустил рыжеватую бородку) ей приглянулся, и она в свободное от клиентов время тешила его своим телом.

Эти курортные дни высоко подняли самооценку Хорька — такой светской жизни он раньше не пробовал, да и где ему ее было пробовать…

Когда приехал домой, Юрка-Хорек особенно захотел той толковой жизни…

Ему казалось, что его незаслуженно обходили, потому как Мазоня не способен был оценить его деловые возможности, а ведь он мог… и бригадиром, и даже лидером. При Хозяине он уже выбился в бригадиры, но Мазоня осадил и поставил на звено, и держал, как он думал, в черном теле. С той самой минуты он невзлюбил Мазоню, а, невозлюбив, мечтал о собственном бизнесе без Мазони и его подручных. Юрка-Хорек, известный качок, особенно, не терпел этого жилистого очкарика Якуба. И хотя Хорек давно знал его изворотливость, все же считал его тупым и при случае в своей компании (зная, что не продадут) высмеивал. Он любил его представлять в разных лицах, удивительно тонко копируя слова и мимику. До Якуба, видимо, все же дошло. Однажды, остро вглядываясь близорукими глазами, тот, как бы между прочим, пробасил:

— Не кати бочку. Как бы под нее самому не попасть…

Не зря Юрка-Хорек вспоминал про Якуба. Утром раненько, едва пробился дневной свет, в полуразрушенном сарае появился Якуб. Он был в сером костюме в полоску. Позолоченная оправа очков поблескивала. Сняв и протерев очки платочком, он сказал:

— Нехорошо, Хорек.

— Что нехорошо? — выдавил Юрка.

— А то и нехорошо… Как же ты ссучился?

Юрка-Хорек все понял и замолчал. Якуб скривил лицо, зная, что от Хорька много не добьешься, да и был ли смысл… Он с отвращением повернулся и вышел из сарая. Хорек, напрягаясь, слышал его последние слова:

— Собаке — собачье…

Даже не поверил: куда делся холод — тело жарило и боль от ремней отзывалась дрожью во всем теле.

— Якуб… — не своим голосом закричал Юрка-Хорек. — Якуб…

Над сараем в лесу нависла душная тишина. Она невыносимо била по Хорьку, давила грудь, сжимало горло. Не замечая своих слез, Юрка-Хорек плакал…

Хорька повесили в лесу. Следов насильственной смерти не было, словно Хорек повесился сам. Мишку Топора нашли позже, изувеченного, его выбросили на шоссейную дорогу.

Сиксот — опять счастливчик. Именно его посоветовал взять для связи с шакалами Якуб: умом не блещет, болтается, как котях в проруби, но может пригодиться. Одно слово — шестерка.

Сердюк, вожак шакалов, видимо, оценил помощь Мазони. Всю информацию ему передали своевременно, успокоив терзания. Впрочем, кресты пока хранили нейтралитет и больницу не трогали. Но вскоре боевики Мазони взяли больницу под свою охрану, и Сердюк, поначалу обеспокоенный, вдруг повеселел; Мазоня убедил его, что бывшие схватки — скорее всего, недоразумения, и он, Мазоня, по выходу из больницы Сердюка хотел бы навести с ним мосты…

Шакалы способны были шакалить, но до той организованности, которая царила у Мазони, им было еще далеко. Пока они не трогали Мазоню. Мазоня же не лез к шакалам, даже потворствуя некоторым их вылазкам.

Сердюку сделали операцию. После нескольких дней Мазоня сам позвонил ему по телефону, заверив его в том, что он человек слова и что Сердюк убедится в этом сам, как только выйдет из больницы…

30

Анка-пулеметчица — девчонка фасонистая. Хитрыми манерами она гнула свою линию. Поняв, что крепко зацепила парня на Любашу, она уже шла дальше со свойственной ей смелостью.

В тот вечер после школы они снова потянули Альберта «на хату». На этот раз «хатой» оказалась квартира Любаши, родители которой уехали на дачу. Перешагнув порог, Альберт поразился супермодному интерьеру. Такую обстановку он видел впервые. Это даже не просто роскошь… а что-то большее. Удивительно гармонично и красиво подобрана мебель, картины, весь декор богатой «хаты».

— Ого! — воскликнул Альберт. — Это что, музей?

— Нет, — засмеялась Анка-пулеметчица. — У Любаши отец — шишка. Большая шишка. Так что ты осторожно…

— С кем? С ней или с мебелью…

— И с ней, и с мебелью.

Тем временем Любаша быстро сварганила закуску и выставила на стол бренди. Включили торшер.

— Господи, — почесал затылок Альберт. — Глупо учиться!

— В женихи ты не годишься, — съязвила Анка.

— Ах да! Вы еще в другом возрасте. Вам пока необходимы трахальщики.

— Дурак, мы еще несовершеннолетние.

— У меня уже совершеннолетний.

— Кончай глупости! — обозлилась пулеметчица. — Давай лучше выпьем за Любашу. У нее сегодня особый вечер…

— Какой?

— Потом узнаешь.

Трепались долго, на своем эмоционально-дворовом языке, и лишь потом Любаша поставила видеофильм.

— Девочки, опять порнуха?

— Мальчики, не порнуха, а лесбиянство. Алик, ты хоть слышал это слово-то?

— А как же, остров Лесбос… Какая-то поэтесса… девочек развращала.

— Не какая-то… — Анка взяла с журнального столика небольшую желтоватую книжку. Альберт пробежал по заголовку: «Мужчина и женщина в мире страстей и эротики».

Анка смело открыла страницу.

— Читай! Да вслух же!

— …Гетеросексуальная любовь вовсе не более возвышает женщину, нежели гомосексуальная. Склонность к лесбийской любви в женщине является следствием ее мужественности, а последняя обуславливает и более возвышенную и даровитую структуру ее собственной психики. Екатерина II, Христина — королева шведская, известная Жорж Санд были или бисексуальны, или гомосексуальны, как и все вообще девушки и женщины с хоть сколько-нибудь заметным дарованием…

Альберт вытер со лба пот.

— Да, не может быть!

— Может, раз ученые пишут.

После еще одного видео о лесбиянстве Альберт взмолился:

— Не могу, хочу простого, надежного удовольствия.

Анка усмехнулась и, скосив глаза, хитро посмотрела на Любашу.

— Алик, раздевайся. Любаша ведь, кроме как у маленького братика, пока никакого еще не видела…

Альберт не ломался: он сбросил рубашку и джинсы, показывая и сам наслаждаясь своим плотным смуглым телом.

— И плавки? Это же изнасилование.

Анка твердо сказала Любаше.

— Потрогай.

И та смущенно потрогала.

— Правда, у него красивый? Поцелуй и возьми в рот…

…Потом они втроем лежали на тахте, утопая в ласках и поцелуях. Анка показала Любаше, как это все просто, и Альберт с полной страстью (Любаша его тянула) рванулся в бой; Любаша кричала от боли и кусалась,