Собрание сочинений в десяти томах. Том восьмой. Прощеное воскресенье - Вацлав Михальский

– Успокоила. А то я думал: уже не в себе.

– В себе, в себе, еще как в себе! Слабая желтоватая полоска света просачивалась в правом верхнем углу портьеры.

– У вас фонари на улице?

– Нет. Это огни на мосту Александра III – рядом. Хочешь посмотрим? – Не дожидаясь ответа, с юной прытью Мария вскочила с постели, прошла босая к окну, отодвинула тяжелые портьеры и кружевные занавеси.

Мост Александра III сиял огнями, ярко выхватывающими из темноты золоченых крылатых коней на его четырехгранных колоннах. А дальше, в перспективе, чернела на фоне более светлого неба Эйфелева башня, отдыхающая от туристов в этот поздний час октябрьской ночи.

Он подошел и обнял ее со спины.

– Какая красота! Мост, и правда, рядом.

Ее груди переполняли его ладони. Он нежно привлек к себе и поцеловал Марию в макушку.

– Слушай, Маруся, а может, этот мост специально построили здесь, чтобы однажды двое русских в чем мать родила подошли к окну и полюбовались? Может быть, в этом и есть высшее предназначение русского моста в Париже?

– Если так, то мост уже оправдал себя, – чуть слышно сказала Мария, медленно поворачиваясь в его объятиях, а повернувшись, нежно поцеловала его в губы. – Ты голодный? Давай пожарим яичницу с беконом и помидорами. Хочешь?

– Согласен. Хотя нет. Давай еще поваляемся.

Далеко в гостиной часы пробили три раза.

Они легли и накрылись легким одеялом.

– А что Николенька? Мы и не вспомнили про него ни разу.

– Сын у меня пилот. Воевал здесь у вас, в Европе. Был сбит, ранен, имеет большие награды. Он и сейчас пилот, вернее, командир полка дальних бомбардировщиков.

– Это чтобы Россию бомбить?

– Ну почему же Россию? Необязательно. И вообще незачем что-то бомбить, главное – иметь такую возможность в принципе – тогда и войны не будет. У него дальние бомбардировщики В-29. Я читал, что Советы их заимствовали и сделали много копий. Молодцы! Так что теперь и они могут бомбить Америку. Значит, в этом веке никто никого бомбить не будет, не будет большой войны.

– Жалеешь, что расстался с флотом?

– Еще бы! Все-таки я адмирал… А Кольке скоро дадут генерала, перед пенсией.

– Перед какой пенсией?

– Как перед какой? В сорок пять ему полагается пенсия. Ему зачли с кадетского корпуса, а это значит, будет у него тридцать лет безупречной службы, да еще с хвостиком. Он ведь на год младше тебя.

– Боже, а я помню его таким маленьким кадетиком…

– Между подростками год разницы – пропасть, тем более ты девчонка, вот он и казался тебе карапузом. У Николая четверо детей. Мальчик и девочка от первой жены и мальчик и девочка от второй.

– А жены русские?

– Нет, американки, хотя это не нация. Первая жена, кажется, была итальянка, а вторая – гречанка.

– Красивые дети?

– Вроде да. Я в этом мало понимаю. Для меня все мои внуки красивые. Дай-ка я портьеры задерну, а то в глаза свет бьет. – Он встал с постели, и, когда подходил к окну, Мария отметила, какая у него не по годам стройная фигура.

– Вот так лучше, – сказал он, возвращаясь в постель.

– Боже мой, какая же я, оказывается, старуха!

– Ты?! Это еще почему?

– Ну как же, если Николеньке пора на пенсию! И как оно все проскочило?!

– Как у всех. Проскочило и проскочило… Ты кормить меня собираешься, старуха? – Он шлепнул ее как маленькую и тут же прижал к себе и покрыл ее лицо поцелуями.

– Эти самолеты В-29 из тех, что на Хиросиму бомбу сбросили, – вдруг сказал Павел.

– Коля участвовал?

– Слава богу, нет.

– А если ему прикажут бомбить Россию. Он полетит?

– Не знаю. До этого дело не дойдет.

– Почему ты так уверен?

– Потому что Америка может бомбить Россию и Россия может бомбить Америку с равным успехом. И у Америки полно бомб и средств их доставки, и у России полно бомб и средств их доставки. Это называется военный паритет – фигура небезопасная, но очень устойчивая[24].

– А ты стратег, – прижалась к нему Мария.

– Стратег не стратег, но все-таки адмирал, хотя и битый.

– В каком смысле?

– В том, что Россию-то мы сдали…

Потом они сидели на кухне и ели яичницу с беконом и солеными помидорами.

– Какие вкусные помидоры! – восхитился Павел. – Прямо наши, николаевские!

– Херсонские. Баба Нюся у меня херсонская.

– С перцем, очень вкусно!

– А ты давно в Париже?

– Позавчера приехал.

– Один?

– Один.

– Надолго?

