Увечные механизмы - Анастасия Орлова

Висмут посерьёзнел, немного помолчал.

— Знаешь, Сурьма, ты, безусловно, должна была сделать выводы из вчерашнего. И ты их сделала. Но вот переживать о том, какое впечатление ты произвела на меня, точно не стоит. Я знаю тебя уже достаточно, и глупой ошибке не испортить моего мнения о тебе.

— Не испортить? — Сурьма вскинула беспомощный взгляд на напарника. — То есть оно уже настолько плохое, что дальше некуда, или…

— «Или», — перебил её Висмут. — Не переживай. Здесь не элитный воскресный клуб, здесь ты можешь быть настоящей, — усмехнулся, и уголки его глаз засветились тонкими лучиками морщинок, — но лучше всё-таки трезвой. А о вчерашнем никто не узнает.

— Оди разболтает, — уныло заметила Сурьма.

— С Оди я разберусь, — заверил её Висмут. — Ну что, пойдём перекусим?

— Пойдём. Кстати, а почему ты не позволил мне звать тебя «Вис»?

— Сурьма-а-а!..

***

Они устроились в уголке уютной таверны. Хозяйка — гостеприимная и дородная румяная женщина — звала Сурьму «дочкой», а Висмута знала по имени.

— Я всегда здесь ужинал, когда работал на почтовом маршруте, — пояснил он.

— Расскажи об этом, — попросила Сурьма, — не об ужине. О работе на «Почтовых линиях».

— Да я тебе уж всё рассказал. Больше, вроде бы, и нечего…

— А о том, как часть корреспонденции у тебя в одном из вагонов мыши погрызли и как ты потом восстанавливал наиболее повреждённые письма, а я тебе помогал, рассказывал? — раздалось из-за спины, и чья-то натруженная четырёхпалая ладонь крепко хлопнула Висмута по плечу. — Здоро́во, старина! Сто лет тебя не видал!

— Здорово, Аргон! — поднявшись из-за стола, Висмут пожал четырёхпалую ручищу. — Рад тебя видеть! — искренне сказал он.

Сурьма окинула взглядом высокого бородатого мужчину, загорелого почти до черноты, в простой, но чистой рабочей рубахе и брюках на помочах. Выглядел он постарше Висмута, но в серых глазах искрился совершенно детский восторг.

— Вот уж не думал, что ты снова через наши края ездишь! А это что за малютка с тобой? — с высоты своего двухметрового роста он по-отечески подмигнул Сурьме.

— Это моя напарница, Сурьма, пробуждающая. Сурьма, это Аргон, давний друг.

— Ага, служили вместе! Сурьма, значит! — поцокал языком Аргон. — Такая кроха, а пробуждающая, во те на! Уважаю, уважаю!

— Присядешь? — пригласил его Висмут.

— А то бы и нет! Когда ещё свидимся. Вы ж одной ночью тут? Рассказывай, где ты сейчас? По «Почтовым», поди, тоскуешь?

Сурьма с молчаливым интересом следила за разговором старых товарищей, уплетая вкусную наваристую похлёбку. Аргон оказался мужчиной добродушным и очень весёлым, — нет-нет да и вставит в разговор какую-нибудь шутку или забавный случай из работы на «Почтовых линиях» — специально для Сурьмы, чтобы она не заскучала. Даже историю о том, как ему на службе оторвало мизинец, он умудрился рассказать так, что Сурьма не смогла сдержать смеха.

— А вы на «Почтовых» работали на смежных маршрутах, правильно? — поинтересовалась она, когда Висмут отлучился из-за стола.

— Та недолго. В основном был сменным машинистом в бригаде Виса, так что наездили мы с ним ого сколько! Я его ещё с войны знаю, бок о бок воевали.

— Висмут воевал?

— А как же! Всю войну, считай, прошёл! Молоденький ещё совсем был… Да и я тоже нестарый, — усмехнулся Аргон. — В самом конце его списали по ранению. Вот тогда ему, конечно, худо пришлось. Невеста ещё погибла…

— Невеста? — Сурьма аж подпрыгнула на месте, и Аргон, неутомимый рассказчик, был польщён таким интересом к своей истории.

— Генеральская дочка, — воодушевлённо продолжил он, — красавица! Они помолвились перед самой войной, а как она началась, хотели быстрее обвенчаться, но потом Вис отсрочил. Отец у него в ту пору был мэром Дивинила и мечтал, чтобы сын пошёл по его стопам — в политику. А он метнулся в железнодорожный университет — с детства паровозами грезил. Ну, Папаня и обиделся. Никчёмным его назвал, сказал, что стыдно ему такого сына иметь. И что на генеральской дочке тот жениться вздумал, чтобы, мол, звание получить без натуги, по-родственному. Вот это Виса подрезало сильно. Гордость его задело, да и вообще. И он отложил свадьбу, пошёл на фронт простым солдатом. Медалей заслужил — хоть на спину вешай, на грудь все не уместятся! Но не любит об этом говорить, скрывает… А невеста его в Дивиниле была всё это время. И тут заговорили о его возможной оккупации. Вот генерал и отослал дочку с прочей роднёй в Кумол, там спокойно было. А по дороге их поезд разбомбили. Все погибли, никого не осталось.

Сурьма слушала затаив дыхание, но тут не сдержалась — тихонько вскрикнула, зажав рот ладонью.

— Вис себя винит. Если бы не побоялся, что все его заслуги спишут на родственные связи, и сыграл бы свадьбу раньше, она бы на тот момент уже в Кумоле была. Им там дом генерал подарил. Но уж как вышло… А потом сам пулю получил, нога отказала, боли терпел адские. Не поймёшь, где сильнее болело — в душе иль в колене. Начал пить. Два года заливал по-чёрному, не поверишь! А потом вдруг решил: пусть отнимут ногу к чертям собачьим: всё равно бесполезная, так хоть болеть не будет. Приполз в госпиталь. А там лекарь новый: молодой, учёный, о собственной персоне в рамках медицинского прогрессу мнения высокого. Я, говорит, от боли тебя совсем не избавлю, однако ходить сможешь и даже работать по специальности — машинистом то есть, — будешь. Прооперирую, если пить бросишь. А нет — так и ампутировать не стану — ползи отсюда восвояси, — Аргон вдруг замолчал, как-то странно глядя поверх головы Сурьмы.

— И что же Висмут? — шёпотом спросила она.

— Завязал, как видишь, — неласково ответил Висмут за её спиной.

— Ой, — оглянулась на него Сурьма.

Висмут хмуро поглядел на старого друга, тот виновато вздохнул, опустив глаза.

— А помнишь Гелия, который у нас пробуждающим служил? — нарочито бодро начал Аргон, переключаясь на другую тему. — Так вот, представь, он сейчас…

Историю про пробуждающего Гелия Сурьма не слушала. Она смотрела на Висмута через стол, поверх мерцающего оранжевого язычка свечи, воткнутой в стеклянную бутылку. Напарник, увлечённый разговором с товарищем, ни разу не перевёл на неё взгляд, и ничто не мешало Сурьме разглядывать его совершенно беззастенчиво.

Висмут казался каким-то другим, не таким, каким она знала его раньше. И ей чудилось, что в этот вечер она впервые с ним познакомилась, но в то же время он будто стал ей на целую жизнь ближе.

В паровоз они возвращались молча. Висмут устал от разговоров, а Сурьма погрузилась в свои размышления. Он так и не женился. Почему? Однолюб? Или… Или он ни с кем больше не смог почувствовать тех самых пузырьков?