Лесная невеста - Елизавета Дворецкая

Сразу все ощутили, как далеко они от теплого, надежного жилья. Черное пустое поле между ними и первыми дворами показалось огромным, а дремучий злобный лес надвинулся и навис над головами. Там, в глубине, проснулась чужая, враждебная сила. Она не показывалась на глаза и от этого была еще страшнее.

– А ну выдь, покажись! – потребовал Горденя, держа кол наперевес. Елага на такой случай учила его каким-то нужным словам, но сейчас все они разом испарились из памяти.

От другого костра к ним спешил Крепень, опираясь на палку. Не добежав, он замер в двух шагах: между двумя ближними березами мелькнуло что-то белое, движущееся. Свет костра не доставал туда, ничего нельзя было толком разглядеть, но белое пятно заметили почти все. Над опольем раздались крики. Парни отшатнулись от опушки, попали ногами в первые борозды и кинулись опять к костру: жутко было и подумать топтать драгоценные всходы! Сбившись в кучку у костра, они напряженно вглядывались в опушку.

Неясное белое пятно приблизилось, раздался звук, похожий на хрюканье. Слётыш беспокойно засмеялся – свинья! – но остальные не смеялись, понимая, что ни один хозяин не выпустит ночью свинью погулять.

Однако это и в самом деле была свинья. Громадная, белая, круглая, как луна, туша выбралась из леса и остановилась в пяти шагах от костра. Глаза ее горели красным, клыки были оскалены, и парни закричали от ужаса. Хотелось бежать, но ноги окоченели, руки онемели и не могли поднять осиновых кольев.

– Мяса хочу-у! – разинув пасть, человеческим голосом проревела злобная тварь. – Ух, мяса хочу! Давно я не ела свежатинки! Ха-ам!

Она рявкнула, словно собака, и вдруг бросилась на замерших людей. С криками все кинулись кто куда; от ужаса не соображая, что делать, парни побежали в разные стороны, сталкиваясь, толкая друг друга и сбивая с ног. Кто-то влетел прямо в костер, обжегся и заорал так, что, должно быть, в Гульбиче было слышно.

А белая свинья ворвалась в кучу беспорядочно мечущихся людей, свалила одного, другого; топча копытами, она била рылом, кусала, рвала. Истошные вопли неслись в темноту. Кто-то сломя голову мчался прочь прямо по засеянному полю, кто-то со страху метнулся в лес и вскарабкался на дерево. Дозорные от других костров, услышав крики, бежали сюда, но, увидев белое чудище, пускались со всех ног обратно, тоже крича во все горло.

– Бей ее, сынок! Колом бей! – вопил Крепень, которому убежать мешала хромая нога.

Слётыш уже умчался куда-то в темноту, Смирёну отец сам за шиворот выбросил из освещенного круга, велев бежать домой что есть духу.

Перед костром остались лишь несколько упавших, Крепень и Горденя. Подбежав к свинье сзади, Горденя со всего маху ударил ее тяжелым колом по спине. Свинья мгновенно обернулась к нему; по белой щетине ее рыла текли черные ручейки крови. При виде этой крови Горденя испытал не страх, а только ярость и снова бросился на нее с колом.

– Тебя-то мне и надо! – хрипло рявкнула свинья. – Отец твой на одну ногу хромой, а ты на две будешь! Съем тебя! Съем! И на косточках поваляюсь!

– Коли ее! Коли! К земле пригвозди! – срывая голос, кричал сыну Крепень, но Горденя его не слышал и не мог сообразить, чего от него хотят. Вместо этого он бил и бил свинью колом то по морде, то по голове, но ей все было нипочем.

Любую животину такие удары давно бы оглушили, но перед парнем был оборотень. Однако Горденя не понимал этого и продолжал бить, вкладывая в поединок всю свою немалую силу. Свинья, не обращая внимания на удары, рвалась к нему, пытаясь укусить. Вот она изловчилась и вонзила клыки в ногу парня. Горденя вскрикнул, свинья толкнула его мордой, и он упал. Тут закричал и Крепень, видя неминуемую гибель любимого старшего сына, своей опоры и гордости, и, спешно подковыляв к свинье, палкой ударил ее поперек спины. Свинья вырвала зубы из Гордениной ноги и тут же вцепилась в другую ногу, чуть ниже колена. Парень кричал от дикой боли; Крепень бросил палку, подхватил оброненный сыном осиновый кол и замахнулся на свинью, метя острием ей в спину. Оборотень проворно отскочил и со свисающим с зубов обрывком Гордениной штанины бросился к лесу.

Миг – и белая туша исчезла за деревьями. Только ветер шумел в вершинах, словно леший смеялся. На изрытой земле перед полузатоптанным костром остались три человека – Горденя, потерявший сознание от боли, и еще два парня, потоптанные свиньей, – эти стонали и всхлипывали. Валялся опрокинутый котелок с недоваренной ухой, растерянные ложки, Пестряйкин рожок, недоплетенный лычак…

– Сыночек мой, сыночек! – вне себя от ужаса бормотал Крепень, ползая возле неподвижного Гордени. – Жив ли ты, деточка моя…

Шепотом причитая, благо никто его сейчас не слышал, Крепень дрожащими руками отрывал от рубахи полосы и проворно перевязывал им страшные раны на обеих ногах Гордени. Стянув с себя длинный тканый пояс и разрезав его пополам, он попытался перетянуть вены под коленями сына, чтобы остановить кровь, путался в темноте и с нетерпением ждал, когда же подоспеет помощь. Не может быть, чтобы его бросили одного в этой жуткой оборотневой ночи с умирающим сыном на руках!

– Батюшка! Жив ли он? – осторожно окликнул Слётыш, обнаружившийся на соседней березе.

Крепень не отвечал, зато подал голос еще один парень, по прозвищу Чарочка:

– Что там? Ушло это… чучело?

– Ты где? – Изумленный Слётыш обернулся на голос, шедший с того же сука, на котором сидел он сам, только подальше от ствола. – Это ты или леший какой?

– Я вроде…

– Так ты же дальше меня от леса сидел!

– Ну, сидел…

– Ну, парень, ты даешь! – восхитился Слётыш. Он весь дрожал, вцепившись в ствол, и стучал зубами. – Я успел на березу взобраться, сам не заметил как, а ты еще успел двадцать шагов пробежать и раньше меня на сучок попасть!

– Слезаем, что ли? – уныло отозвался Чарочка. – Ушло оно… Не сидеть же тут до свету…

Со стороны Радогоща бежал народ, в темноте на полевой дороге светились многочисленные огни факелов. Под говор и причитания Горденю и двух других пострадавших подняли и понесли на двор к Елаге. Там тоже все поднялись. Зимобор, наспех одевшись, распахнул дверь и вставил лучину в светец. В избушке самой зелейницы было тесновато, и троих пострадавших положили в беседе, Горденю – прямо на разбросанную постель Зимобора. Старенькие ветхие настилальники покрылись кровавыми пятнами: из рваных ран кровь текла и текла, не унимаясь. Горденя в забытьи глухо стонал, и даже у Зимобора, для которого раны и раненые не были новостью, замирало сердце.

Обе хозяйки суетились: мужчин вытолкали вон, грели воду, тащили травы, заживляющие раны, шарили в ларях в поисках полотна для перевязки. Ни один дом не спал, даже от Воротисвета прибежали узнать, что произошло.