Спутники Волкодава - Павел Молитвин

Девчонка смущенно улыбнулась, но самострела не опустила.

— В плавнях можно встретить и волка, и камышового кота, и кабана. Дядя, правда, говорит, что злой человек хуже любого зверя. Вредит больше, а взять с него нечего: ни шкура, ни мясо в хозяйстве не сгодятся.

— Разумно, — с усмешкой подтвердил Тайлар. — Я служу в отряде «барсов», и этим мое сходство с хищниками ограничивается. К тому же ты видишь, я ранен и нуждаюсь в помощи лекаря. Покажи мне кратчайший путь в Чираху, и я найду, чем тебя отблагодарить.

Ярко голубые глаза девчонки скользнули по мужественному лицу бывшего комадара, отметили короткую стрижку, отделанные драгоценными каменьями ножны и рукоять меча и задержались на золотой пряжке в виде распластавшегося в стремительном прыжке барса, украшавшей потертую кожаную перевязь.

— Похоже, ты действительно «барс». Но, если не ошибаюсь, твоя часть следит за порядком в северном Саккареме, а у нас… — В глазах ее мелькнул испуг, и она тревожно оглянулась, словно высматривая путь к бегству.

«Догадалась», — понял Тайлар и заставил себя улыбнуться как можно беззаботнее.

— Да, я именно тот, о ком ты подумала. Однако что тебе за дело до возникших у нас с Менучером разногласиях? Укажи мне путь в Чираху, поменьше болтай о нашей встрече в городе, и Богиня благословит тебя за помощь страждущему, — произнес он, смягчая голос, как делал всегда, разговаривая с детьми, женщинами и животными.

— Богиня-то, может, и благословит, а жрецы Богов-Близнецов наверняка проклянут, — девчонка лукаво улыбнулась, обнажив ряд мелких, ровных как на подбор зубов. — Ну да ладно, назвался беркутом, изволь лететь. По этой тропке ступай, а я следом пойду, укажу, где свернуть.

Присказки про беркута Тайлар не понял, но решил не переспрашивать. Ступив на тропинку, сделал несколько шагов вперед, и хотя движения за спиной не услышал, безошибочное чутье подсказало: девчонка тут, идет следом. Сознание, что в спину ему нацелен взведенный самострел, действовало угнетающе, однако ничего странного в поведении девчонки не было. С тех пор как по дорогам «счастливого» Саккарема стали безбоязненно бродить шайки урлаков, на побережье начали вовсю шалить пираты, а западные и восточные соседи, подобно крысам, принялись отгрызать от страны кусок за куском, иного отношения ко встреченному в безлюдном месте незнакомцу нечего было и ожидать.

— Неужто мужиков в роду нет, некому, кроме тебя, на охоту ходить? — спросил чуть погодя бывший комадар.

— Да я и не на охоту вовсе шла, а за травами. Уток лучше у чистой воды стрелять, в заводях южных, в затонах. Там же мы и рыбу острожим, и лягушек ловим.

— Так ты что ж, девка, травница?

— Учусь помаленьку.

— Здорово! Может, ты меня прямо к бабуле своей и сведешь, к той, что травы ведает и кровь заговаривает? — обрадовался Тайлар, подумав, что какие-нибудь укрепляющие отвары ему бы не помешали, но еще важнее, что травники, лекари и знахари, как и жрецы Богини, никогда не выдадут обратившегося за помощью человека. Отказа в помощи страждущим, а тем паче выдачу их преследователям Богиня не прощает.

— Во-первых, не бабуля меня учит, а муж ученый, достославный Зелхат Мельсинский. А во-вторых, он-то тебя, кем бы ты ни был, приютит, да захочу ли я его седую многомудрую голову под топор из-за тебя подводить?

— Погоди-ка! Так тебя что же, сам Зелхат лекарскому искусству обучает? Тот, которого Менучер, став шадом, из столицы выслал? Уж не родственницей ли ты ему приходишься?

— Соседкой.

— А-а-а… К ссыльному Зелхату меня и правда вести не стоит. Неровен час пронюхают «золотые» либо еще кто прознает, что за гостя старик выхаживает. Его-то голова подороже дюжины таких, как моя, стоить будет.

— Куда ж мне тогда тебя вести? — озадаченно спросила девчонка. — На постоялом дворе «золотых» полно, из столицы понаехавших, да и по городу они третий день туда-сюда шастают, что-то вынюхивают.

— К себе веди, пусть родичи схоронят. Внакладе не останутся. Видала камушки на ножнах? Такие в Самоцветных горах не всякий год находят. — Он остановился, чтобы девчонка могла по достоинству оценить редкостной красоты драгоценные камни, но та, не обращая на них внимания, мотнула головой, указывая на открывшуюся среди стены тростника полянку.

— Садись, перекусим. Во-он за теми кустами в протоке вода сладкая, сюда зверье на водопой издалека ходит.

Вода в самом деле оказалась на редкость вкусной, и следов натоптано было немало, так что, опускаясь на мягкую густую траву рядом с девчонкой, Тайлар подивился, как это она не боится бродить здесь одна. Попутчица его, развязав между тем холщовую суму, извлекла из-под вороха трав и кореньев чистую тряпицу, в которую были завернуты половина лепешки, сушеный инжир и чернослив.

— Угощайся, «барс», когда-то тебе еще перекусить придется.

Бывший комадар без церемоний засунул в рот кусок лепешки и щелкнул ногтем по крупному рубину, сияющему около устья ножен:

— Ну, откажется разве родитель твой от такого камушка? Мне бы денек-другой старые хвори подлечить, дать свежим царапинам затянуться, лодку раздобыть, и следа моего в Чирахе не сыщешь.

— Нету у меня ни отца, ни матери. Померли в Черный Год, во время великого мора, когда прежний шад преставился, — сухо сказала девчонка и склонила голову, будто к чему-то прислушиваясь. — Живу я у тети с дядей, а тот хоть и отцов брат, жесток и скуп без меры. Ему доверять нельзя, он прежде тебе спящему за камешки эти глотку перережет, потом труп оберет и «золотым» сволочет, чтобы еще и награду за твою голову получить.

— Ого! Изрядные мерзавцы, выходит, в родне-то у тебя…

— Не говори так, не бери греха на душу. Пусть прольется дождь им под ноги и живут они в мире. Я не хотела осуждать их, сказала, как оно на самом деле есть. И ненавидеть их не за что. Разве можно ненавидеть ветер — за то, что ломает он деревья, или огонь — за то, что сжигает без разбору поленья и древние свитки? Такие они есть, такими создала их Богиня, и значит, был на то ее промысел.

Тайлар перестал жевать и во все глаза уставился на попутчицу. За свои двадцать семь лет он участвовал в полусотне схваток и успел навидаться всякого, но слова девчонки изрядно озадачили его. Выражение лица ее оставалось по-прежнему мягким, губы сохраняли детскую припухлость, но в глазах стыла такая печаль, что он понял: она не шутит и не сгущает красок, оценивая родичей. Немало, верно, пришлось ей от них натерпеться и немалой мудростью наделила ее Богиня, если вместо ненависти испытывает сострадание к обидчикам своим.

— Что смотришь? На мне дорогих каменьев нет, любоваться нечем. Вставай, уходить надо. Как бы сюда клыкач не пожаловал!