Большая земля - Надежда Чертова

— «Мы отрежем»… Отрезала! — закричал он заполошным, почти бабьим голосом. — А ты отдай мне свою шубу! Ишь, надела! Вот тогда мы с тобой наравнях будем!

Он повернулся к собранию, и все увидели его голую, выпуклую, желтую мужицкую грудь, трясущуюся бороду и взбешенные глаза. Девушка от неожиданности вспыхнула, растерянно оглянулась на Ремнева.

— Обожди, — негромко сказал он ей. — Пусть прокричатся.

И верно: крики поднялись в разных концах класса:

— Самоуправство это! Граждане! Мужики!

— Тозовская земля, не имеешь права!

— Тоже — «товариство»!

— А ты, барышня, пахала нашу-то землю?

— Обрядилась в шубу-то!

— А что, колхозу сочные земли положены, по закону!

— Пра-авильно!

— А какая одноличнику будет земля? Одноличнику?

Около Авдотьи схватились два мужика. Они поднялись с одной парты и орали друг другу в лицо:

— Пишись в колхоз, вот тебе и земля!

— У меня подпруга еще не лопнула!

— Кулацкая ты портянка, на грех наводишь! Дегтев тобой подтерся!

— Э-эх ты, борода! И то говорят: в рыжих правды нету!

Авдотья стиснула руки и слушала, сдерживая дыхание. От волнения она никак не могла узнать мужиков и только видела: у одного рыжая борода, у другого — темная, реденькая.

За столом президиума поднялся Карасев:

— Легше! Слово гражданину Пронькину.

Прокопий протиснулся к столу и с достоинством откашлялся. В классе стихло.

— Спрошу вас, я извиняюсь, — со спокойной ласковостью обратился он к девушке. — Когда делить землю будете? По весне?

— Нет. По снегу размежуем, — ответила девушка. Исподлобья глянув на собрание, она добавила: — На то мы и есть землеустроители.

— Вот тебе! — злобной фистулой выкрикнул Леска. — Устроители нашлись! По снегу кроить будут, а?

Прокопий заметно побледнел и провел по лбу задрожавшей рукой.

— Товариство наше никому не мешало, — все так же вкрадчиво проговорил он, но голос его сломался. — Коллективом три года работаем. В землю навозу сколько вбили и поту немало пролили. Зачем же у нас законные наши участки отбирать? И луга тоже. Иль земля на нас клином сошлась? Мы, может, самые первые коллективисты. И бедняки у нас в ТОЗе имеются…

Во втором ряду медленно привстала вдова Акулина. Прокопий остановился и вопросительно на нее взглянул. Она резко выпрямилась и, морщась, словно от боли, тихо и внятно сказала:

— А как я к тебе на святки пришла мучки в долг попросить, ты чего сказал? Я говорю: «Ребята помрут», а ты: «Нищих меньше будет!» Вот они где у вас, бедняки-то!

Она стиснула худой кулак и с неожиданным исступлением потрясла им перед Прокопием.

— Ве-ерно! — отчаянно крикнул сзади высокий голос.

— Молчи, баба! — недовольно пробасил Левон Панкратов.

Семья Панкратовых занимала почти весь первый ряд. Возле старика, седые кудри которого пожелтели, как древняя кость, сидели трое его сыновей — широкоплечие чернявые мужики. Глаза у сыновей Левона были особенные, черные, с желтоватыми белками, в дремучих ресницах. Утевские девки побаивались молодых Панкратовых: болтали, что они могут приколдовать.

Левон недавно отделил двоих старших сыновей. Утевцы хорошо знали, что старик схитрил и по-прежнему держит всю семью под своим началом. Но, разделенное на три части, хозяйство его никак нельзя было приравнять к кулацкому, тем более что в работниках Панкратов никогда не нуждался: семья его, с сыновьями, снохами и внуками, доходила до пятнадцати душ. Вот и получалось: хозяин богат, а ни с какой стороны к нему не подъедешь — палки из плетня не выломаешь. Останется единоличником, и тут его наделами не обидишь: семьища… Недаром про него и сейчас с завистью говорили: «Своим домом живет человек, никакой колхоз ему нипочем. Свой умок — скопидомок».

Ремнев разглядывал Панкратова с хмурым любопытством. Старик как будто дремал. Но когда Степан внезапно повернулся к нему, Левон жестко усмехнулся и не опустил острых, глубоко запавших глаз. «Одного из сынов надо оторвать от корня, тогда у него все рухнет», — подумал Степан, переводя взгляд на младшего, сухощавого и строгого парня.

Тишина, вдруг повисшая в комнате, заставила Ремнева поднять голову. Говорил Василий Карасев. Голос у председателя сельсовета был до ненатуральности спокойный и размеренный — каждую фразу Василий как бы отрубал решительным взмахом ладони.

