Последний секрет Парацельса - Ирина Градова

– А наутро он уже холодненький, – продолжал Антон. – Все отделение сбежалось посмотреть, даже я видел – зрелище, скажу я вам, не для слабонервных.

Это точно, ведь я прекрасно помнила свою первую реакцию, когда увидела тело Олега Ракитина.

– Отчего это, а? – спросил вдруг Антон. – Ну, почему их… так?

– Хотела бы я знать, – вздохнула я. – Пытаемся разобраться. Спасибо, что позвонили, а то мы за этими покойниками, можно сказать, по всему городу гоняемся, а они прямо из-под носа уплывают!

– Интересное дело, – проговорил задумчиво охранник. – Значит, кто-то их каким-то образом отслеживает? Вам не приходило в голову, что система «кротов» ОМР не одинока в своем существовании? Может, кто-то просто лучше и быстрее работает?

Антон озвучил то, что смутно туманилось у меня в голове, до сей поры отказываясь приобретать четкие очертания. Действительно, как так получалось, что нас постоянно опережают?

Размышляя над этим, я постучалась в кабинет к заведующему патологией и, честно говоря, оказалась застигнута врасплох, увидев поднявшуюся мне навстречу из-за стола женщину лет пятидесяти, – я, как обычно, ожидала увидеть на этом месте мужчину! Объяснив причину своего прихода, я заметила, как занервничала Галина Афанасьевна Лифанова (так звали зава отделением) при упоминании ОМР. Наверное, сразу же начала прикидывать, как поаккуратнее выкрутиться из своего хорошо «простреливаемого» положения между непосредственным начальством в лице главврача и еще более высоким начальством, которое курирует нашу организацию.

Действительно, еще год назад невозможно было представить, что какая-то независимая организация сможет получить доступ в любое лечебное учреждение и сунуть нос в дела, которые всегда считались имеющими отношение только к определенной больнице или поликлинике и никогда не выносились вовне. Это шло на руку всем – от самих врачей до начальников в Комитете здравоохранения. Вскрытие всегда проводила больница, где имел место смертный случай, и все ниточки находились исключительно в руках главврача – естественно, что в таких обстоятельствах виноватым оказывался кто угодно, только не персонал учреждения! В самых критических ситуациях провинившегося тихонько увольняли или переводили в другую больницу – и, как говорится, инцидент исчерпан.

В общем, Лифанова пыталась получить от меня как можно больше информации, но я, не имея на то высочайшего соизволения (то бишь разрешения Лицкявичуса), не могла ей в этом помочь. Наша беседа с заведующей патологией походила на поведение двух борцов сумо на ринге: они ходят кругами друг вокруг друга, пытаясь определить слабые места противника, прежде чем совершить бросок и атаковать. Разговор затягивался, а начальника ОМР с соответствующим ордером все не было. Я вообще не представляла, как Лицкявичус сумеет заполучить необходимые документы за столь короткий срок, а без них Лифанова и близко нас к трупу не подпустит. С другой стороны, я уже начинала привыкать, что на свете нет практически ничего, с чем не смог бы справиться этот человек.

Как выяснилось, я не зря тянула время: Лицкявичус появился примерно через час после того, как я переступила порог больницы. Бросив на стол Лифановой ордер, он, не тратя времени на куртуазные витиеватости, потребовал проводить нас прямиком в морг. Лифанова, несмотря на свою должность, подобралась, как девочка, и побежала впереди, показывая дорогу. Честно говоря, мы бы и без нее справились, но, очевидно, Лицкявичусу просто не хотелось объясняться еще и с патологоанатомами или санитарами, а присутствие заведующей снимало лишние вопросы.

– Леонид здесь? – спросила я, пытаясь примериться к широким шагам главы ОМР.

– Пока нет, – отрывисто бросил он: судя по всему, этот факт здорово раздражал Лицкявичуса. – Но Вика его обязательно отыщет. Самое главное сейчас – караулить нашего покойника.

В прозекторской находились два патологоанатома и санитар – огромный мужик с руками, по форме напоминающими два батона колбасы, и такого же цвета, между прочим. Лифанова быстренько объяснила им, что к чему. Никто и не подумал спорить, и санитар тут же отправился искать «нашего» покойника. Это не заняло много времени. Мужик подкатил к нам каталку, прикрытую простынкой, из-под которой сиротливо торчали ноги умершего с биркой на большом пальце. На бирке значилось: «Неизвестный». Значит, в отделении даже не поинтересовались именем пациента? Или, может, он сам не пожелал назваться? Признаюсь, я не была готова снова лицезреть последствия обширной газовой гангрены, но и представить не могла, что увижу на самом деле!

