Детский сад - Джефф Райман

— Наоборот, мать его так, — просто обалдеть! Забавнее я ничего не слышала. — Ролфа взяла ладонь Милены и помотала головой. — Почему ж ты никогда об этом не заикалась?

— Не знаю. Боялась как-то. А почему ты ничего не говорила?

— Потому, что ты людское создание, и я думала, что тебя излечили). Ты же сама тогда об этом рассказывала: «Мне тогда, в десять лет, ввели все эти вирусы!»

«О боже милостивый. Как все просто».

— Да, но меня не считывали, понимаешь? — сказала Милена шепотом. — Вирусы ввели, чтобы привить образование. А считывать не считывали. Не вылечивали, никогда.

«И о том, что меня не считывали, я никогда не рассказывала: боялась, что вычислят. Ничего не говорила, потому что смертельно боялась. Хотя они, оказывается, все время знали.

У меня была Ролфа: была моей все время. И вот теперь они пытаются ее у меня отнять. Уничтожить ее прежнюю сущность».

Ролфа безудержно расхохоталась.

— Все те ночи! «Притронуться к ней? Не притронуться? Нет, ни за что — они же у них все вылеченные»! — Глядя на ладошку Милены, Ролфа бережно поглаживала ей пальцы. — Кому нужны эти вирусы, если ты от страха сама не своя? — По-прежнему улыбаясь, она поглядела на Милену. — У нас еще есть какое-то время, — сказала она со значением. — Сколько бы ни было, но мы его используем с толком.

В комнату, шурша юбкой, вкатилась Рут. Милена инстинктивно отпрянула; Ролфе пришлось подтащить ее к себе.

— Немного медку, — сказала она с порога, — и слегка подавить иммунитет. — В такт словам она поигрывала неохватными бедрами. На руках у Рут были теперь розовые перчатки. — А ну-ка высунь свой язычок. Сейчас дадим тебе карамельку.

«Бежать, — мелькнуло у Милены. — Отпихнуть сейчас эту бабищу и бежать. Но куда? Где здесь выход?»

Ролфа высунула язык, словно проказливая девчонка.

— Вот она, наша панацея. — С этими словами Рут аккуратно, двумя пальцами, положила ей что-то на язык. — Ну вот, всего делов. Часа через три начнешь недомогать. Расслабься, полежи, побольше жидкости. Теперь уже никакой выпивки. Будут какие-то осложнения — вызовешь своего почтальона, дашь мне знать, я сразу же отреагирую. — Рут, повернувшись, легонько мигнула Милене. — Это основной вирус, — скороговоркой предупредила она ее, — довольно заразный.

Милена смотрела на нее молча, пустым взглядом.

— Такой вот порядок, — подытожила Терминал по имени Рут. — Жестковат, но не такой жесткий, как когда-то, скажу я вам.

Затем она помогла Ролфе встать и повела ее на выход.

Милена пошла следом. А что еще оставалось делать?

Глава седьмая

Самое фатальное состояние (Усилия любви)

СНАРУЖИ СТОЯЛО БАБЬЕ ЛЕТО — почти летняя теплынь, с пятнами света от игриво бегущих по небу облаков. Толстые голуби бойко ковыляли по плешке зелени возле Ламбетского моста. Полдень уже миновал, и народ в основном был на работе. Ватага подростков, расстегнув рубахи, расположилась кружком на лужайке и, что-то попивая, резалась в карты. На мосту сломалась ось у телеги, отчего несколько бочонков с пивом раскатилось по насыпи и случайно открылось, расплескав свое пенистое, источающее горьковатый запах содержимое. Теперь по образовавшимся лужам весело шлепала ребятня, гоняя не преминувших слететься к месту происшествия чаек.

— Ты мне ничего не рассказывала о своей матери, — заметила Милена, когда они шли мимо моста.

— Она от нас ушла, — отвечала Ролфа, — папа ей не нравился.

— И куда она отправилась? — спросила Милена.

Ролфа, обернувшись, улыбнулась ей странноватой улыбкой.

— В Антарктику.

В молчании они миновали здание, где раньше находился дворец архиепископа. Обе знали, что им предстоит заняться любовью, и Милена сознавала, что непременно подхватит вирус. Ей этого даже хотелось; не хотелось оставаться в стороне. Только раздумывать над этим не было смысла. Секс усложняет отношения, но их упрощает сила любви.

Под крики чаек прошли мимо больницы, основанной Флоренс Найтингейл, и еще одного небольшого парка. Так постепенно добрались до каменной подковы Раковины и, пройдя через двор, взошли по лестнице.

И наконец они занялись любовью в своей холодной тесной каморке; ощущение, показавшееся разом и более обыденным, и более странным, чем представляла себе Милена, — столь же обыденное и столь же странное, каким бывает дождь.

А потом начался озноб. Ролфа продрогла. Милена укрыла ее всеми одеялами, какие только у них были, но Ролфа по-прежнему жаловалась на ломоту и сухость в носу. Чтобы сделать воздух хоть чуточку повлажней, Милена вскипятила стиральный бачок, от которого воздух в комнатке подернулся сырым паром.

— Будто мурашки зудят, — отмечала Ролфа. — Прямо по всей руке, а затем сразу в голову.

Милена подносила ей кружками горячую воду. Пар вроде бы пошел на пользу. Голос у Ролфы снова стал мягче, и она, сев на постели, пила воду — жадно, крупными глотками. Милена прилегла возле нее, положив голову ей на живот. В животе бурчало, и они обе смеялись. За окном темнело, постепенно очертания города растворились в темени.

— Сейчас запою, — сказала неожиданно Ролфа.

Милена поспешно зажгла свечу, нашарила под кроватью бумагу, и, прежде чем она успела толком приготовиться, полилась песня.

«Постой же, ну погоди же ты хоть чуть-чуть!» — мысленно упрашивала Милена, но потом просто начала запись без начала.

Зазвучало что-то, напоминавшее финал Девятой симфонии Бетховена или хор из «Аллилуйи» — такое же сравнительно бесхитростное, мощное и радостно торжественное. Ролфа во время пения улыбалась с таким видом, будто перед глазами у нее предстает вся ее жизнь, в которой каким-то образом есть место и Милене.

— Эй, хватит там! — прокричал кто-то выше этажом.

Ролфа лишь улыбнулась шире и запела еще громче.

— Тише! — провыл кто-то рядом.

Милена рывком распахнула окно.

— У нас тут с жизнью прощаются! — рявкнула она вместо оправдания. Для нее оно так, по сути, и было.

Когда композиция подошла к концу — неспешно, с умиротворяющей завершенностью, — Ролфа сопроводила финал плавным, округлым жестом. После чего они с Миленой торжественно переглянулись в наступившей тишине, освещаемой подрагивающим светом свечи.

И тут Ролфа с насмешливым видом, потрясающе реалистично воспроизвела звук бурных аплодисментов. А как известно, для артиста он не что иное, как глас самой справедливости.

Милена укутала ее покрывалом, нежно поцеловала, и Ролфа заснула, а за ночь болезнь прошла. Утром, когда Милена попыталась ее поцеловать, Ролфа повернулась к ней лицом. Милена подала ей кружку чая.