Белый Тигр - Аравинд Адига

Сотенная бумажка порхнула в черную реку. Дети изумленно замерли и тут же бросились ловить ее. Одному повезло больше, и тотчас завязалась потасовка. 

Я вернулся обратно и присоединился к защитникам трущобного городка, благо местечко освободилось. Присел среди испражняющихся и ухмыльнулся. 

Некоторые смущенно отвели глаза, значит, что-то человеческое в них еще осталось. Некоторые глядели совершенно равнодушно, словно давно потеряли всякий стыд. А один малый, тощий, смуглый до черноты, так даже радостно оскалил зубы: глядите, мол, какой я молодец.

Не поднимаясь с корточек, я подобрался поближе к нему и улыбнулся как можно шире. 

Он расхохотался — я следом, — и скоро все оправляющиеся зашлись в дружном хохоте. 

— Мы возьмем на себя все твои свадебные расходы, — крикнул я.

— Мы возьмем на себя все твои свадебные расходы, — прокричал в ответ смуглый. 

— Мы даже трахнем за тебя твою жену, Балрам!

— Мы даже трахнем за тебя твою жену, Балрам! 

На смуглого напал такой смех, что он упал на живот, выставив свою испятнанную задницу в испятнанное небо.

Домой я вернулся, когда начали открываться торговые галереи, умылся над общей раковиной, тщательно отскреб руки, заглянул на парковку, помахал для пробы тяжелым гаечным ключом и забрал его к себе в комнату.

У моей кровати стоял какой-то мальчик, в зубах у него был зажат конверт, обе руки подтягивали штаны.  Мальчишка обернулся на скрип двери, конверт упал на пол. В следующий миг гаечный ключ вывалился у меня из пальцев.

— Меня прислали. Я ехал на автобусе, на поезде, расспрашивал людей. И вот я у вас. — Он сощурился.  — Мне сказали, вы будете заботиться обо мне и обучите на шофера.

— Да кто ты такой, чтоб тебя?

— Дхарам. Четвертый сын вашей тетушки Лутту.  Мы с вами виделись, когда вы приезжали в Лаксмангарх. На мне еще была красная рубашка. Вы взяли меня на руки и поцеловали вот сюда. 

Он показал на свою макушку, поднял с пола конверт и протянул мне.

Дорогой внук.

Как давно мы не виделись и как давно ты не присылал нам денег — целых одиннадцать месяцев и два дня. Город испортил тебе душу, ты сделался злой, себялюбивый и тщеславный. Я знала, что так и будет, что из тебя, такого дерзкого и нерадивого мальчишки, толку не выйдет. Только отвернешься, как ты уже разинув рот пялишься на себя в зеркало, и хоть трава не расти. Твоя мать была такая же, ты весь в нее, не в своего доброго отца. Пока мы кротко сносили твои выходки, но настал конец терпению. Ты не один живешь на этом свете, пора вспомнить и о родных. Немедля высылай деньги. А не вышлешь, скажем твоему хозяину, что ты все спускаешь на выпивку и шлюх. И еще мы решили женить тебя. Попробуй только не приехать — отправим девушку к тебе в город. Все это я говорю любя, а не для того, чтобы напугать тебя. Я ведь тебе бабушка. В детстве ты уж так меня любил, особенно как набью тебе рот сластями. Присматривай за Дхарамом как за собственным сыном, это твой семейный долг.. Береги себя и помни, что я готовлю для тебя вкусную курицу. Отправлю по почте вместе с письмом, которое напишу твоему хозяину. Твоя любящая бабушка.

Я аккуратно сложил письмо, спрятал в карман и со всей силы ударил мальчишку. Он упал на кровать, оборвал накомарник.

— Поднимайся, — прохрипел я. — Сейчас ударю тебя еще раз.

Я занес было над ним гаечный ключ, сжал покрепче — и швырнул на пол.

Скула у Дхарама наливалась синевой, разбитая губа кровоточила, но он молчал.

Я опустился рядом с ним на сорванный накомарник и, не сводя с племянника глаз, отхлебнул виски из бутылки.

Честно говоря, мальчишка явился куда как кстати.  Еще чуть-чуть — и я убил бы своего хозяина (и получил бы пожизненное).

Вечером я сообщил мистеру Ашоку, что семейство прислало мне помощника, он будет мыть и чистить машину. Мистер Ашок не вышел из себя и не стал, как большинство хозяев на его месте, орать, что ему теперь придется кормить еще одного слугу, а сказал только:

— Смышленый парень. На тебя похож. А что у него с лицом?

— Расскажи-ка, — повернулся я к Дхараму. Он моргнул. Подумал.

— Из автобуса выпал.

И правда — умница. 

— Впредь будь поосторожней, — сказал мистер Ашок. — Отлично. Ну вот, Балрам, настал конец твоей одинокой жизни.