Я никогда не падала в обморок – ну просто ни разу в жизни. Когда здоровяк в белом халате, заляпанном кровью и еще чем-то, по виду и, главное, запаху похожим на горчицу, откинул простыню в сторону, я оказалась близка к потере сознания, как никогда раньше. В глаза мне бросилось знакомое тонкое лицо с высокими скулами, темные взъерошенные волосы и большой рот с тонкими губами. Несмотря на то, что кто-то зверски поработал над этим лицом, не узнать его было невозможно!

Видимо, я все же отключилась на пару секунд, потому что, когда сморгнула, увидела склоненные надо мной лица Лицкявичуса, санитара и одного из врачей.

– Может, нашатырчику? – обращаясь то ли ко мне, то ли к коллегам, предложил патолог.

– Не надо, она уже очухалась, – отмахнулся Лицкявичус. – Ну, Агния, я прав – вы снова с нами или как?

Как только лица перестали колыхаться в воздухе и обрели четкие очертания, я заметила, что, похоже, и самому Лицкявичусу не повредил бы нашатырь – краше в гроб кладут!

– Эт-то… эт… – забормотала я, делая над собой нечеловеческое усилие, чтобы зубы не стучали друг о друга, издавая звук такой же громкий, как идущий по рельсам товарный поезд. – Это Л-леонид, д-да?

Лицкявичус оперся о стену: теперь, когда я окончательно пришла в себя, он, судя по всему, перестал сдерживаться.

– Слушайте, а что, собственно, происходит? – поинтересовался врач, имени которого мы так и не удосужились спросить. – Да, признаю – зрелище не из приятных, но вы ведь вроде оба имеете отношение к медицине?

Санитар между тем помог мне подняться на ноги. Губы у меня дрожали, а глаза застилали слезы.

– Боюсь… – начал Лицкявичус и замолчал, отводя взгляд. – Идите отсюда, Агния, мы сами справимся.

Я замотала головой так сильно, что на секунду мне показалось, что она вот-вот сорвется с шеи и укатится под каталку, на которой лежал Леонид Кадреску. Я не могла, не хотела верить в то, что патологоанатом ОМР мертв, но реальность не оставляла места воображению. Тем не менее, несмотря на щедрое предложение Лицкявичуса, я не могла оставить его в этот момент – вернее, не могла оставить Леонида. Я ожидала увидеть под этой простыней все, что угодно, – наверное, даже зеленый человечек с антеннами вместо ушей и стрекозиными глазами не произвел бы на меня такого сокрушительного, уничтожающего впечатления! Кадреску никогда не был мне другом – это слишком громко сказано, однако мы как-то постепенно нашли общий язык и я даже, кажется, начала его немного понимать… хотя, возможно, я себе льстила. Леонид всегда казался мне странным. Его отрешенный взгляд, направленный сквозь собеседника, а не на него, и отрывистая речь заставляли меня чувствовать себя не в своей тарелке, но я никак не думала, что мне когда-нибудь придется стоять над его телом и ощущать такой ужас и неожиданную пустоту.

– Я никуда не пойду, – сказала я. – Не смейте меня прогонять!

– Никто вас не гонит, Агния, – Лицкявичус поднял руку в бессильном жесте и почти сразу же уронил. – Ну, я не знаю!

Я тоже не знала. Как могло получиться, что мы пришли осматривать тело неизвестного бомжа, а нашли собственного коллегу – с избитым лицом и изуродованным гангреной телом?! Борясь с тошнотой, я приблизилась к каталке и склонилась над Леонидом.

– Надо… Вике позвонить, – сказал Лицкявичус, едва ворочая языком.

Я впервые видела главу ОМР в таком состоянии и непременно посочувствовала бы ему, если бы сама могла избавиться от глубокого потрясения. Взяв Леонида за руку, я заметила, что ногти у него довольно длинные и частично поломаны – скорее всего, в той же драке, где он получил и все остальные повреждения. Кожа стала сухой и почти прозрачной, как пергаментная бумага, и сквозь нее просвечивали крупные, темно-синие, набухшие вены. Под ногтями – черная кайма. Это меня удивило: для того, чтобы она образовалась, требовался не один день! Чувствуя необъяснимый прилив надежды, я принялась внимательно разглядывать руки покойника.

– Андрей Эдуардович, – дрожащим от возбуждения голосом сказала я спустя секунд двадцать, – подойдите сюда!

Это был тот самый случай, когда мои нервы, очевидно, оказались крепче, чем у главы ОМР. Он подошел к каталке и заставил себя посмотреть на то, что я показывала.

– Что это? – спросил Лицкявичус, поднимая на меня изумленный взгляд.