Скелет в шкафу - Юрий Никитин

Ингрид спросила заинтересованно:

– И что показал тест?

Он вздохнул еще тяжелее.

– Тесты один за другим показали, что у меня уникальные музыкальные способности. Я чувствую музыку, разлитую в природе, как никто другой. И мог бы стать самым великим музыкантом. Величайшим из композиторов!..

– Ого!

– Представьте себе, – сказал он грустно. – Тесты повторили несколько раз, но результаты всякий раз совпадали. И только тогда я вспомнил, что музыка с детства сама шла ко мне. Я мог играть на любом незнакомом инструменте, а мелодии сочинял на ходу… Но, как сказал Маяковский, «…раскрыл я с тихим шорохом глаза страниц, и потянуло порохом от всех границ». После войны страна остро нуждалась в инженерах, в восстановлении промышленности, нам предстояло трудное и голодное восстановление страны… Что я мог сказать огорченным медикам насчет того, что так и не раскрыл уникальное дарование музыканта?.. Жалею ли?.. Да, остро жалею. Но, на беду нашу, жизнь такова, что не всегда дает раскрыться нашим талантам. Приходится либо тупо зарабатывать на жизнь, либо восстанавливать разрушенный бомбами дом, либо поднимать на ноги детей, а время уходит…

Ингрид сказала печально:

– Мне так жаль…

Он покачал головой.

– А мне сейчас нет. Я все сделал правильно. Нельзя заниматься собой, когда горит дом. К сожалению, мир пока не настолько хорош, чтобы мы без опаски могли заниматься только собой. Приходится жертвовать личными интересами ради интересов общества. Не будь этого, человек не стал бы человеком… Успехов вам, дорогие мои!

Он обнял нас обоих и пошел в дом, поддерживаемый Терезой. Бондаренко подошел к нам, бросил вдогонку Стельмаху озабоченный взгляд. Тереза слегка поддерживает престарелого академика под локоть, однако он и сам поднимается по лестнице достаточно бодро, не сдается.

– Крепкий старик, – сказал он с одобрением. – Гвозди бы делать из этих людей, в мире бы не было крепче гвоздей… Старая гвардия! Даже не повел глазом, что на первом этаже все продырявлено, прострелено, изорвано осколками… Наши эксперты пока разбираются, кто напал и как шла схватка. Что-то в ней много неясного, говорю сразу, в команде нападающих слишком много промахов.

Я сказал негромко:

– Не надо.

Он взглянул на меня остро.

– Что?

– Разбираться не надо, – пояснил я. – Кто напал, это узнаете там у себя в конторе. А насчет подробностей схватки… О деталях узнает слишком много народа, а оно вам нужно? Я думал, разбираете только неудавшиеся.

Глава 5

Он несколько мгновений всматривался в меня, стараясь понять, что прячется за сказанным, потом несколько замедленно кивнул.

– Вы правы. Полетите сейчас? Один вертолет все равно отправлять, остальные ребята останутся здесь до тех пор, пока не возведут новейшие укрепления. И систему электронной защиты, чтобы любые помехи выдерживала. Очень уж легко все отрубили!.. У нас оборвалась связь, я велел проверить, и тут пришел условный сигнал от Волковой, что нужна поддержка…

– Да, – ответил я, – не хотелось бы злоупотреблять гостеприимством хозяина. Я получил все необходимые разъяснения.

Бондаренко взглянул на меня остро, голос стал намного тише, когда поинтересовался:

– К какому-то выводу пришли?

– Да как сказать, – пробормотал я, – может быть, пусть говорит?.. Столько лет прошло… Кому это теперь интересно?

Он поморщился.

– Вы что, в самом деле так наивны? Вон какие баталии идут из-за того, был ли Аттила чистым степняком или наполовину германцем?.. Были германцы в его армии ударной силой или только примкнувшими союзниками?.. В Чернигове на прошлой неделе вспыхнула массовая драка, погибло трое и семьдесят ранено, а из-за чего? Вот-вот, просто невероятно важный для жизни вопрос: был Юрий Долгорукий украинцем или был русским. Историки твердят, что тогда ни тех, ни других еще не было, но кто этих сраных ученых слушает?

Я вздохнул.

– Ну… примерно из этого пришлось исходить. Я уговаривал Валентина Афанасьевича пока подождать. Не отказываться от обнародования, а просто подождать некоторое время. Сейчас все меняется быстро, нужный момент для России подвернется скоро, чую.

Он вздохнул с заметным облегчением.

– Спасибо. Это даже важнее, чем ликвидация этого нападения, хотя я уверен, вы были той крохотной каплей, что склонила чашу весов на сторону победы.

– Да, – согласился я, – самой крохотной каплей. Все-таки стрельба даже как-то непристойна для доктора наук. Но даже доктор наук не понял, что стряслось, это же ваши люди нападали! Не понимаю, у вас там правая рука не знает, что делает левая?

Он хмыкнул.

– Это значит, у нас демократия. То есть конкуренция, поиск противовесов, боязнь, что какая-то группа получит слишком много власти или полномочий… и конечно, вы правы, одна рука не знает, что делает вторая.

– А как-то наладить?

Он сдвинул плечами.

– При демократии всегда немножко хаоса и неразберихи. Или хотя бы путаницы.

– Ничего себе немножко, – возразил я. – Погиб целый отряд элитного спецназа!

Он ответил со странной ноткой в голосе, то ли смирения со случившимся, то ли скрытой, но злой иронией:

– Плата за демократию. При тоталитарной власти такое было бы немыслимо. Я сейчас отправляю первую группу обратно, вы можете с ними.

– А вы?

– Мне надо задержаться, – ответил он серьезно. – Связи надо подновлять, а то истончатся и прервутся.

Я поднялся в вертолет, сказал «драсьте» подчеркнуто мирно и корректно, они уже знают, что я профессор. Похоже, это профессорство ко мне прилипло крепко, так простому народу проще, чем с доктором наук.

Ингрид, понятно, с этими ребятами чувствует солидарности побольше, все-таки и сама силовичка, но села между ними и мной, то ли отделяя агнца от козлищ, то ли выдавая свою предательскую женскую натуру.

Этот вертолет, к счастью, со стенками, хотя двери все равно нет, причем проем такой, что выпрыгивать могут сразу по трое, но со спины у меня все-таки прикрыто.

Едва набрали высоту и лес перестал удаляться, я прокричал Ингрид:

– Давай ты сама доложишь Мещерскому? Или еще там кому?

– А ты? – крикнула она.

– А я прямиком к себе! – сообщил я. – Геращенко ждет завтра на работу… да и вообще…

– Что вообще?

Я сказал с тревогой:

– А вдруг там случилось страшное?..

Она спросила испуганно, даже глаза округлила:

– Что?

– Вдруг, – сказал я с ужасом, – моих мышек покормить забыли? Они такие нежные, такие чувствительные… Это же катастрофа! Год работы насмарку!

Она крикнула с отвращением:

– Да покормят, покормят! А в Управлении важнее выслушать тебя, чем кого-либо. Ты же должен представить рекомендации.