Почему плакал Пушкин? - Александр Лацис

«Свист» у Державина встречается. Но только в сочетаниях и перечислениях: свист бурь, ветров, крыл, соловьев. А также соловьиный свист. Слово это всегда на привязи, не обрело самостийности, не приучилось ходить без сопровождения.

Но что из того, что нет форм «бедняжка», «пищит», «голосистый»? Выражения относительно редкие. А потому мы обязаны допустить, что в них попросту не встречалось надобности.

Попробуем заняться делом, на первый взгляд, не имеющим смысла. Будем сличать слова повседневные, которых «не может не быть».

Согласно словарю Пушкина, «вместо» встречается 126 раз.

У Державина – в первых двух томах – ни разу.

Как же он обходился? А вот как:

«Наместо рубища порфиру Ты возлагаешь на него». Или так: «Читать сердца наместо слов».

Видимо, для XVIII века более характерно «наместо».

И все же мало того, что «Птичку» считают державинской, под ней еще и ставят условную дату: «1792 или 1793».

Надо признать, что Пушкин, кроме ста двадцати шести «вместо», два-три раза применил «наместо». Но в каких случаях?

«По улицам, наместо домов, лежали груды углей…»

Это описание находим в «Капитанской дочке». Действие XIV главы происходит в 1774 году.

То есть Пушкин ненавязчиво выбирает оборот, свойственный именно XVIII веку.

В свой черед, и у Державина встречается в одном из поздних стихотворений (1810 года), и в другом (1813 года) «вместо Бога».

Я. К. Грот привлек к рассмотрению одну-две строчки басни Крылова и признал «разительное, хотя конечно случайное сходство».

Неужто не понял, что «разительное» сходство не могло оказаться случайным?

В тексте «Птички» имеется ровным счетом пять глаголов. Все пять находим в басне Крылова. Причем четыре появляются в той же самой очередности.

Кроме глаголов, совпадает еще одно, по общему счету шестое, слово.

Обозначим цифрами номера строк. Сначала – басня, за ней эпиграмма.

1. Поймала кошка Соловья

1. Поймали птичку голосисту

3. И, ласково его сжимая,

2. И ну сжимать ее рукой

23. А только что пищал.

3. Пищит

27. О коих все без умолку твердят?

4. А ей твердят

2. В бедняжку когти запустила

3. Бедняжка вместо свисту

13. Лишь спой мне что-нибудь

4. Пой, птичка, пой!

В эпиграмме «пой» повторено дважды. А в басне? Трижды. Кроме «спой», еще «пропой» и «пел». Автор эпиграммы, несомненно, знал басню Крылова и явил мастерство «сгущенного изложения», уложив тридцать шесть строк в четыре. Задача для Пушкина несложная, но вряд ли посильная кому-либо еще.

Пушкину было свойственно прибегать к оружию эпиграмм. Это не забава, а политика, вернее, политика под видом забавы. Достичь цели нередко удавалось только рикошетом. Приходилось эпиграмму прикрывать, вставлять в какое-то другое произведение.

Если бы Пушкин поставил свое имя, четверостишие не увидело бы света. Уловка с подписью Державина была вызвана обстановкой, когда «Птичку» продолжали неукоснительно теснить.

Нечто подобное происходило и позднее, в 1828 году: великий поэт попытался объявить «Гавриилиаду» произведением опять-таки покойного автора, Д. Горчакова.

Это совсем другой, особый случай? Да ведь немало было всевозможных случаев. А пьеса, приписанная Пушкиным английскому драматургу XVIII века? А целиком сочиненное Пушкиным «письмо Вольтера»?

Оно по сей день числилось бы под обозначением «источник не разыскан», если б Тургенев не занес в дневник добровольное признание Пушкина, что и это – его проделка.

Даже шутки поэт записывал под защитным, чаще всего безымянным, прикрытием: «N сказал…» Некто, кто-то, один человек.

Коль на то пошло, вся жизнь Пушкина была особый случай. Было бы неосмотрительно оставлять стихи незащищенной ахилессовой пятой. Откуда бы тогда взялись стихи зашифрованные или наглухо залитые чернилами…

Логика творческого поведения поэта понятна. Он не оставлял без ответа чувствительные удары, не прощал зло, воздавал должное посредством всепобеждающей силы – силы насмешки. Все это обязывает искать для эпиграммы повод, причинную связь.

Отсюда не следует, что Пушкин должен внести в список своих «должников» генерала Милорадовича. Петербургский губернатор объявил поэту прощение. Он неповинен в том, что, по настоянию Аракчеева, его мягкое решение отменил Александр I. Поэтому рассмотрим другие возможные сцепления событий.

С 1824 года по 1826 немало назиданий и поучений было отослано Пушкину в Михайловское. Кто докучливые наставники? Жуковский и Вяземский, Вяземский и Жуковский, отчасти Плетнев.

На укротительские увещевания Пушкин ответил в письме к Вяземскому, середина сентября 1825: «Дружба входит в заговор с тиранством, сама берется оправдать его, отвратить негодование… лишают меня права жаловаться… а там не велят и беситься. Как не так!»

А кто не входил в число твердивших одно и то же? Тургенев, давний друг и покровитель, не только хлопотавший о принятии Пушкина в Лицей, но впоследствии познакомивший юного поэта с Жуковским и Карамзиным. Естественно предположить, что в не дошедших до нас письмах Пушкин обращался к Тургеневу со своими сетованиями, выраженными в любой форме, вплоть до эпиграмм.

Обстановку, сложившуюся вокруг Пушкина, вокруг его намерений и планов, обрисовала Т. Цявловская (Зенгер).

«Каждое новое письмо, получаемое Пушкиным….выводило его из душевного равновесия…. Можно себе представить исступление Пушкина при чтении этих дружеских сверху вниз упреков. Дружба еще раз (который!) оборачивалась к нему своей оборотной стороной».

К сожалению, Т. Цявловская предприняла свои наблюдения ради ошибочной цели. Ее догадки сводились к тому, что в ответ на «дружеские оскорбления» Пушкин пришел «в состояние яростного негодования». И не сдержался, против Вяземского, а также против Жуковского, Плетнева, Карамзина сочинил «страшную», как «извержение вулкана» эпиграмму:

Заступники кнута и плети!О благодетели мои…

И тут же поэт переправил вторую строку:

О знаменитые князья…

Академик В. Виноградов разбил предложенное Т. Цявловской прочтение и толкование. Попутно он высмеял присущий Т. Цявловской «романтически ужасный стиль».

Т. Цявловская пространно возражала с позиций «текстологической, стилистической, стиховедческой, биографической и исторической».

Два года спустя, в 1968 году, И. Фейнберг окончательно разрешил спор, установив точные имена «знаменитых князей». Они оба, министр юстиции Дмитрий Иванович и его брат Яков Иванович, выступили в защиту телесных наказаний на секретном заседании Государственного совета 24 октября 1824 года.