Групповые люди - Юрий Азаров

— Об этом я ничего не знал.

— О необходимости вывести из состава ЦК товарища Сталина у вас был разговор с Зиновьевым.

— Такой разговор не исключался. В порядке предположения Зиновьев мог сказать, что лучше бы, если бы Сталин был отстранен от руководства партией.

— Значит, вы были заинтересованы в том, чтобы отстранить товарища Сталина от руководства партией. Значит, Зиновьев предлагал убить товарища Сталина, а вы к этому не были причастны, так?

— Не был причастным.

— Террористические акты готовили не вы, а Зиновьев? Потому вы и говорили, что дача стала источником ваших несчастий.

— Не поэтому. У нас просто была общая дача.

— Вам было известно, что Бакаев ездил в Ленинград проверять, как там шла подготовка убийства Кирова?

— Да, было известно.

— Вы встречались с Бакаевым после его возвращения из Ленинграда?

— Встречался.

— Встречались у себя на даче?

— На даче.

— К вам приходил Зиновьев?

— Приходил.

— Как же после этого вы позволяете себе говорить, что вы не принимали практического участия в убийстве товарища Кирова? Вы хотите свалить всю вину на Зиновьева?! Вы хотите подставить Бакаева?! Но это же просто недоброкачественно! Вы подлец и трус! Вы зловонная падаль! Вы предаете своих товарищей! В каком году вы организовали "Объединенный центр"?

— Не было никакого центра.

— Зиновьев сказал, что центр был организован в 1932 году и действовал до 1934 года. А что вы скажете? Руководство центром осуществлял Смирнов. Какие директивы он вам давал в начале 1933 года?

— Смирнов с января 1933 года сидел в тюрьме. Никто не мог с ним общаться.

— Нам известно, что он организовал из тюрьмы связь, так как мы обнаружили шифр, при помощи которого он сносился из тюрьмы с троцкистами вроде вас и Зиновьева. Ваш "Объединенный центр" действовал под руководством Смирнова. Это он дал вам указание убить товарища Кирова?

— Я прошу вас соединить меня с товарищем Сталиным… Я настаиваю на этом, потому что…

Два рослых чекиста подхватили за руки Каменева и в одно мгновение вышвырнули в коридор, откуда через несколько минут раздались душераздирающие крики.

Окровавленное тело Каменева вновь швырнули на пол небольшой комнаты, где рядом со следователем сидел маленький, тщательно причесанный, в отутюженном сером костюме Генеральный Прокурор СССР Андрей Януарьевич Вышинский. Следователь подал Каменеву протокол допроса.

— Я не убивал! Не убивал! — закричал Каменев. Отвратительная болезненная гримаса исказило его лицо. Он плакал, и слезы лились из его глаз.

— Без истерик, Каменев! — строго сказал сквозь сжатые бледные губы Вышинский. — Подписывайте протокол!

Каменев прочитал протокол. Сказал:

— Не могу я подписать это! — И добавил твердо:- Не могу.

— Вычеркните, с чем вы не согласны, — сурово проговорил Вышинский.

Каменев снова стал читать протокол допроса. В упор на него глядели Вышинский и следователь Губанов.

— Не могу. Хоть убейте, а не могу. Здесь все не так.

Чекисты снова подхватили Каменева под руки и оттащили в коридор, затем, очевидно, в другую комнату, откуда, впрочем, были тоже слышны душераздирающие крики бывшего лидера партии большевиков.

В эту же ночь Сталин ждал доклада о ходе следствия по делу Каменева, Зиновьева.

Черная машина въехала в Кремль. Вышинский встретился глазами с Поскребышевым.

— Ждет, — сказал Поскребышев.

Сталин не поднял головы. Писал. Вышинский робко подошел ближе. Сталин пригласил сесть.

— Ну что?

Вышинский показал Сталину пачку протоколов. Раскрыл нужную страницу.

— Прочтите, пожалуйста, это. место. Это был протокол допроса Зиновьева:

"— В чем выражалась деятельность "Объединенного центра"?

— Главное направление работы — подготовка террористических актов против руководства партии и правительства.

— Против кого именно?

— Против руководителей.

— Конкретно каких?

— Против Сталина, Ворошилова и Кагановича.

— Это ваш центр убил товарища Кирова?

— Да.

— Участвовала ли в убийстве Сергея Мироновича Кирова еще какая-нибудь другая организация?

— Нет.

— Значит, убийство организовано вашим центром?

— Да, только нашим центром".

Сталин посмотрел пристально на Вышинского. Улыбнулся:

— Это хорошо.

