Краткая книга прощаний - Владимир Владимирович Рафеенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дешевый апрель
По транссибирской магистрали шел енот. Ноги болели. На шпалах лежал снег. Зябкий ветер продирал до костей, у кого они были.
— Нет, — думал енот, — вагонные споры, это, братки, последнее дело…
Солнце садилось в сосны.
У поваленной березы сидел медведь и меланхолично дергал пень за длинную щепу. Кайфовал.
— Дзинь, — звенела щепа, — дзинь.
Был понедельник.
Острова в океане
Хемингуэй выпил семь по сто и поставил точку.
«Застрелиться, что ли?» — подумал он и поработал большим пальцем левой ноги.
— И не думай, — сказала мировая общественность, и в животе у ней заурчало.
Хемингуэй сел в лодку и поймал рыбу. Застрелил фашистов. Выпил мартини.
Богу нравилась его лаконичность.
Светлый путь
Трахнул Заболот суку. Сука отряхнулась, надела золотые кольца и браслеты, хрустнула костями и пошла.
«Какая светлая и удивительная женщина, — думал Заболот. — Муж — химик, денег — свиньи не едят, наверно, дверь перепутала. Да и улицы, вообще-то, все одинаковые. Особенно в новых микрорайонах под Рождество. Как их тут разберешь?
А кроме того, век мой, зверь мой, кто сумеет… Нет, отличная баба».
Марта
Их поезд шел по расписанию, но сошел с рельс. И так ехал ночь.
Утром остановились — беда. Горы какие-то, овраги, козлы сидят на вершинах.
Пассажиры из вагонов высыпали — ничего не поймут.
— Тибет? — спрашивают.
— Нет, — говорит машинист, — не похоже.
Сам же задумался, стал совещаться.
— Альпы, — говорит, — но окончательно, как приедем.
— Да, — согласилась Марта и ударила мужа по голове.
Дафнис и Хлоя
Колечка К. поцеловал Барбару в ногу. На землю упала тень самолета. Барбара протянула вторую и накрыла панамой лицо.
Колечка К. поцеловал и эту.
— Пить хочешь? — спросила Барбара из-под панамы.
— Не, — сказал юноша и полез с поцелуями вверх по ноге.
Старые плавки. Жесткие волосы.
Когда же уймется жара…
Краска на лице
Настася по привычке влезла на березу. Миша остался внизу и все прекрасно видел.
Домой шли за руки. Летали комары. Вдалеке мычали коровы.
— А давай не пойдем домой, — предложил Миша.
— Стыдно, — сказала Настася, — заругают.
— Тю, — сказал Миша и пошел вперед.
Врач-терапевт
Пришел Брокгауз и Ефрон в больничку.
— Раздвоение, — говорит, — сделайте что-нибудь.
— Не фантазируй, — сказал терапевт и понюхал ногти.
— Нет, ну как же, — запротестовал Ефрон и Брокгауз.
— Да так вот, — пояснил медик, — так как-то все…
Трубоплан
Полетел трубоплан в Грецию. Мама родная, все гудит, двигатель — гу-гу. Летатель за рулем, пассажиры возбудились, реки внизу мелькают.
— А я иду, шагаю по Москве, — орет летатель. Пот с него течет, член стоит. Перелет, одним словом.
Вдруг заходит стюардесса и говорит загадочно:
— А Греции — нет.
— Как нет? — удивляется трубоплан.
— А так, — кокетничает стюардесса, — слямзили.
— Да-да, — понимающе ухмыляется летатель, — Греция — родина Европы!
— Умерла от родов, — хохочет помощник летателя. — Воздуху, воздуху больше!
— Как хотите, — сказал трубоплан и упал в море.
Летчики войны
— Жу-ж, жу-ж, — эскадрилья в небе плывет.
— Бу-бу-бу, — зенитки бахают.
А по радио Бранденбургский концерт передают из Берлина.
Расплакаться можно.
Разговорки
Бандит Матвеев выпрыгнул из леса. Связал двух монахов, изжарил и съел. И все.
«Без базаров, — думал Матвеев, — а мужиков жалко».
