Каменный пояс, 1983 - Анатолий Баландин

«Б. М. Кустодиев. Купчиха», — прочитал он и нисколько не удивился совпадению. Подбородок у этой купчихи был Катеринин. Хорошо им жилось обеим…

Николай листнул журнал дальше, и другая картинка бросилась в глаза. «Красавица», — прочитал он, уперся локтем и сел, чтобы лампочка не била в глаза.

Теперь, на ярком свету, он увидел, что журнал уже захватан чужими руками, но картина словно горячее засветилась из-под грязных пятен.

Это была красавица, действительно. Рыжая, пышная, розовая. Она там собиралась ложиться спать, не успев спять только перстенечек и сережки, когда этот Б. М. Кустодиев и поддел ее на карандаш. «Девка еще», — подумал Николай. Силой отливали ее колени и бедра, прохладно светился живот, и высокая грудь таила, наверное, чистое, глубокое дыхание. И увидел вдруг Николай как бы само здоровье. Картину держали его запачканные узловатые пальцы, сам он силился поглубже заглянуть в эту девичью спаленку, по тут же представил себе, как встрепенулась бы, закрылась, брезгливо и испуганно ойкнула, увидав его, эта красавица. А какое воздушное, алое было у нее одеяло, нарисованное как будто даже с большим старанием, чем все остальное.

Словно очнувшись, Николай быстро взглянул на манометр, потом на дверь и убрал журнал. Посторонний мог бы только одно подумать: сидит и голых баб разглядывает, докатился.

Потом он, конечно, нашел время и перелистал все газеты и журналы, а тот, потрепанный, хотел было взять с собой, показать Катерине, но это, наверное, ни к чему было, она увидела бы только то, что этот Б. М. на бумаге нарисовал.

«На сундуке спит, — определил Николай, еще раз взглянув на картинку. — А в сундуке — приданое. Невеста…»

Давнишний, наверное, это был художник. Давнишний и какой-нибудь хилый, больной, навроде Николая, потому что от здоровья здоровье не ищут. Да и нет сейчас таких спокойных, здоровых и чистых баб. Все ищут кого-нибудь, кто их осчастливит, а эта сама сидит перед сном и думает: осчастливить бы кого…

Потом эта картинка забылась. Придя на обед, Николай обнаружил, что корова проломила кормушку, и, выгнав ее на карду, он до обеда, считай, делал новую.

Катерина предупредила, что вечером будет баня, и приказала являться без задержек.

Но он все-таки задержался, пришлось добиваться, чтобы горючевоз заправил его бак соляркой.

Домой Николай пришел, когда Катерина уже управилась по хозяйству без него и собирала белье для бани. Витька мыться не любил и теперь помалкивал, затаившись в укромном местечке. Но Катерина, приготовив три свертка, все же отыскала его за голландкой и стала одевать.

— Опять глаза на мокром месте, — выговаривала. — Скоро уж один будешь ходить мыться, а все слезокапишь.

— А мылить будешь? — обреченно спросил Витька.

Николай рассмеялся.

— Давай, мать, мы двое мужиков сходим, — предложил.

— Нечего выдумывать, — отмахнулась Катерина.

Она потом купала Витьку в бане, а Николай дожидался их в темном холодном предбаннике, покрикивая через дверь:

— А ко мне лиса пришла! Слышь, Витек? Ры-ыжая, бессты-ыжая! Это кто там, говорит, плачет? Я говорю, никто, иди отсюдова!

— Ага, слышишь? А ну-ка перестань, — приговаривала, плеща водой, Катерина.

— Щипа-ает! — хныкал Витька.

— А ты не три глаза… Ну! Кому говорят!

Потом Николай принял закутанного сынишку и повел его за руку в дом. Катерина догнала их около сеней.

— Да скорее ты! — поторопила. — Застудишь ребенка!

Возле голландки они раздели Витьку, и Катерина стала надевать на него сухое белье.

— Кого ждешь? — спросила она Николая. — Иди мойся.

— А может, — Николай запнулся, — может, вместе сходим?

— А Витьку одного оставим? Иди, не выдумывай!

Николай не думал, что это такая уж серьезная помеха, но настаивать не стал, мылся один. В бане, при свете фонаря, ему показалось, что он даже слегка располнел в последнее время и выглядел вполне здоровым, сильным мужчиной.

Сидя потом с Витькой около голландки, просыхая, он подумал о Катерине, о том, что напрасно они так поддались этой операции. В жене Николай не сомневался, вообще не допускал такой мысли, а вот поладить как-нибудь они могли бы давно… Ему уже и на месте не сиделось отчего-то.

— Витек, ты побудь один тут, а я к мамке сбегаю, спинку ей потру. Только от галаночки не отходи, — сказал он сынишке и стал быстро одеваться.

