Большой круг - Мэгги Шипстед

– На твоем месте – правда, не могу утверждать, что знаю тебя очень хорошо, но из того, что знаю, – я бы, наверно, предложила какую-нибудь сделку, включающую пункт повторного отсасывания.

Он примолк. Такое молчание было знакомо мне по фильмам ужасов, оно всегда предшествует тому, что кто-то выскакивает из темноты и вонзает в тебя кинжал. Наконец Гавен сказал:

– Не знаю, о чем ты, но если публично выступишь с какими-нибудь клеветническими инсинуациями, то окажешься ответчиком в губительном и очень длительном судебном процессе, который вытащит на свет божий все твои подвиги. И всех. И кстати, да, ты уволена, а я позабочусь о том, чтобы твоя карьера накрылась. Тебе конец.

Я отсоединилась и, спустившись в комнату без окон, просмотровую в марокканском стиле, легла на большую подушку с кисточками и стала смотреть шоу про женщину, приводящую в порядок старые разрушенные дома. Она была маленькая, сильная и часто пользовалась пневматическим молотком. В итоге во всех домах оказывались ванны на львиных лапах, деревянные панели и плитка «метро». По фотографиям, которые я видела в детстве, дом родителей под Чикаго походил на ее проекты, если бы она бросала их посередине. Есть фотография, где мама моет меня в ванной на львиных лапах, но там видно, как отслаивается выцветший линолеум. На другой неплохой деревянный пол, но тут же прискорбного вида матрас, застеленный мятыми простынями. Не знаю, почему они не устроились лучше. Деньги у них имелись, достаточно для погубившей их «Цессны». Не знаю, хотели они так жить или просто не особо хотели что-то менять.

В конце концов я заснула.

К утру новость появилась везде, от «Репортера Голливуда» и сайтов звезд до Си-эн-эн; все, как порцией взбитых сливок, было сбрызнуто ликованием. В твиттере у меня высветились три тысячи уведомлений. «Последние новости, – написала я. – Ничто не вечно. Я пройду через это». После чего удалила свой аккаунт и закрыла телефон.

Конечно, я хотела вывести Гвендолин из себя, продемонстрировать, что не только получила то, чего она больше всего хотела, но и вышвырнула это на помойку. Я догадывалась, скорее всего, так и будет, но все же меня колбасило, как потерявшего равновесие обугленного мультяшного рыцаря, опаленного дыханием дракона.

Я лежала на диване и смотрела уже другое шоу о недвижимости, где неразумные люди скупают по дешевке дома в ужасных местах, получая капельку эндорфинов от принимающих решения незнакомцев, и тут Августина напомнила мне, что по расписанию у меня занятия с тренером. Для пятого фильма мне требовалось прийти в форму, питаться только рыбой и капустой, думать только о трицепсах, однако теперь все это не имело значения.

– Можешь отменить, – сказала Августина. – Он поймет.

Но мне надо было выйти из дома. Я заявила, что поведу сама. М. Г. сел рядом. В конце подъездной аллеи я ползла медленно, осторожно, помня о судебных процессах. Окна машины залепили объективы. Руки присосались к стеклу, как морские звезды.

– Хочешь, чтобы я их убрал? – спросил М. Г.

Обычно М. Г. с каменным лицом торчит недалеко от меня и открывает рот, только когда совершенно необходимо. Но я ответила: нет, все в порядке. Пузо одного фотографа шлепнулось на капот, он снял мое лицо. Я выбросила руку с криком: «Отвалил на хер!» Даже через закрытые окна проникал грохот затворов. Рой роботов-насекомых. Игральные карты в велосипедных спицах. Сотня одновременно работающих старых кинопроекторов.

«Предстань», – говорил мой тренер. Предстань. Имелось в виду, что, глядя в зеркало, я внутренним взором увижу желаемую мне фигуру. Пытаясь удержать равновесие, я наклонялась вперед, сгибала колени и выбрасывала руки в стороны и вверх. Тренер называл такую позу бабочкой. Я пыталась представить желаемую фигуру, но видела только бабочку, медленно пробирающуюся сквозь тяжелый, вязкий воздух. «Задействуй нутро», – говорил тренер.

Какое-то время назад я ходила к мозгоправу, недолго, так он велел всякий раз, как наваливались сомнения в себе, представлять великолепного светящегося тигра, представлять, что тигр – мой источник силы, моя суть. Что тигр светится все ярче и ярче, а на все остальное ложится толстый слой пыли, пока наконец весь мир, кроме моего тигра, не становится серым. Тигр был чем-то вроде флакончика с белым светом из того фильма о супергерое. Тигр был нелеп. Тигр был мной. Тигр был всем, кроме меня.