Дождь пошел. Выехали велосипедисты. Едут, перекликаются.
— Маша, я здесь!
— Я здесь, Евгений, я твоя!
Понятно, что хоть и не голоден был бандюга, но рассердился. Все-таки поприличней как-то надо. Взял и съел велосипедистов.
Сел на пенек Джо Дассена послушать. Сидит — икает.
Тут грибники.
— Ау, — кричат, — Машенька, ау, милая!
— Вот, блин, — расстроился Матвеев, — ну сдался им этот лес.
Взял и грибников съел.
Живот раздуло. Натурально, непроходимость.
А тут — лесники. Убили Матвеева, брюхо ему вскрыли, да и освободили всю эту дребедень. Такие звери.
Перегоны и кровь
Раз — выстрел. Раз — выстрел. Тпру. Кони — фыр, фыр.
— Привет, друзяки, — сказал батька Махно. — На электричках ездим?
— А они живут красиво, — пошутили всадники.
— Тикайте, — сказал Махно. — Кто убежит — ничего не сделаю, а кто не убежит — тот, что ж.
Как ломанулись!
Народ бежит, селезенка екает, ветер свищет.
— Туды его растуды, — загрустил батька, — русский народ, а бегают, как зайцы…
Совесть
Пошел как-то автор «Слова о полку Игореве» к академику Лихачеву.
— Слышь, — говорит, — барин, может, не надо?
— Что вы, — говорит академик, — все нормально.
— Да неудобно как-то, — тоскует мужик.
— У вас великолепная проза, — утешает академик.
Вышел автор на улицу да и помер на тротуаре.
Умрем — не умрем
Разрушили печенеги Москву до основанья. Один пар клубится.
Москвичи, понятное дело, расстроены, сил нет. Что делать? Неизвестно.
К тому же, внезапно как-то все произошло, неожиданно, что ли. Никто ведь и думать не думал. Москвич Павел говорит москвичу Петру:
— Слышь, Петруха, херня какая-то получается, просто конфликт. Одна экзистенция осталась.
— Хорошенький ты какой, — заметил на это Павел, — просто прелесть.
Истерия
Валик остался сиротой в тридцать четыре года. Около полутора лет он по малой депрессировал и писал кандидатскую по Ван Гогу.
Через семь лет вышел на балкон и глянул вниз. Сентябрь. Ночь. По углам — фонари.
— Ну что ж вам еще надо, — закричал он, — что вам еще надо, суки!
С тех пор пьет, опустился совершенно, но жить ему стало гораздо легче.
Не учить
В семнадцатой школе мальчик разбился. Влез на крышу за каким-то хреном и разбился. Четыре этажа — и на асфальт.
Одни говорили, что он был в Аллочку влюблен. Другие — что нет.
А по мне, теперь какая разница, главное, чтоб на чердак замок повесили.
Посмертная Слава
У Вяземской Славы лет только в тридцать закончились попытки к самоубийству. Человек она тонкий, душевный. Чуть что не так, — получайте: димедрол с портвейном.
Ничего. Вытащили, реанимировали.
Туда-сюда — обидели. Ага. Хлоп, — повесилась. И «скорую» вызвала.
Стояла с веревкой на шее часа полтора, пока медики в комнату не ворвались. Тут она раз, — и закачалась в петле. Шейку скособочила, слюнку пустила. Красота.
Ну, сняли, конечно. Курс психотерапии и санаторно-курортного лечения.
Проходит чуток времени. Любимый изменил. Ага. Так получайте. Врубила газ, закрыла окна. Легла. Сосед в общем коридорчике прикурить захотел. Как е…ло! Страсть.
Двери с петель, кухня сгорела вся, две стенки в службах, сосед — труп.
Славу пожарники спасли.
Оклемалась. Пережила. Только все успокоилось, — папа с мамой разводиться решили. Бедняги.
— Ага, — думает Слава, — получайте.
Села в ванную. Вскрыла вены. Ну что. Лежит. Водичка теплая. Стала уже засыпать. Вошел папа. Дверь забыла закрыть.
В восемьдесят девятом прыгнула с пятого этажа и