Дхарам оказался парнем тихим. Он ни о чем меня не просил, спал на полу где сказано и не лез не в свое дело. Меня мучила совесть за то, как я его встретил, и я решил сводить его в чайную.

— Детей в школе учит тот же учитель, что и раньше, Дхарам? Господин Кришна?

— Да, дядя.

— И по-прежнему ворует деньги на школьную форму и на еду?

— Да, дядя.

— Достойный человек.

— Я ходил к нему на уроки пять лет, пока бабушка Кусум не сказала: довольно.

— А ну-ка поглядим, чему тебя научили за пять лет. Знаешь таблицу умножения на восемь? 

— Да, дядя.

— Слушаю тебя.

— Восемью один — восемь.

— Это просто, давай дальше.

— Восемью два — шестнадцать.

— Погоди. — Я посчитал на пальцах. — Порядок. Дальше.

— Закажи-ка и мне чаю. — За наш столик присел Меченый. Улыбнулся мальчику.

— Сам закажи.

Меченый поджал губы.

— Я могу с тобой поговорить, мой герой-пролетарий?

Дхарам смотрел на нас во все глаза, так что пришлось объяснить:

— Этот паренек из моей деревни. Он мой родственник. Сейчас я разговариваю с ним. Давай дальше, Дхарам.

— Восемью три — двадцать четыре. 

— Мне дела нет, родственник он тебе или кто, —сказал Меченый. — Закажи мне чаю, герой-пролетарий.

Он повертел пятерней у меня перед носом: гони пятьсот рупий.

— У меня ни гроша.

— Восемью четыре — тридцать два.  Он чиркнул себе по горлу ладонью: а то твой хозяин все узнает. Спросил у мальчика:

— Как тебя зовут?

— Дхарам.

— Красивое имя. Знаешь, что оно значит?

— Да, сэр.

— А твой дядя знает?

— Замолчи, — оборвал его я.

В это время в чайной всегда наводят чистоту. Паук в человеческом обличье приволок мокрую тряпку и принялся возить ею по полу, орудуя то ногой, то рукой. Перед тряпкой образовалась лужа совершенно черной воды. Даже мыши, казалось, бросились наутек.  А посетители и в ус не дули, когда мерзкие брызги долетали до них. И вот полная мусора лужа докатилась до меня, в жиже плавали объедки, пластиковые обертки, использованные автобусные билеты, луковая шелуха, кориандровая стружка, и посреди всего этого великолепия драгоценным камнем сверкало и переливалось блестками отражение голой электрической лампочки.

Вода уже почти подступила к моим ногам, и голос внутри меня проговорил: Какая черная. А душа у тебя еще чернее, Мунна.

Ночью Дхарама разбудил пронзительный вопль. Мальчик испуганно отдернул накомарник.

— Дядя, что случилось?

— Включи свет, дубина! Включи свет! 

Дхарам щелкнул выключателем и вытаращил на меня глаза. Меня словно парализовало под сеткой, я не мог даже пошевелиться. Жирный гадкий серый геккон, как видно, сполз со стены и сидел сейчас на моей кровати.

Дхарам ухмыльнулся.

— Мне не до шуток, тупица! Сними его с моей кровати!

Мальчик смахнул ящерицу на пол и с силой припечатал ногой.

— А теперь выброси! Убери эту падаль с глаз долой! Выкинь подальше на улицу!

В глазах у Дхарама читалось изумление. Надо же, дядя взрослый мужчина — и боится ящериц!

Вот и славно, подумал я, когда мальчик выключил свет. Никто и не заподозрит, что слюнтяй способен замыслить такое.

Но улыбка тотчас сползла с моего лица.

А что такое ты задумал?

Я облился потом. Отпечатки рук на белой штукатурке завертелись перед глазами.

Через равные промежутки времени до меня долетал стук — это ночной сторож обходил территорию, опираясь на свою колотушку[41]. Когда стук пропадал вдали, становилось совершенно тихо, только насекомые шуршали. Еще одна душная, липкая ночь. Наверное, даже тараканы покрылись потом. Временами просто нечем было дышать.

Убедившись, что заснуть никак не удается, я принялся повторять:

Все эти годы я искал ключ,

дверь оказалась незаперта.

С этим я и заснул.

Мне бы заметить, сколько набитых по трафарету рук, что разрывают оковы, вдруг объявилось по всему городу, мне бы прислушаться к лозунгам, которые выкрикивали с грузовиков молодые люди с красными повязками на головах... Но я был слишком занят собой, и важные политические события, происходившие в стране, прошли мимо меня.

Минуло два дня. Я вез мистера Ашока с мисс Умой в сады Лоди[42], последние дни они не разлучалась. Их роман цвел буйным цветом. Нос мой успел привыкнуть к запаху ее духов, и чих больше не нападал.