Дневник Л. (1947–1952) - Кристоф Тизон

Я целую его. Я бы умерла, целуя его, если бы потребовалось. Да, если бы потребовалось умереть, потому что наша любовь запретна! Мы оба отдаем себе в этом отчет. Но здесь и сейчас нет тени Клэра: она осталась снаружи темной асьенды покойных родителей принца. Под солнцем, сжигающим все живое и воображаемое, тень хозяина замка стала маленькой и короткой. Видимо, жар светила способен сжечь и великанов.

* * *

Я ожидаю его в окружении медных кастрюль на кухне или иду на место нашей встречи на Уинфилд-роуд. Я живу лишь в предвкушении этих послеобеденных часов. Мне бы хотелось, чтобы они длились дольше, хотелось бы провести с ним ночь, но нельзя, это слишком рискованно. Я вру Клэру, мои выдуманные прогулки становятся все длиннее и длиннее. После он интересуется, что я видела. Знаю, что так он пытается подловить меня, мы оба это знаем. Поэтому я отвечаю, что ничего особенного не припоминаю. Вечером он снова дает мне пилюли, которые помогают бодрствовать, а затем и те, благодаря которым я засыпаю. Иногда, когда у меня сильно болит спина, он дает мне кодеин, и боль проходит. У него есть пара-тройка друзей медиков, которые выписывают ему все, что он пожелает. Я стала опасаться, что он станет давать мне больше лекарств. Я провожу ночи в смятении: порой мой сон раздроблен, порой – глубокий, как колодец. Однако таблетки нужны мне, чтобы вынести все это.

Марта помогает мне лгать. Она описывает мне свой район, знакомые ей и ее подружкам места: обсерваторию Гриффита и холмы Топанга… Она боится, что Клэр уволит ее, если узнает правду. А я странным образом совсем не испытываю страха. Я живу только ради наших встреч и поэтому жду на кухне с медными кастрюлями.

* * *

Разговор с Принцем. Понимаешь, Долорес, люди боготворят не искусство, а ремесло. Они любят труд, испарину на чужом лбу и хорошо сделанные вещи. Чтобы все вокруг было ими забито. Это просто. Ты же видишь разницу между рисунком, я хочу сказать, между очень красивой иллюстрацией и, например, картиной Ван Гога? Вот в этом и есть разница между ремеслом и искусством. Ван Гог широкими мазками пишет желтые и зеленые небеса, а его стога сена будто потрескивают наяву. Нарисовано плохо, не похоже на реальность, однако это и есть правда. Иллюстратор нарисует те же самые стога сена в разы лучше и гораздо более реалистично, но он врет. Он лишь воспроизводит то, что видит, а это иллюзия правды. В самом рисунке иллюстратора ее не будет, она будет где-то снаружи. Снаружи, понимаешь? А вот в картине Ван Гога она внутри. То же самое и с Леонардо да Винчи. Люди восхищаются его техникой: как у него это получается? Он гений! Он талант! О да, а еще он был инженером, он придумал субмарину! Люди ценят изобретательность. И Да Винчи ценят как ремесленника.

То же самое с фильмами и с книгами. Хороший фильм, как и хорошая книга, – это произведение искусства, а произведение искусства не может быть глупым воспроизведением какой-то истории или пустой иллюстрацией жизни и идей, находящихся в нашей голове, даже если эта иллюстрация точна как никогда. Нет, настоящая книга рассказывает свою историю именно так, как Ван Гог пишет стога сена. Странными, порой приводящими в недоумение мазками. Потому что художники, настоящие художники, вступают с материей, с живописью, со словами в схватку: те им сопротивляются. Да, это как с глиной, как с мрамором, материя сопротивляется. Она не дается в руки просто так. Но именно это и прекрасно. И в основе произведения искусства окажутся одни лишь слова, один лишь уникальный слог, только кадры, планы. Иногда в нем даже и повествования-то нет или же оно незаметно, сведено к минимуму, но это все же произведение искусства. Оно живет само по себе и ничего не воспроизводит. Равно как и картина Ван Гога с его плохо прорисованными стогами сена, слегка потрескивающими под ярко-желтым солнцем. Или как его же вороны, хотя они – всего лишь следы от кисточек и щеток, которые художник обмакнул в черную краску.

Здешним студиям нужны хорошие мастера, способные быстро и изобретательно писать сценарии и снимать фильмы на хорошие истории. Зрители платят за это. Они хотят помпезных слов, красивых псевдофилософских фраз о жизни и о людях – что-то, что можно будет процитировать за ужином. Они желают видеть многотысячную массовку, битвы и мускулы, волосы главной героини, разбросанные по подушке, ее освещенное в ночи лицо, снятое с эффектом размытости, ибо так романтичнее. Ха-ха-ха! Какой развод…

Здесь нет места артистам. Это время прошло, ты понимаешь, Долорес?

Да.

Так говорил нагой принц-актер, лежа в своей постели. Он снял фильм, который никто не видел, и думал так, как никто, кроме него, не думал. Как радио, настроенное на другую частоту.

* * *

Я толстая домашняя кошка. У меня есть постелька и миска, любимое кресло у большого камина и темные углы, где я прячусь, когда не хочу никого видеть. Бывает, что кто-то из гостей Клэра гладит меня и вовремя успевает убрать руку, пока я его не поцарапала. Я участвую в общих забавах издалека, закрыв глаза и навострив уши. Иногда я веду себя безумно: ношусь повсюду, кричу и убегаю ото всех с вздыбленной шерстью. Тогда мне дают пилюли, и я вновь успокаиваюсь. Иной раз (это зависит от цвета пилюль) я чрезмерно возбуждаюсь, перехожу с места на место и разговариваю. Правда, не всегда говорю то, что хотят слышать. Я слушаюсь, если нет иного выхода, но в глубине души просто хочу, чтобы меня оставили в покое.

Признаю, мне немного скучно. Я пытаюсь читать. Я кошка, которая читает. Кошка, которая иногда после обеда занимается любовью с принцем-пианистом, кусает и царапает его, а после принимает ванну и возвращается к своему дяде и к своей миске как ни в чем не бывало.

Все нормально, я больше не заморачиваюсь.

Я предаюсь мечтаниям: мечтаю о том, что мой принц-пианист увезет меня далеко отсюда. Туда, где пшеница растет на широких просторах, где есть дом, как у Лары, где мы будем жить просто, устраивая субботними вечерами ужин и танцы для друзей. Я уже даже забыла, что такое друзья. Однако это лишь мечты, а мой принц-пианист вовсе не принц. Он просто пианист, красавчик, актер-неудачник, надеющийся, что Клэр окажет ему услугу, и одновременно сводящий на нет свои шансы, встречаясь со мной. Маленький раб своих желаний, избалованный ребенок