Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4. - Мурасаки Сикибу

Итак, дочь госпожи Тюдзё, сопутствуемая кормилицей и двумя или тремя молодыми дамами, переехала в дом на Второй линии и поселилась в уединенных северных покоях Западного флигеля. Нака-но кими никогда прежде не видела госпожи Тюдзё, которая большую часть своей жизни провела в далеких провинциях, но они не были чужими друг другу,[44] поэтому гостье был оказан теплый прием.

С какой завистью смотрела госпожа Тюдзё на прекрасную супругу принца Хёбукё, ласкавшую прелестного младенца! «Разве я была настолько ниже ее покойной матери? — спрашивала она себя. — Нет, мы принадлежали к одному семейству. Почему же Восьмой принц отказался признать мою дочь? Не потому ли, что я была простой прислужницей? Так, вряд ли можно отыскать другую причину. И из-за этого моей дочери приходится подвергаться теперь оскорблениям». Нетрудно себе представить, как уязвлено было ее самолюбие необходимостью просить помощи у Нака-но кими.

Госпожа Тюдзё провела в доме принца Хёбукё два или три дня, следя за тем, чтобы никто не заходил в покои ее дочери, которой якобы было предписано воздержание. За это время она сумела без всяких помех ознакомиться с жизнью дома на Второй линии.

В один из дней приехал принц Хёбукё, и госпожа Тюдзё, подстрекаемая любопытством, стала подглядывать за ним сквозь щель в ширмах. Красота принца превзошла ее ожидания, ветка цветущей вишни и та… Ему прислуживали придворные Пятого и Четвертого рангов, причем каждый и наружностью и манерами превосходил ее супруга, которого она привыкла считать своей опорой и с которым не собиралась расставаться, даром что он раздражал ее своей грубостью.

Служители Домашней управы доложили принцу обо всем, что произошло в доме за время его отсутствия. Многих придворных госпожа Тюдзё не знала даже в лицо. Как раз в этот миг с посланием от Государя приехал ее пасынок, Сикибу-но дзо, имеющий к тому же звание куродо, но он не имел права даже входить в покои.

Госпожа Тюдзё была потрясена. «Отроду не видывала подобного красавца! — думала она, жадно разглядывая принца. — Какое счастье жить рядом с ним! Как я была глупа, полагая, что госпожа имеет основания жаловаться на судьбу! Да с таким супругом лишь на Седьмую ночь встречаться[45] и то счастье!»

Принц же взял на руки младенца и, лаская его, беседовал с Нака-но кими, сидевшей за низким занавесом. Трудно себе представить более прелестную чету! Вспомнив, как монотонно и уныло текла жизнь в доме Восьмого принца, госпожа Тюдзё подумала невольно: «Оба — принцы, но какая меж ними разница!»

Скоро принц Хёбукё удалился в опочивальню, оставив сына на попечение молодых дам и кормилиц. Многие приходили засвидетельствовать ему свое почтение, но, сказавшись нездоровым, он весь день провел в опочивальне. Туда же было подано и угощение. Разглядывая изысканнейшее убранство покоев, госпожа Тюдзё, гордившаяся своим вкусом, впервые поняла, в какой жалкой обстановке приходится ей жить. «Моя дочь достаточно хороша, чтобы стать супругой самого знатного вельможи, — думала она. — Младшим сестрам до нее далеко, даром что их попечительный родитель не жалеет средств, заманивая себе в зятья высокородных юношей. Не удивлюсь, если он подумывает и о самом Государе! Нет, мне не следует отступать, ежели я хочу, чтобы моя дочь заняла в мире достойное положение». Всю ночь она не смыкала глаз, размышляя о будущем дочери.

Принц поднялся, когда солнце стояло высоко.

— Государыне-супруге снова нездоровится, я должен ее проведать, — сказал он, облачаясь в парадное платье.

Изнемогая от любопытства, госпожа Тюдзё снова приникла к щели: в парадном облачении принц показался ей еще прекраснее. Право же, в целом свете не нашлось бы человека, способного не только затмить, но даже и сравняться с ним. Он играл со своим маленьким сыном, уходить ему явно не хотелось. Тут принесли утренний рис, и, отведав его вместе с госпожой, принц наконец собрался ехать. Его приближенные, пришедшие с утра и до сей поры отдыхавшие в людских, принялись за приготовления к отъезду. Среди них был один довольно миловидный, но никакими особенными достоинствами не отличавшийся молодой человек. Он был облачен в носи, на поясе у него висел большой меч. Трудно представить себе более заурядную фигуру, а уж рядом с принцем…

— Видите? Это Сёсё, зять правителя Хитати, — сказал кто-то из дам. — Я слышала, что сначала его прочили в мужья особе, которая поселилась недавно в нашем доме. Но, судя по всему, он польстился на богатство тестя.