— Вот здесь прочтите, — тихо сказал Вышинский и перевернул страницу.

Сталин прочел:

"— Вы призывали учиться искусству террора. Поясните, что вы вкладываете в понятие искусство террора?

— Первое условие искусства — тщательная конспирация заговора. Второе условие — правильный выбор средств террора, тактики. Мы считаем себя марксистами и, помня формулу "восстание есть искусство", переделали ее по-своему, заявляя, что "заговор против партии, против Сталина есть искусство".

— 8 мая 1933 года, то есть в самый разгар подготовки террористических актов, вы в своем письме в адрес Центрального Комитета "отреклись от своих ошибок" и лицемерно поклялись в преданности социализму и партии. Вы заканчивали это письмо такими словами: "Я прошу вас верить, что я говорю правду и только правду. Я прошу вас вернуть меня в ряды партии и дать мне возможность работать для общего дела. Я даю слово революционера, что буду преданным членом партии и сделаю все возможное, чтобы хоть отчасти загладить свою вину перед партией и перед ЦК". Зачем вы так лицемерно лгали? Для того, чтобы скрыть свою истинную позицию? Чтобы усыпить бдительность партии?

— Да.

— Вы решили также ввести в заблуждение низовые организации, когда 16 июня 1933 года поместили в "Правде" статью "Две партии", где всячески доказывали свою преданность партии. Вы громили оппортунизм и пели аллилуйю победам, одержанным партией. А тем же летом между 8 и 16 июня 1933 года, как это теперь совершенно точно установлено, на совещании "Объединенного центра" вы поручили Бакаеву приступить к практическому осуществлению террора. Эта двойная игра тоже входила в вашу тактику?

— Да.

— Действительно ли Каменев разрабатывал приемы террористической борьбы, основываясь на учении флорентийского секретаря Макиавелли?

— Да.

— Поясните, пожалуйста.

— Нашей целью было произвести впечатление искренне разоружившихся и раскаявшихся членов партии и одновременно с публичным раскаянием перейти к решительному наступлению по всему фронту".

Сталин отложил протокол. Сказал:

— Какая здесь возможна опасность? Какая гарантия, что свидетели не подтвердят?

Вышинский положил перед Сталиным два письма, на которых было написано: "Лично товарищу Сталину".

— Прочтите вот это письмо, товарищ Сталин, — тихо проговорил Вышинский. — Это письмо Зиновьева лично вам, датировано 5 августа 1936 года. Здесь он отрекается от всех своих показаний. Может быть, вам нет смысла его даже читать…

— Нет, я прочту, — сказал Сталин. — Надо уважать товарища, попавшего в такую беду. — Сталин это сказал без тени иронии, и Вышинскому показалось, что Сталин даже сочувствует Зиновьеву. — Мы с ним немало добрых дел сделали. Это был преданный революции человек. Этого мы никогда не забудем.

Сталин раскурил трубку. Задумался, и лицо его стало грустным. Вышинский поспешно вытащил аккуратно сложенный носовой платок в синюю клеточку и приложил к краешкам своих глаз. Сталин задержал тусклый взгляд на соратнике и одобрительно покачал головой. Если бы истинный художник увидел эту сцену, непременно пришла бы ему в голову идея написать что-нибудь величественное, например, картину под названием "Скорбь" или "Скорбящие братья". Однако еще через мгновение сцена распалась. Вышинский привстал. Сталин тоже привстал, читая лично ему адресованное письмо Зиновьева. По мере того как он читал, лицо его искажалось брезгливой гримасой. Зиновьев писал: "…только ты, Иосиф, можешь спасти меня. Сделай это как можно быстрее, и я этого тебе никогда не забуду. Я буду твоей тенью. Я до конца дней своих буду помогать тебе. Я пишу в состоянии почти предсмертном, потому что те издевательства и пытки, которые я переношу ежедневно, не может вынести нормальный человек. Меня обвиняют в делах кощунственных, будто я собирался убивать тебя, Кагановича, Ворошилова и других членов партии. Ты же знаешь, что это ложь. Как и ложь то, что я будто участвовал в убийстве Кирова. Ты знаешь, как я переживал по поводу злодейского убийства Сергея Мироновича, которого всегда любил и поддерживал. Мне теперь ставят в вину, что я выступил с некрологом в связи с его смертью. Между тем я и теперь ощущаю невероятную потерю настоящего друга и революционера, любимого и родного мне человека…"

— Сволочь, — громко сказал Сталин. Встал и вплотную подошел к Вышинскому. — А если он и на процессе повторит эти слова? Что вы мне даете читать всякую ерунду?!