Дом ста дорог - Диана Джонс

Отворив дверь в спальню, она замерла на пороге. Кто-то застелил её постель и аккуратно сложил высушенный наряд на комоде. Чармейн едва сдерживала подступающую ярость. «Добродушие и спокойствие,» — напомнила себе девочка и пулей рванула на кухню.

Питер сидел за столом с самым очаровательным на свете видом, по которому Чармейн тут же догадалась, что он что-то затеял. Над огнём в очаге висел котелок, в котором что-то побулькивало, и, от которого доносился незнакомый пряный запах.

— Зачем ты убрался в моей спальне? — сурово спросила девочка.

Парень посмотрел на неё взглядом оскорблённого до глубины души человека, хотя Чармейн насквозь видела, что его голова сейчас забита какими-то совершенно иными, куда более увлекательными для него мыслями.

— Я думал, ты скажешь «спасибо», — пробормотал он.

— Не скажу! — вспыхнула Чармейн и неожиданно для себя чуть не расплакалась. — Я только-только привыкла к тому, что, если бросить носок на пол, он останется там лежать, пока я его не подниму, и, если устрою кавардак в доме, то мне же и придётся его убирать, потому что он никуда не испарится. И тут приходишь ты и начинаешь убирать за мной! Ты такой же эгоист, как и моя мама!

— Я весь день один дома, нужно же мне чем-то заняться, — возразил Питер. — Или ты думаешь, я должен всё время, пока тебя нет, сидеть на месте, сложа ручки?

— Ты можешь заниматься чем угодно, — крикнула девочка, — танцевать, стоять на голове, строить гримасы Ролло, но не смей портить мой жизненный опыт!

— Практикуйся, сколько влезет, — отпарировал юноша. — Для тебя тут непаханое поле. Больше ни в жизнь не прикоснусь к твоей комнате. Скажи, а тебе интересно знать, что нового узнал за сегодня я? Или ты сосредоточена исключительно сама на себе?

Чармейн сделала глубокий вдох, сдерживая себя.

— Сегодня я решила, что буду приветливой с тобой, но ты вечно всё усложняешь.

— Моя матушка говорит, что научиться можно, лишь преодолевая трудности, — ответил Питер, — так что скажи «спасибо». Я расскажу тебе мой сегодняшний жизненный опыт: я узнал, как добыть достаточно еды для ужина.

Он небрежно ткнул большим пальцем за спину, указывая на бурлящий котелок. Его палец был обмотан зелёной резинкой. Чармейн перевела взгляд на другую руку: красная резинка на большом пальце и синяя на указательном.

«Он пытался пойти в трёх направлениях,» — отметила про себя девочка. Изо всех сил стараясь проявить свою доброту и дружелюбие, она спросила:

— Так как же ты добыл достаточно еды для ужина?

— Я стучал и стучал по дверце кладовой, — объяснил парень, — пока не набралось приличное количество еды. Затем я скинул всё в котелок и поставил варить.

— И что там в нём? — спросила Чармейн, поглядывая на котелок.

— Печёнка и бекон, — стал перечислять Питер. — Капуста. Репа и крольчатина. Луковица, две отбивные и лук-порей. Всё оказалось очень просто.

«Гадость!» — тут же подумала девочка. Но вместо того, чтобы выругаться, она молча развернулась и ушла в гостиную.

— Хочешь узнать, как я вернул вазу с гортензией? — крикнул ей вслед юноша.

— Сел на тележку, — холодно бросила Чармейн и отправилась читать «Жезл с двенадцатью ветвями».

Всё же её терзали сомнения: не очень-то хорошо она поступила. Она посмотрела на вазу с цветами, затем перевела взгляд на тележку и представила, как Питер забирается на неё и исчезает вместе с чашками, а потом вдруг снова появляется. Просто невозможно. Чем дольше Чармейн рассматривала тележку, тем больше убеждалась в тщетности своего решения обращаться с Питером по-дружески. Девочка простояла в гостиной около часа, а затем вернулась на кухню.

— Прости, — произнесла она. — Так как же ты вернул цветы?

Питер стоял над котелком и тыкал в похлёбку ложкой.

— Пока не готово, — проговорил он. — Ложка всё ещё натыкается на что-то твёрдое.

— Прекрати. Я же вежливо тебя спрашиваю.

— Поговорим после ужина, — загадочно отмахнулся парень.

Он сдержал своё слово и упорно молчал весь последующий час, пока стряпня в котелке не сварилась. Юноша разлил ужин по тарелкам, и дети приступили к трапезе. Похлёбка Питера оказалась настоящим вызовом человеческой изобретательности. Парень не удосужился ни почистить овощи, ни разделась мясо, ни порезать что-либо на кусочки, поэтому, например, листья капусты пришлось отделять друг от друга с помощью двух ложек. В водянистом бульоне уныло плавали белый размякший бекон, крольчатина, репка и вялый лук: как оказалось, Питер никогда слыхом не слыхивал, что суп необходимо солить. Ужин получился, мягко говоря, отвратительный. Но Чармейн не забывала напоминать себе о доброте и дружбе, поэтому тактично молчала.

Единственной, кто по-настоящему насладился ужином, оказалась Бродяжка. Она вылакала весь бульон, а затем деликатно подъела всё мясо, отказавшись лишь от капусты. Чармейн поступила почти так же, стараясь не содрогаться от каждой ложки. Девочка очень обрадовалась, когда Питер начал рассказывать о вазе, тем самым отвлекая её внимание от ужина.

— Могла ли ты когда-нибудь предположить, — слегка высокопарно начал юноша, и Чармейн поняла, что он решил преподнести произошедшее, как некую историю, для которой уже тщательно подобрал слова и обороты. — Могла ли ты когда-нибудь предположить, что вещи, исчезающие с тележки, переносятся в прошлое…

— Конечно, все вещи однажды переносятся в прошлое, — покивала девочка. — Я полагаю, в прошлом есть просторная свалка, такая огромная, что, когда ты попадаешь на неё, то сразу поверишь, что действительно попал в прошлое. А вещи не возвращаются заплесне…

— Ты хочешь дослушать или нет? — сурово спросил Питер.

«Доброта и дружелюбие,» — повторила про себя Чармейн, кивнула и проглотила ещё один мерзкий лист капусты.

— …и часть этого дома находится в прошлом? — продолжил парень. — Я не садился на тележку. Я выписал на отдельный лист повороты на некоторые пути и отправился их исследовать. Но, видимо, свернул не в ту сторону один или два раза…

«И почему я не удивлена?» — подумалось девочке.

— …И попал в прошлое, — говорил Питер. — Я очутился среди кобольдих, которые мыли посуду, сервировали тележки, ставили на них различные блюда: завтрак, обед, чай к полднику и всякое прочее. И я сначала немного струхнул, там ведь были сотни кобольдих, а я помнил, как они рассердились из-за гортензий. Я стал вежливо здороваться с ними, кивать, улыбаться и очень удивился, когда они закивали и заулыбались в ответ, очень дружелюбно желая мне доброго утра. Так, улыбаясь и здороваясь, я дошёл до незнакомой комнаты. Я открыл дверь и тут же увидел вазу с гортензией. Она стояла на длиннющем столе. А за столом сидел волшебник Норланд…