Вдовы - Эд Макбейн

На улице накрапывало. Оба обернулись к окну.

— Дождь, — сказал он.

— Да, — подтвердила она.

— Они едут к северу от центра, — заметил водитель.

— Не отставайте, — сказал Карелла.

Стрелки «дворников» размазывали реденькие капли по лобовому стеклу, шины мягко скользили по мостовой. Впереди красная «хонда» уверенно пробивалась сквозь влагу и сумерки. Развалясь на заднем сиденье, Карелла неотрывно следил за ней.

— Сворачивают, — сказал таксист.

— Обгоним их и прижмемся к углу квартала.

Когда обгоняли «хонду», Карелла отвернулся, но затем посмотрел назад, чтобы не упустить цель из виду. Женщина припарковывалась у обочины тротуара. Напротив была детская игровая площадка, малышня пережидала дождь под кронами деревьев.

Карелла щедро расплатился, вылез из машины и нырнул в подъезд какого-то дома в тот момент, когда Томми выбирался из машины. Секунду спустя женщина оказалась рядом с ним. Пробежав под дождем, они нырнули в кирпичный дом, неподалеку от места, где припарковались. Карелла, увидев, что парочка вошла в дом, перешел на другую сторону улицы. Он записывал адрес дома, когда зазуммерила миниатюрная переносная рация.

Ожидая Кареллу, Браун мокнул под дождем.

Женщина лежала на тротуаре под деревьями. Вытекающая из нее кровь, смешиваясь с потоками, становилась водянистой, а потом сгустками сливалась в водосток. Длинные светлые волосы веером раскинулись вокруг головы. Капли били по широко открытым голубым глазам. Когда отца Кареллы три года назад увозили в клинику с сердечным приступом, тоже шел дождь. Медсестра, шагавшая рядом с носилками, сказала, что «ему это нравится». Другая подхватила:

— Да, дождик падает прямо на лицо.

И раскрыла газету над головой. Отец потом частенько потешался над этим. Надо же, идея! У него обширный инфаркт, а сестры толковали о дождике. Потом он прозвал эту историю почти по-индейски: «Большой Вождь-Дождь, Бьющий в Лицо…»

Лежа навзничь с расползшимися на серой склизкой панели волосами, с лицом, обезображенным пулями, которые пробили ей голову, Маргарет Шумахер плевать хотела на любой дождь.

— Когда? — спросил Карелла.

— Дежурный по городу позвонил час назад.

— Кто ее нашел?

— Вон тот паренек под навесом.

Карелла увидел белокожего шестнадцатилетнего юношу, стоявшего с привратником.

— Он видел всю сцену, — сообщил Браун. — Даже пытался отпугнуть преступника криком, сам чуть не схлопотал пулю. Потом вбежал в дом и позвонил от привратника, набрал 911. Дежурный откликнулся.

— Бригады по расследованию убийств еще не было?

— Слава Богу, нет, — ответил Браун, молитвенно закатив глаза.

— А ну-ка, пока поговорим с ним немножко, — предложил Карелла.

Они пошли под ливнем туда, где привратник учил парня, как держать себя с полицейскими. Это был тот же мужчина, что дежурил ночью, когда убили Шумахера и собаку. И вот теперь жена Шумахера была убита почти в том самом месте, где пристрелили ее мужа. Это уже превращалось чуть ли не в эпидемию. Карелла представился парню и сказал:

— Мы бы хотели задать вам пару вопросов, если вы не возражаете.

И хотя он обращался к парню, привратник немедленно вступил в разговор:

— Это я набрал 911, когда он сюда вбежал.

— Бесценная помощь, — отозвался Карелла и спросил незнакомца: — Как тебя зовут, сынок?

— Пенн Халлигэн, — ответил тот.

— Ты можешь рассказать, что произошло?

Юноша был красив той рафинированной красотой, что порой у мужчин бывает сродни женской. Большие карие глаза были обрамлены длинными ресницами, лицо словно фарфоровое, и уста херувима, длинные черные волосы слиплись под дождем. Высокий, стройный, он стоял под навесом в компании детективов и привратника, руки в карманах голубой нейлоновой ветровки. Он заметно дрожал и был почти на грани нервного срыва.

— Я возвращался из училища домой, — сказал он, — беру там уроки актерского мастерства.

Карелла кивнул. Он подумал, что из Халлигэна может получиться кинозвезда. Хотя, по нынешним временам, красота не столь необходимое преимущество в этом бизнесе.

— В районе Стима. — Юноша повернул голову в ту сторону. — Там, где студия грамзаписи «Орфей». Хожу туда вечерами по понедельникам, вторникам и пятницам. С пяти до семи. Я возвращался домой, когда… — Он покачал головой, вновь начиная дрожать под наплывом воспоминаний.

— Где вы живете? — спросил Браун.

— В конце этого квартала, 1149, Сэлби-стрит.

— Так-так… Что же все-таки произошло?