– Нет. Глянуть ваш рынок бытовой техники – и домой. Может, торговлишку кой-какую налажу. Хотя это не мое. Хорошая была яичница… Не чаял я тебя встретить… Может, поедем покатаемся по ночному Парижу?

– Еще чего! – горячо возразила Мария. – Спать! Только спать, спать и спать. А когда наспимся, я отвезу тебя хоть в гостиницу, хоть в Марсель к пароходу. Ты пароходом возвращаешься?

– Теплоходом.

– Вот я и отвезу тебя к теплоходу, прямо до пирса. Я там каждый камень знаю.

– Через всю Францию?

– А почему бы и нет?

– Заманчиво! Я люблю авантюры.

– А как же без них? Без авантюр человечество давно бы пропало от скуки.

– Ладно, посмотрим, – поднимаясь со стула, сказал Павел. – Утро вечера мудренее.

По дороге в спальню им встретился в коридоре обиженный Фунтик. Пес взглянул на них с печальным пониманием того, что третий лишний, опустил голову, а потом и нос уткнул в лапы так, как будто ему стало холодно.

– А как у вас отношения с тетей Дашей? – во второй раз спросила Мария.

– Добрососедские.

– Что ж, это тоже немало. Но ты ведь еще крепкий…

– Хочешь спросить меня о других женщинах?

– Зачем мне о них знать, когда ты рядом? Это ведь чудо! И я не хочу гневить бога – не хочу знать большего. В моем сознании ты всегда был моим. С пятнадцати лет. А теперь этот морок вдруг стал явью. Мне все время хочется тебя пощупать.

– Что я, курица?

– Фу, дуралей! – рассмеялась Мария. – Как я рада, что ты такой дуралей!

Помолчали в ночи.

– Да, я не сказала тебе самого главного. В Тунизии мне встретился парнишка, который учился с моей Сашей в фельдшерском училище при большой московской больнице. А мама, оказывается, работала там посудомойкой. Так что они в Москве. Живут под фамилией Галушко – это денщик был у папа́.

– Сидор. Помню. Пел чудно. Вашей няни сын. Конечно, им нельзя жить под своей фамилией. Царских адмиралов там не жалуют. Может быть, придут времена, когда ты что-то о них узнаешь.

– Вряд ли. Была война горячая. Теперь война холодная. Но война – все равно война.

– Холодная получше горячей, – задумчиво сказал Павел. – А мой Николай на Аляске служит. Он так и говорит: послали меня служить в бывшую Россию. Он мне такие штуки рассказывал: они там над нейтральными водами летают на дежурствах с русскими параллельными курсами, рассказывал, иногда сходятся крыло к крылу до десяти метров, хулиганство, конечно, но и американские пилоты, и русские – ребята веселые. Они видят друг друга в подробностях, улыбаются и приветствуют. А самолеты у русских называются Ту-4. Колька говорит, машина один к одному В-29, классная машина.

– А ты никогда не хотел приехать в Тунизию?

– Нет. Не приходило в голову.

– А я ощущаю Тунизию как бы второй Родиной. Та частичка России, что там была, – наша эскадра, наш кадетский корпус в форте Джебель-Кебир, моя любовь к тебе – навечно в моей душе. Я иногда думаю: наверное, вернусь туда умирать.

– Бог с тобой, зачем с этим спешить!

– Спешить не спешить, а все равно всем придется. Там умерла моя названая сестра Ульяна. Она вышла замуж за вождя туарегского племени, а потом погибла, спасая в реке девчушку-рабыню. Знаешь, в пустыне есть сухие русла рек – вади, весной они очень многоводные и текут с бешеной скоростью. Девочка играла на берегу и упала в вади, Уля бросилась за ней, успела выбросить девочку, а сама попала в водоворот, ударилась головой о карниз высокого берега – и все. Там, в Бизерте, сейчас храм Александра Невского и Андреевский флаг, тот, что спускали на твоих глазах. А в столице, в Тунисе, пока нет нашего храма, надо бы построить. А ты чувствуешь Америку своей Родиной?

– Конечно, нет. Я ведь приехал в Америку на тридцать девятом году жизни, а сорок лет – самый тревожный возраст для мужчин. Вот и я приживался на новом месте тяжело. Много в те годы свалилось на меня всякого. Сначала чуть семью не бросил. Потом чуть не спился. Потом чуть не погиб. Длинная история и скучная, как насморк. Пошел работать к Сикорскому, многие наши шли к нему.

– А ты его хорошо знаешь?

– Хорошо никто никого не знает, а вот давно – это точно. Мы с Игорем Ивановичем в Санкт-Петербургском кадетском морском корпусе вместе учились – с девятьсот третьего по девятьсот шестой год. Потом он, не доучившись, ушел на гражданку изобретать самолеты, а я окончил корпус и начал службу царю и Отечеству.

– Вы ровесники?

– Нет, я с восемьдесят седьмого, а он с восемьдесят девятого года.

– Человек он на весь мир знаменитый, – сказала Мария. – Значит, русских привечал?