Завешенное изнутри мешком, окно в бане не светилось, но он знал, как хорошо слышны в бане близкие шаги и под конец прямо крался, волнуясь и задерживая дыхание.

В темном предбаннике, наткнувшись на валенки, он замер, присел, переводя дух, и вдруг почувствовал, что в бане Катерина не одна. Николай живо подобрался весь, прислушался. Плеснула вода в тазике, мокро скрипнула половица, и Катерина вроде как засмеялась и шлепнула ладонью по голому телу. Николай попятился было назад, но, остановленный проснувшейся яростью, вскочил, больно ударившись о крышу, и, нашарив скобу, дернул на себя банную дверь…

Нет, ему показалось, что это его кто-то дернул, встряхнул изо всех сил, а дверь и не шелохнулась.

«На крючке», — понял Николай.

И дернул скобу еще раз.

— Да кто там? — дошел до него мужской голос.

— Я — открывай! — выкрикнул Николай.

— Это чего бы я тебе открыл?

Николай аж задохнулся.

— Открывай, сказано, — не то взревел, не то засипел он страшно.

— Ты не шуми там больно! Хозяин…

— От-кры-вай! — стиснув зубы, потребовал Николай.

— Какой еще на тебя псих напал? — спокойнее спросил мужчина, и Николай узнал Тимку Урюпина.

Николай примолк и еще раз дернул скобу. Теперь ему показалось, что дверь вдобавок еще кто-то и держит изнутри. Валенки путались под ногами, и Николай выбил их пинками наружу.

— Ты откроешь? — спросил Николай с нажимом и голосом выдал дрожь, охватившую его. — Сосед называется…

— А я тебе говорю: не ералашь…

Он не понимал, что такое творится с ним. С одной стороны, голова работала ясно, он вспомнил, что иногда Катерина баню топила пожарче, говоря, что после них будет мыться коровий пастух Жирнов с женой, а теперь… Холостяк этот с кем? Отпустив скобу, Николай выскочил из предбанника рискнул взглядом по сторонам и, не раздумывая больше, метнулся к окошку, с размаху ударил по нему открытой ладонью.

Стекло с глухим звуком разбилось, осколки застряли в мешковине, и Николай ухватился за нее, выдернул наружу, и лицо его окутал густой влажный пар. Он услышал какие-то придавленные возгласы, но не разобрал их, попытался онемевшей рукой разогнать туман, но тот становился только гуще. Что-то словно подтолкнуло Николая сзади, и он кинулся пролезать в узкое окошко, но тут за воротник фуфайки его ухватила чья-то рука, рванула, и, оборачиваясь, валясь с ног, он смутно увидел мужика, нависшего над ним.

Упав с разворота на колени, Николай тут же вскочил, дернулся вперед с растопыренными руками, но чужой крепкий кулак ударил его в живот, пресек дыхание…

— Ох, да затаскивай скорейша, — бесцветно прозвучал высокий (не Катеринин!) женский голос, и чьи-то руки подхватили его, встряхнули, и он почувствовал, как стал сползать валенок с левой ноги, зацепившись за что-то.

«Куда это я?» — равнодушно подумал Николай, хотя лежал уже неподвижно.

Что-то холодное и мокрое мазнуло его по щеке, коснулось лба и полезло за шиворот. В лицо ударила вода, уколов льдинками, Николай вздрогнул, дернулся, стараясь увернуться, и тут живот ему словно прострелили: он почувствовал боль.

Избавляясь потом от тьмы и беспамятства, Николай увидел, что лежит дома, на койке. Боль растекалась по всему животу, давила и жгла. При свете неяркой лампочки он разглядел каждую трещинку на стене, но, сморгнув, увидел стену ровной, грязно-матовой.

При первом же движении его начало жутко рвать, и белая чашка, появившаяся рядом с койкой, запачкалась кровью. От натуги проступили слезы.

Лежа спокойно, с закрытыми глазами, Николай разом вспомнил все, что произошло с ним, и пожелал все вот так же, разом забыть. Открыв глаза, он увидел рядом жену, закутанную в платок, бледную и притихшую. Захотел попросить напиться, но не смог. Он попробовал лечь поудобнее, напрягся, и его словно снесло с койки, опрокинуло в беспамятство и бесчувствие.

Тогда появилась мать, хотя в точности нельзя было сказать, мать ли. Он узнал ее по голосу. Она выпрямилась и позвала негромко:

«Отец, иди-ка сюда. Колюшка-то наш…»

Отца не было.

«Ты где там? — снова позвала мать. — Одни он ведь тут…»

Тут Николай перестал ее видеть и слышать, на него пахнуло холодом, и он ясно увидел Пашку Микешина.

— Что тут у вас? — спросил он громко и приблизился к койке. — Ты чего?

Николай попробовал дать о себе знать как-то, но Пашка махнул рукой: лежи, мол.