— Я уже заворачивал за угол, когда увидел, как этот тип выбежал из-под деревьев на улицу. Вот там. Леди шла мне навстречу по этой стороне. А тип пересекал улицу по диагонали, бежал туда, где леди, да так, будто хотел с ног ее сбить. А я уже завернул за угол и все видел.

— Пожалуйста, опишите все, что вы видели, — попросил Карелла. — Не упуская никаких мелочей.

— Значит, так: я шел быстро, дождик ведь…

…Втянул голову в плечи. Конечно, не вселенский потоп, но можно порядочно вымокнуть, преодолевая восемь кварталов от Стиммлер-авеню. Добрался до Сэлби и начал заворачивать за угол, когда заметил блондинку, бежавшую навстречу. Высокая, эффектная, в узких мини-шортах, спасалась от дождя бегством, хотя держала над собой коричнево-желтый зонт. Можно подумать, знаете, что таким зонтом прикрывают огромный уличный лоток-стенд на колесиках, с сосисками и мороженым… Высокие каблуки постукивали по тротуару, а дождь так и хлестал. Он еще про себя подумал, что это сексуально озабоченная кормящая мать. Такие, знаете, обычно, самые страстные…

Карелле вдруг пришло в голову, что столь женственные черты лица парнишки могли заронить кое-какие сомнения относительно его сугубо мужских качеств. Иначе зачем бы ему пускаться в подобные излишние и несколько нескромные комментарии насчет убитой женщины, лежащей всего в двух шагах отсюда.

…Ну так вот, значит, она бежит навстречу сквозь дождь, когда краем глаза он внезапно замечает какое-то движение слева: сперва словно бы пятнышко, а потом тень. Черная тень! Вылезает из еще более черной тени под деревьями, скользит по мокрой черной мостовой, сливаясь с асфальтом и дождем, а в руках — револьвер… Да и одет этот человек во все черное, понимаете, ну, как механик в черном комбинезоне, понимаете? Вы же таких видели, правда, у многих комбинезоны запачканы грязью, а у этого без единого пятнышка, целиком весь черный. Черные носки, черные туфли, точнее — кроссовки, а лоб закрыт черной шерстяной шапочкой, даже на глаза надвинута. Рука с револьвером вытянута вперед, это он из фильма, наверное, скопировал. Был такой фильм «Псих». Не видели? Помните, как Энтони Беркинс[8] выбегает с верхнего этажа, держа здоровенный нож над головой, и спускается в холл, чтобы пырнуть Марти Бэлзэм? А одет в женское, помните? Трюк рассчитан на то, чтобы вы подумали, что это его сумасшедшая мамаша, но самое страшное не в этом. Самое ужасное в том, как он изготовил нож для удара. С ума можно сойти от страха… Ну так вот, этот парень, весь в черном…

И тут до Кареллы дошло, что парнишка видел не мужчину, а женщину. Да, да, женщину.

…Бежит через улицу, а револьвер уже нацелен на леди, зажат цепко, ведет мишень, как радар, или компасная игла, или что-то в том же духе. Бежит, бежит, револьвер наведен точно. Но женщина его еще не видит, а тот передвигается быстро и точно, как танцовщик, нет, скорее, как тореадор. По крайней мере, он так подумал. Да, словно тореадор.

И вот тут-то Карелла окончательно убедился в том, что парень говорит не о мужчине, а о женщине…

…Человек подбегает к ней, под этим колоссальным зонтиком она его даже не видит. Только он видит их обоих, блондинка выходит на него, а он уже обогнул угол, а тип совсем рядом с ней. И только он знает, что вот-вот случится. Он становится кинокамерой, понимаете, видит все в большеформатном четырехугольнике. Какая его первая реакция? Кричать!..

— Эй! — заорал он на всю улицу. — Эй!

…Но тип не останавливается. Блондинка, услышав крик, выглядывает из-под зонта. Сначала она думает, что угроза исходит от Халлигэна, это же он кричит. Вдруг он сбрендивший лунатик в этом городе лунатиков-безумцев? К тому же это он идет к ней и орет: «Эй! Эй!..» Она еще не видит того, черного парня, не знает, что он целится в голову, не понимает, что опасность не в том направлении, не наискосок, а уже в трех метрах, в двух…

— Эй! — продолжает кричать Халлигэн. — Стой!

…Остались два метра, полтора.

И тут револьвер подает голос. Бах, бах, в ночной тиши и сырости, бах, бах, четыре выстрела разрывают дождевую пелену. Эй!.. И тогда человек поворачивает голову в его направлении, а блондинка падает, медленно-медленно, и человек поворачивается. Все, как в замедленной съемке. И люди, и дождь… И кажется, что каждая дождевая капля отлита из серебра, твердая, колючая и прозрачная, в ночных декорациях, а револьверная вспышка желтая, и вспышки становятся замедленными взрывами, эхо рвет сырой воздух, и у Халлигэна проносится в мозгу «Иисусе Христе!», а револьвер опять лает…