— И получил в жены истинное дитя, причем довольно невзрачное.

— Неужели? Но наши дамы ничего об этом не говорили…

— Это сущая правда, у меня есть достоверные сведения, полученные прямо из дома правителя Хитати.

Они болтали, не подозревая о том, что госпожа Тюдзё все слышит. А та была вне себя от досады. Так вот каков этот Сёсё! И ей могло прийти в голову, что он достоин ее любимой дочери! Ничтожество! И в сердце ее не осталось ничего, кроме презрения к нему.

Заметив, что ребенок подполз к занавесям и выглядывает из-под них, принц вернулся, чтобы приласкать его на прощание.

— Если Государыне стало лучше, я сразу вернусь, — сказал он. — Если же нет, мне придется остаться во Дворце на ночь. Будь на то моя воля, я бы не расставался с тобой. Я так тревожусь, когда ты далеко.

Успокоив сына, принц вышел, и госпожа Тюдзё долго смотрела ему вслед, не имея сил оторвать глаз от его величавой фигуры. Дом без него словно опустел.

Пройдя в покои Нака-но кими, госпожа Тюдзё принялась на все лады расхваливать принца, та же только улыбалась в ответ, находя ее восторги провинциальными.

— Вы едва появились на свет, когда скончалась ваша почтенная матушка, — обливаясь слезами, говорила госпожа Тюдзё. — Все так беспокоились за вас, и покойный принц тоже… Но судьба ваша оказалась счастливой, вы не затерялись в горной глуши, а попали в это прекрасное жилище. Какое горе, что ваша сестрица не дожила.

Нака-но кими тоже расплакалась.

— На долю каждого человека выпадает немало печалей и горестей, — сказала она, — но проходит время, и душа обретает успокоение. Я рано лишилась тех, кто был мне опорой в жизни, я никогда не видела лица своей матери, но с этим еще можно примириться, тем более что такое нередко случается в мире. Но разлука с любимой сестрой… Этого горя мне никогда не забыть. Как она страдала, видя, что господин Дайсё не желает отказываться от своих намерений! Если б она знала, как глубоко его чувство к ней!

— По моему, господин Дайсё, удостоившись беспримерной благосклонности Государя, слишком высоко возомнил о себе. Будь ваша сестра жива, у нее была бы опасная соперница. И кто может предугадать…

— Ах, не знаю… Возможно, вы правы. Не исключено, что мы обе в равной степени стали бы предметом для посмеяния… Может быть, и лучше, что она не дожила. Я иногда думаю, что господина Дайсё влекло к ней именно потому, что она всегда держала его в отдалении. Вы знаете, ведь он и теперь не забывает ее. Кому-то это может показаться просто невероятным. А какое доброе у него сердце! Кто, кроме него, взял бы на себя устройство всех поминальных служб?

— Монахиня Бэн говорила мне, что он выразил желание познакомиться с моей дочерью, надеясь найти в ней замену ушедшей. О, я прекрасно понимаю, что мы не заслуживаем такой чести, но не зря ведь сказано: «Он один лишь тому причиной…» (45) Как трогательно, что господин Дайсё до сих пор верен памяти вашей сестры!

И госпожа Тюдзё, роняя слезы, стала рассказывать Нака-но кими о том, в каком бедственном положении оказалась ее дочь. Не касаясь подробностей — ибо история с Сёсё наверняка была известна всему свету, — она лишь намекнула на испытанное девушкой унижение, после чего сказала:

— Пока я жива, я сумею оградить ее от бед. Так или иначе, мы проживем, утешая и поддерживая друг друга. Но что будет потом, когда меня не станет? Мысль о будущем дочери так тревожит меня, что я даже подумываю, уж не принять ли ей постриг? Тогда я поселила бы ее где-нибудь в горах, вдали от мирских соблазнов…

— Да, все это в самом деле, печально! Но вправе ли мы жаловаться? Подвергаться насмешкам, оскорблениям — таков удел всех, оставшихся без опоры в жизни. Отец тоже хотел, чтобы мы приняли постриг, но так нелегко порвать связи с миром… Можно ли было предвидеть, что я окажусь в столице, в этом великолепном доме? Боюсь, что вашей дочери будет еще труднее. Но разве вам не жаль надевать на нее монашеское платье?

Могла ли госпожа Тюдзё не радоваться, видя, что Нака-но кими приняла судьбу ее дочери так близко к сердцу?

Сама она была далеко уже не молода, но все еще миловидна, да и держалась с достоинством. Вот только с годами она располнела, став настоящей «госпожой Хитати».

— Ваш отец слишком жестоко обошелся с моей дочерью, — сказала она. — Когда б он признал ее, она бы не подвергалась теперь таким унижениям. Право, если б не вы…