Конторщица 2 - А. Фонд

крем для рук могут заменить советскую идеологию? Чтение нашей газеты теперь заменяет мне походы в цирк…» — ну и в таком духе на четыре странички мелким почерком.

— Ну как? — спросил Иван Тимофеевич, когда я дочитала.

— Ерунда, — отмахнулась я. — Обычный бред типичного неудачника. Какая-нибудь девушка не ответила ему взаимностью в пубертатном возрасте, и с тех пор он ненавидит всех женщин.

— Но тем не менее он спровоцировал проверку, — сказал сосед.

— А кто проверять будет?

— Быков Лев Юрьевич, — скривился Иван Тимофеевич. — Очень, знаете ли, мерзкий человек. Кстати, это именно он ходил к нашей бывшей соседке, Ольге Горшковой.

И тут мои губы мимолетно сами расплылись в очень довольной улыбке.

Да это же просто праздник какой-то!

Мы еще немного поболтали, и я выпросила у Ивана Тимофеевича приглашение на Олимпиаду. Так что я тоже поеду в составе делегации от нашей газеты.

Вполне довольная и умиротворенная, я вернулась домой, устроилась в уютном кресле, включила лампу под абажуром и решила почитать «Синюю книгу» (хватит с меня Бальмонта!), как вдруг раздался звонок в дверь. Римма Марковна в своей комнате как раз рассказывала Светке на ночь сказку, поэтому открывать пошла я.

На пороге стоял… Линьков.

Увидев меня, он вздрогнул и вскричал:

— Куда вы дели мои деньги?

Глава 19

— Зачем так орать? — мрачно спросила я. — Я слышу нормально.

— Но деньги… — растерялся Линьков.

— А что деньги? — удивилась я. — Деньги у меня на хранении. В чем проблема?

— Но Валерий Анатольевич… — залепетал Линьков. — Он требует денег. Я ему сказал, что деньги отдал вам, а он говорит, что никаких денег он не видел, и что я должен ему, а не вам… Что мне теперь делать?

— Идите домой спать, — посоветовала я, от чистого сердца. — Время уже позднее. А с Горшковым я сама разберусь.

— Но он спросит… — беднягу Линькова аж затрясло.

— Скажете ему, что я поговорю с ним лично, — ухмыльнулась я, слегка кровожадно.

Я хотела уже закрыть дверь, но Линьков продолжал маяться у порога.

— Что-то еще не так? — спросила я, недовольно.

— Валерий Анатольевич… он там, возле подъезда стоит… — заблеял Линьков. — Ждет деньги…

— Во как! — поразилась я и расцвела улыбкой. — Ждет, значит. Как это мило. Ну, идемте. Сейчас, минуточку, только обуюсь.

Когда я вышла на площадку — Линькова уже не было. Пожав плечами, начала спускаться вниз.

У подъезда было почти также людно, как на добровольном субботнике, где явку проверять не будут. Я дважды обошла абсолютно пустынный двор, но ни Горшкова, ни Линькова не обнаружила. Даже обидно стало. Вот только решишь проявить благородство и отдать деньги (это я аллегорически, конечно же), как и отдавать уже некому.

Ну, и ладно.

Где-то крикнула ночная птица. Потянуло ночным холодом. Я поёжилась.

И только я собралась идти домой дочитывать «Синюю книгу», как у гаражей раздался какой-то хлопок, звон и сдавленное чертыханье. Я всмотрелась, но в бледном свете анорексичной луны увидеть что-либо на таком расстоянии было сложно. И вместо того, чтобы уйти спать, я не нашла ничего лучше, чем уподобиться герою тупых американских ужастиков, который ночью идет в темный подвал посмотреть, что же там за страшные звуки такие.

В общем, я подошла чуть ближе к гаражам и вполне закономерно обнаружила там Горшкова и Линькова, которые бухали. Судя по осколкам, один стакан они уже разбили, поэтому пили по очереди из оставшегося гранчака.

— Доброй ночи, господа, — поприветствовала я мужчин, вежливо.

Линьков подавился и закашлялся, а Горшков что-то зло пробурчал под нос. На приветствие он не ответил. Мне опять стало обидно.

— Неужели ты не рад мне, а, Горшков? — спросила я, дружелюбно (ну, почти дружелюбно).

Горшков промолчал. Линьков до сих пор сдавленно кашлял на заднем фоне и старался особо не отсвечивать.

— А ты опять без цветов, Горшков, — грустно покачала головой я, — сэкономить решил, да?

— Вот смотрю на тебя, Лидия, и удивляюсь — какая ты совсем другая стала, — вдруг подал голос Горшков, глядя на меня исподлобья, — Раньше была такая домашняя, теплая. Слегка дура, конечно, но такая… уютная, живая. А сейчас передо мной кусок мутного льда. Всё тебе мало, гребешь деньги, барахло, квартиры! Ольгу от ребенка отказаться заставила. Куда ты ее толкаешь? Она и так у нас малость того… с приветом… артистка, в общем…, а тут еще ты под руку тявкаешь.

— Да, всё так, всё так, — кивнула я, вспомнив ту Лиду, в которую я только попала, — И дура, и мутная, и жадная. Но только тебя, Горшков, всё прекрасно устраивало, когда Лида ходила в одной юбке, отдавала тебе всю зарплату до копейки, молча терпела твои заскоки, прибегала с работы и становилась у плиты, чтобы побаловать своего любименького Валерочку, а то он же, бедняжечка, аж целых два урока провел, умаялся болезный. А что ты для Лиды… для меня… сделал хорошего? Вот назови хоть что-нибудь!

— Я замуж тебя взял, дура! — взъярился Горшков и стукнул кулаком о стену гаража.

— Оооо! Достижение какое! — всплеснула руками я, — замуж он меня взял! Ты понятие «замуж» от «бытового рабства» отличаешь?

Горшков не ответил.

— А ребенка я у Ольги не отбираю, — продолжила я, — она Светку в интернат на постоянку сдала, заниматься не хочет. А я считаю, что в интернате ей будет хуже, чем в семье. А вот если ты такой правдолюб и хочешь Светочке добра — так забирай ее себе. А, Горшков? Ты всё-таки дядя родной. Я и пятьсот рублей твоих отказных обратно отдам. Давай, а?

— По поводу денег, — сказал Горшков, проигнорировав мой монолог, — ты зачем деньги у Гектора взяла?

— Он мне их сам дал, — пожала плечами я.

— Он тебе их дал передать мне, дура! — рявкнул Горшков, — А ты куда их дела?!

— Растратила, — сказала я, — я же дура.

— В смысле растратила? — взвизгнул Горшков, — Куда растратила?

— Как это куда? — Начала заводится я, —