— Здесь есть шептание, граждане. В чем дело? Ясно сказано: массивы лучшей земли передать колхозам. Что же, против постановления Советской власти желаете идти? Иль чего непонятно? Товарищ докладчик исчерпывающе все пояснила. Я, граждане, голосую. Кто за то, чтобы перемежевать землю согласно плану, — Карасев показал на чертежи, — прошу поднять руки. Кто за?

Собрание мертво молчало. Кое-где вздернулись руки и опять сникли.

— Кто против? — грозно спросил Карасев.

Теперь не поднялось ни одной руки. «Не так разговаривает», — подумал Ремнев. Да и то сказать, откуда было набраться умения Карасеву, мастеровому человеку и бывшему красноармейцу: никогда еще не нюхал он земли, где же понять ему мужицкую думку?

Ремнев заметил, с какою живостью Левон Панкратов повернулся к собранию: у него даже шея налилась багровой кровью. «Рано ликуешь», — с раздражением подумал Ремнев и тяжело поднялся за столом.

— О чем может быть спор? — резко спросил он у собрания. — В Утевке организовался колхоз, он существует, товарищи. Неужели же вы думаете, что колхозу можно отрезать бросовую землю? Или накроить вот такие лоскутки — один здесь, другой там? Ясно: колхозу надо отдать плодородные земли. За чем же дело стало? ТОЗ жалеете? А они вас жалеют? ТОЗ ваш — кулацкий! Правильно здесь сказала товарищ Никанорова Акулина: кулацкий ТОЗ.

Степан видел, как Прокопий Пронькин, подняв плечо и словно бы хоронясь от удара, грузно шагнул к двери и то ли ушел с собрания, то ли замешался где-то в задних рядах.

— Это что же, — Степан поднял густые брови и усмехнулся, — выходит, в своем хозяйстве вы каждому грошу счет ведете, а тут не сумели сосчитать, каковы барыши в ТОЗе? И кому в карман они текут? Все вы в долгах у ТОЗа ходите. Что, или неправда?

Ни один человек не отозвался на эти слова, лишь кое-кто быстро переглянулся с соседом.

Тогда Степан высмотрел в третьем ряду Ивлика и окликнул его:

— Илья Иваныч!

Ивлик испуганно вскочил, теребя шапку.

— Илья Иваныч, скажи: много ль ты разбогател от ТОЗа? С одной-то клячонкой, без плуга, без машин?

На Ивлике висел заплатанный полушубок, обветренные лицо и шея были испещрены морщинами, глаза слезились.

— А в колхозе и ту клячонку отберут! — вдруг визгливо крикнул он и высоко задрал голову.

— И то! — одобрительно крякнул Левон.

— С чужого голоса поешь, — внятно прозвучал сильный женский голос.

Ремнев повернул голову и увидел возле двери незнакомую чернобровую молоденькую женщину с ребенком на руках.

— Баб еще не спросили, — зло огрызнулся на женщину носатый плотный мужик, Анисим Поветьев.

— Говори, Ивлик! — закричала из угла комнаты зычная Семихватиха.

— Молчи уж, горемышный, — со слезами сказала Ивлику его бледная скуластая жена.

— Горемышный ты и есть, Илья, — с досадой проговорил Ремнев. — От самого себя терпишь, по глупости идешь против колхоза. Кулаки тебя научили, вот и кричишь. Все знают, как ты ТОЗу за пуд ржи в страду отжинал…

— Вот это правда, — несмело сказал бывший коммунар Дилиган, и Ремнев тотчас же обратился к нему: мужику перевалило на шестой десяток, стал уж он седеть с висков, а до сего дня, словно молодой и бездомный парень, пашет свою полоску в долг, на чужих лошадях и чужим плугом.

Дилиган шумно вздыхал и поглядывал на соседей виноватыми глазками.

А Степан уже показывал на Маришу Бахареву: вдова расстрелянного красного дружинника так и не покрыла крышей свою избу.

Ремнев называл и называл имена бедняков. Люди смущенно оглядывались, опускали головы. Вокруг них тотчас же закипал взволнованный шум.

— От этого не уйдешь, — опасливо шептались бабы. — Он нас всех, как окаянных, знает, не разжалобишь.

— Вот он — Александр Бахарев, — сказал Ремнев, увидев в задних рядах косоглазое воспаленное лицо Лески-кровельщика. — Тоже был красным дружинником, но теперь ты, Александр, середняк, собственник, и у тебя, выходит, две души: одна на пороге колхоза…

— Не имеешь права! — Леска вскочил и потерянно замахал смуглыми кулаками. — Я своей кровью за добро заплатил! До моей жизни не касайся, это тебе не пройдет!

Карасев невозмутимо постучал карандашом по столу:

— Легше!

Степан сдержанно сказал:

— Не кричи, Александр! Общее собрание постановило писаться в колхоз. И ты мимо не пройдешь. Иного пути у тебя все равно нету. Скоро у нас не будет единоличников, мы добьемся этого. — Степан стиснул крепкие зубы так, что на челюстях налились желваки. — А кто будет мешать — с дороги сбросим прочь!