Все знают, что Лос-Анджелес – город нитевого лифтинга. Все знают, что это город силикона, рестилайна, зажигательных проповедников велотренажеров и гуру гирь, целебных кристаллов и поющих чаш, пробиотиков и очищающих толстую кишку соковых диет, вставляемых во влагалище нефритовых яиц и непомерно дорогого порошка из змеиного масла, которым надо посыпать кокосовый пудинг из плодов малайской яблони. Мы очищаемся для жизни, как будто она могила. Лос-Анджелес боится смерти больше, чем все остальные города на свете. Однажды я поделилась с Оливером, и он решил, что у меня какой-то негативный настрой. Я поделилась с Шивон, и она назвала мне имя мозгоправа. Я поделилась с мозгоправом, и он спросил, считаю ли я, что люди неправы, боясь смерти. Вряд ли, ответила я, страх такая же проблема, как постоянная борьба. Наверное, сказала я, надо пытаться принять смерть, а не отрицать ее.

«М-м, – ответил он. – Представьте тигра».

СЕДЬМОЕ

Я плавала на матрасе в своем бассейне, чувствуя себя расплющенным червячком, которого схватила и бросила хищная птица. Бьющееся сердце в неподвижном, распластанном теле. Под веками кроваво-оранжевый свет.

Наверное, я заснула или почти, потому что, когда кто-то очень по-английски произнес: «Не рекомендую спать в бассейне», – испугалась и бултыхнулась с матраса в синюю муть. Ударившая вода заколола в носу.

– Не думал, что ты правда спишь, – сказал сэр Хьюго, когда я вынырнула. У него была полупустая бутылка скотча, два стакана и холщовая сумка через плечо. – Меня впустила Августина.

Я вылезла через бордюр.

– Они еще там?

– Журналюги? О да.

Я завернулась в полотенце, и мы сели за стол, где я когда-то ела салат из семи злаков с Алексеем.

Хьюго разлил скотч и поднял стакан:

– За завершение.

Мы чокнулись.

– А теперь, девочка, – мягко прорычал он, – каковы твои планы? Перерыв?

Я представила, что мне делать с перерывом. Плавать в бассейне, курить траву, представать в желаемом теле, воображать тигра, смотреть, как люди ремонтируют дома, ждать, чтобы что-нибудь случилось. Не так уж противно. Однако тут же, перечеркнув обрывочные полумысли, вроде того как мультяшный сейф крошит в хлам мультяшного кота, я увидела себя на сцене с поднятым над головой «Оскаром», воплощая мечту – по умолчанию – каждого в Голливуде. Волшебно загорелые рука и плечо. Весь зал встал, даже Гавен Дюпре. Алексей тоже там, печальный.

– Наверное, двинусь дальше, – сказала я.

– Отлично. – Хьюго на секунду умолк, а затем с такой силой втянул воздух, что нос сплющился, сигнализируя о том, что он собирается выдать цитату. – Порой мужи своей судьбою правят. Не звезды, милый Брут, а сами мы виновны в том, что сделались рабами[4].

– Мужи и правят.

– Женщины не поместились в размер.

– Слушай, муж, никогда они не правят.

– У меня для тебя кое-что есть. В продаже уже нет, так что поосторожней.

Достав из холщовой сумки книгу, Хьюго вручил ее мне. Старая тоненькая книжка в твердой обложке, супер горчичного цвета обтрепался по краям. На обложке летящий над океаном аэроплан, за ним солнце, а вокруг несколько вытянутых букв «м», призванных изображать птиц. Название выведено элегантным курсивом: «Море, небо, а между ними птицы. Утраченный журнал Мэриен Грейвз». Я снова услышала запах публичной библиотеки Ван-Найса и почти почувствовала потные виниловые объятия кресла-мешка в детском уголке для чтения.

– Я читала.

Напоминающие живую изгородь брови Хьюго взмыли вверх:

– Читала?

– Не смотри так, как будто я тебя мешком по голове ударила. Я умею читать.

– Умеешь читать?

– Очень смешно. В детстве она произвела на меня большое впечатление. Сиротская солидарность, понимаешь. Команда «Воспитанники дядьев». Я думала, там будет полно тайных посланий, вроде карт Таро, в таком роде.

– Ага, – Хьюго кивнул. – Представляю. Малютка Хэдли-библиофил шарит по тексту в поисках знаков и предзнаменований. Книга как раз в десятку, правда? Крайне загадочные фрагменты. И что она тебе открыла?

– Ничего.

– М-да, неудивительно. Более всего меня занимает, хотела она или нет, чтобы ее журнал вообще кто-нибудь прочел. Она оставила записи,