Письма с фронта. «Я видел страшный лик войны». Сборник - Андрей Платонович Платонов

Афонин прорыл снаружи завал в блиндаже и на ощупь нашел тело Агеева.

– Это ты, командир?.. Готово дело, что ль?

Агеев увидел прояснившийся сумрак и с заклокотавшим дыханием обхватил руками шею Афонина, глядевшего на него из просвета.

– Как там у нас? Где мои люди? – спросил командир. – Что там было без меня? – Он не был уверен, снится ли ему Афонин или он был правдой, но он все равно решил действовать по правде.

– Живой еще? – сказал Афонин. – А я думал, что уже – готово дело… Ну, пошли дальше жить, раз ты хочешь.

Афонин выволок Агеева в ход сообщения и поставил его на ноги.

– Ишь как, значит, это правда! – сказал Агеев; он увидел свет над землей, но свет этот вдруг помрачился вырванной кверху землей, а затем опять прояснился.

«Это хорошо, – подумал Агеев. – Бой еще идет. Хорошо в бою быть живым».

И снова Агеев увидел, как обычный свет солнца на мгновение сменился нежным голубым сиянием взрыва, чистоты которого он не замечал прежде, и тьмою разрушаемой измученной земли. Агеев удивился тому, что и в огне смерти есть то же кроткое сияющее вещество, которое содержится, должно быть, в его сердце и в теле человека.

– Что тут было без меня, Афонин? – спросил Агеев. Афонин доложил ему по форме, но Агеев ничего не услышал.

– Я глухой! – сказал командир.

Афонин повторил свое сообщение; Агеев смотрел на его лицо и постепенно понимал: средний каземат во взгорье разрушен попаданием фугаса большого калибра, а что касается шестерых бойцов на правом фланге хода сообщения, то они убиты взрывной волной, и вдобавок их пронзили осколочные снаряды, но бойцы как стояли живыми, так и остались стоять мертвыми, потому что окоп в том месте был узкий, его не дорыли на ширину и упасть умершему телу там неудобно.

– Пусть они стоят там! – приказал Агеев.

– Это что ж тогда получится, товарищ командир? – заинтересовался Афонии. – Тактика, что ль, такая?

Агеев глядел вдаль и не слышал Афонина. Он добрался по обрушенному окопу до взгорья. Там в ходу сообщения между пулеметными гнездами, шестеро мертвых бойцов стояли в ряд по плечи в земле, обратив к нему потемневшие, спокойные, словно задумавшиеся лица. И автоматы лежали возле них в боевом положении. У одного бойца голова, однако, вдруг поникла в сторону, и он почти припал щекою к песчаной отсыпи.

– Пойди стань возле них, – сказал Агеев Афонину. – Возьми побольше гранат. Ты слышишь – стрельбы по нас нету, я не вижу больше огня…

«Я-то все вижу и слышу, товарищ глухой старший лейтенант, сейчас к нам немцы грянут, – отвечал про себя Афонин. – Сам не слышит, а соображает правильно. А пить и есть охота, даже душа болит от такой низости. Да где ж тут попьешь и покушаешь – до победы не проси…»

V

В Семидворье теперь наступила тишина; снаряды шли по высоте, и огонь земли не трогал.

К Агееву подбежал изнемогший, черный с лица Мокротягов. Он прибыл с проселка.

– Танки врага, товарищ командир!..

Агеев, не расслышав, понял его точно. Он стал на возвышение земли и посмотрел на горизонт. Оттуда правда шло пыльное облако, сверкая против солнца белым огнем выстрелов.

– Целы там наши? Кричи мне в ухо! – сказал командир Мокротягову.

– Двоих подранило, но не трудно. Остальные целиком здоровы.

– Кто там командует – Вяхирев?

– Точно, товарищ старший лейтенант, – сержант Вяхирев!

– Понятно… Что при тебе – автомат? Иди становись туда, где стоят мертвые; там есть живой Афонин. Встречать будешь противника оттуда. Понял? Шуми мне громче, у меня уши ослабли.

– Есть! – прокричал Мокротягов. – А как связь, товарищ старший лейтенант?

– После боя позаботимся… Ступай становись! Сейчас со связью не выйдет дело.

Агеев вызвал из укрытия старшину Сычова.

– Я буду там, где наши мертвые, – в том ходе сообщения. Ты видишь, где они? Понятно тебе?.. Мы первые встретим противника, и он пойдет на нас машинами. Ты следишь за обстановкой и выводишь подразделение, когда тебе выгодно, но позже того, как я приму первый удар на свою цель. Понятно? Потом я сам возьму общее командование.

– Есть, – понял Сычов.

– Готовь людей и действуй! – приказал Агеев. – Помни – смерти нет, если мы отстоим нашу родину, где живет истина и разум всего человечества.

– Есть, – согласился Сычов и улыбнулся своей мысли. – Да вы не думайте долго о нас, товарищ командир, и не болейте своей душой… Солдат должен уметь помирать навеки и всерьез, если к тому бывает нужда и от того народу польза. А то какой же он солдат? Тогда он помирать избалуется, раз ему смерть нипочем, раз ему сызнова положена жизнь! Разрешите идти, товарищ старший лейтенант.

Агеев не услышал Сычова и молчал, и старшина пошел к бойцам, оглянувшись затем на безответного командира. Агеев понял его и улыбнулся ему вослед. Командир любил своего старшину за все его обычные признаки и свойства – за рябое обширное лицо, за солдатское терпение, за строгое обеспечение всем положенным рядового бойца и за равнодушное, но расчетливое поведение в бою. В мирном положении Сычов был обыкновенно озабочен и даже встревожен текущими делами по роте. Но в бою все заботы отходили от него прочь и сознание его, ничем более не занятое, работало лишь на пользу боя, и так как он бессмысленно не волновался за свою участь – будет он живой или нет, – то мысль его была здравая, а действия разумными. Он боялся не вообще смерти, а смерти убыточной, когда боец погибает, истратив впустую один патрон; когда же боец погибал, порядочно истощив врага, такой смерти Сычов не боялся: он считал, что раз уж ее миновать нельзя, то она должна дорого стоить врагу. На войну Сычов смотрел как на хозяйство, в котором, как хлеб в колхозе, должна в изобилии производиться смерть неприятеля, и он аккуратно считал и записывал труд своей роты по накоплению павшего врага.

Сычов вел войну экономически и бережливо; если рота бывала иногда без боевого дела или стояла на отдыхе во втором эшелоне, а бойцы поправлялись и не жалели на себя пищи, Сычов не попрекал бойцов, однако размышлял, что бесполезная трата довольствий на войне равняется пролитию крови своего народа, и тогда он молча серчал. Когда рота в трех боях уничтожила столько же врагов, сколько в ней самой первоначально было бойцов, старшина с хозяйским удовлетворением доложил о том командиру: «Вот, – сказал он, – мы теперь себя оправдали и выкупили полностью», –