Слово и дело - Андрей Илларионов

Некоторое время назад я написал статью «Фридман и Россия», посвященную выдающемуся американскому экономисту Милтону Фридману, которого мне посчастливилось знать в течение десяти лет. У Фридмана было особое отношение к России, хотя он никогда в ней не бывал. Фридман часто, подолгу и с большим интересом расспрашивал меня, что происходило в нашей стране. Каждый раз, когда мы с ним встречались, у меня возникал один и тот же вопрос: а что было бы в том случае, если бы, например, он и его супруга Роза оказались бы не в Америке, а в СССР? С одной стороны, наличие гения на территории своей страны, — это невероятный вклад в ее развитие. С другой стороны, представить Фридманов в 1930-е — 1950-е годы в СССР мне даже гипотетически никак не удавалось. Однажды я спросил их об этом обоих: смогли бы они стать теми, кем стали, если бы оказались не в США, а в СССР? Они помолчали полминуты и потом дружно и очень серьезно ответили: нет.

Почему я вспомнил о Фридманах? Потому что в их истории звучит своего рода попытка ответа на вопрос, который только что был сформулирован: в какой степени предопределена судьба отдельного человека, человеческого сообщества, всей страны? В какой-то степени это разговор о том, а что было бы, если… В жизни всегда есть альтернативы. Оставаясь на почве реальности, нельзя заранее предсказать, что произошло бы, если бы история повернулась другой своей стороной. Так что думаю, интерес к ответам на этот вопрос обеспечен надолго.

Одни аналитики объясняют происходящее сегодня в России институциональной природой спецслужб, сотрудники которых оказались у власти. Другие ссылаются на разницу в людях независимо от принадлежности к спецслужбам, включая КГБ. Среди сотрудников спецслужб мне встречались и недостойные люди, и люди весьма порядочные. С моей точки зрения, принадлежность человека к той или иной организации, к той или иной службе, к той или иной партии, к той или иной идеологии не является единственным фактором, исключительно предопределяющим характер его поведения. Каждый человек — в большой степени хозяин своей судьбы. В схожих ситуациях похожие люди делают разные шаги. Борис Ельцин тоже был первым секретарем обкома КПСС. А в свое время он отдал распоряжение о сносе Ипатьевского дома.

— Он первым секретарем и остался…

– В чем-то остался. А в чем-то… Ельцин оказался уникальным первым секретарем обкома. Кого среди таких секретарей обкомов 1980-х — 1990-х годов можно поставить рядом с ним? Лобова? Скокова? Романова? Гришина? Зайкова? Лигачева? Кто среди них — первых и вторых секретарей обкомов и горкомов — по масштабу понимания происходившего был сопоставим с Ельциным? Конечно, учитывая уровень его образования, он вряд ли мог стать, так сказать, Милтоном Фридманом. Но, принимая во внимание его фактический background, нельзя не отметить, что Ельцин оказался совершенно необычной личностью. Условия для формирования взглядов Михаила Горбачева были более благоприятными: Московский университет, юридический факультет. Но, объективно говоря, понимание ситуации у Ельцина оказалось более глубоким. Хотя не было у него ни юридического образования, ни университетов. Какую эволюцию он прошел, будучи по образованию строителем, проведя большую часть жизни в Свердловске, не имея особых возможностей для интеллектуального общения…

— Вы очень хорошо сказали, что экономическая политика может быть в чем-то даже и верной, но это не имеет отношения к сути режима.

Гарвенсазимит и корпоративизм

– Для описания политического режима неприменим традиционный экономический инструментарий. Он годится для анализа качества экономической политики. На фоне политики, проводившейся в нашей стране в 1990-е годы, на фоне распространенной мировой практики качество текущей макроэкономической политики остается пока еще приличным. Тем не менее голландская болезнь начинает ощущаться все сильнее, а расходные аппетиты государственной власти в последнее время заметно растут.

Что касается структурной политики, то она характеризуется термином «аргентинская болезнь». Аргентинская болезнь — это неутолимая страсть властей перемещать ресурсы из одной отрасли в другую, от одного сектора к другому. Этот атавизм социалистического подхода в условиях в целом рыночной экономики смог разрушить Аргентину, бывшую в начале ХХ века одной из богатейших стран мира.

Кампанию квазинационализации экономических активов, проводимую сегодня в России, имеет смысл именовать «венесуэльской болезнью», с тем отличием от страны, давшей имя этой болезни, что в российском случае государство является инструментом в целях приватизации активов «правильными» людьми.

Начало экономических войн против соседей — Украины, Молдавии, Литвы, Грузии, Эстонии — с использованием энергетического оружия, с использованием торговых и транспортных блокад — это своего рода «саудовская болезнь» (в 1973 году саудовские власти ввели эмбарго на поставки нефти против стран, поддерживавших Израиль).

Наконец, последняя и наиболее опасная в долгосрочном плане экономическая болезнь России — это «зимбабвийская болезнь»: разрушение институтов современного общества и государства по типу того, которое осуществляет в Зимбабве Роберт Мугабе. По индикаторам институционального развития нынешняя Россия занимает пока еще более высокие позиции, чем современная Зимбабве. Но уже ненамного. Надо отдать должное российским властям: разрушение современных государственных и общественных институтов у нас в последние годы происходит с более высокой скоростью, чем в Зимбабве.

Если взять все болезни вместе, то получим общий диагноз современной российской экономики — гарвенсазимит (голландско-аргентинско-венесуэльско-саудовско-зимбабвийская болезнь). Когда во время публичных выступлений я произношу этот замечательный термин, внимание аудитории, как правило, гарантировано.

— Снова — как пять источников и пять составных частей?

– Немножко иначе: пять хворей, пять болезней. Экономический анализ дает необходимый инструментарий для понимания этих болезней. А вот для понимания причин, по которым один общественный организм оказывается подвержен той или иной болезни, а другой — нет, экономического инструментария недостаточно. Тут уже необходимо понимание того, что происходит с государством, какие решения и почему принимают лица, обладающие политической властью.

Анализом поведения государств и общественных групп в государстве занимается наука political science, название которой на русский язык пока крайне неудачно переводится как «политология». Применение политического анализа и соответствующего терминологического аппарата к нынешнему российскому феномену привело к появлению работ, посвященных анализу корпоративистского государства. Нынешнему российскому государству далеко до критериев современного государства демократического типа, примеры которого есть в странах Европы и Северной Америки и зародыш которого возник в России в 1990-е годы. Нынешнее корпоративистское государство отчасти напоминает корпоративные государства Германии, Италии, Португалии, Испании середины ХХ века.