Происшествие в Утиноозерске - Леонид Треер

А написать Вам захотел вот по какой причине. Чем старше становлюсь, тем чаще возвращаюсь к детским и юношеским годам. Кто-то из великих сказал: «Чтобы понять настоящее, надо разобраться в прошлом!» Обратившись к школьному периоду своей жизни, я сделал несколько неприятных для себя открытий. Они, между прочим, будут неприятны и для Вас. Признаться, я долго сомневался, стоит ли огорчать Вас, но Вы сами учили нас, что правде нужно смотреть в глаза.

Начну с того, что школу я по-настоящему не любил. Кое-что мне нравилось, но любви не было. Не исключено, что этому способствовали самые первые впечатления. До сих пор не могу забыть страх перед кляксами, когда фиолетовые капли вдруг соскальзывали с кончика пера и расползались по тетради. В самой уродливости клякс мне чудилось нечто загадочное и опасное. Я знал, за грязь в тетради будут ругать, и, возможно, этот детский страх наложил отпечаток на мое отношение к школе. Добавьте сюда еще тот факт, что все десять лет я воспринимал учебу как нечто «подневольное», почти не получая от нее удовольствия. Я учился хорошо, чтобы все были мною довольны. Обратите внимание: не потому успевал, что нравился сам процесс познания, а — ради собственной, если так можно выразиться, безопасности. Ну, а коль совершал над собой насилие, какая уж тут любовь…

Впрочем, Вы мне можете сказать, что учеба — это тот же труд, а труд совсем не обязательно — постоянная радость. Но ведь есть же педагоги, которые превращают уроки в праздники для учеников. Недаром многие великие люди подчеркивают, какую яркую роль сыграл в их жизни тот или иной учитель, пробудив жадный интерес к своему предмету. Ну да ладно, оставим эту тему… В конце концов, талантливый педагог, как и всякий талант, встречается не так уж часто. Меня сейчас интересует более общий вопрос.

Школа, как известно, должна готовить учащихся к жизни. С этим трудно не согласиться. Теперь, Лидия Михайловна, попробуем вспомнить, как обстояло дело с нашим конкретным классом. Все сводилось к тому, чтобы начинить нас набором готовых формулировок и истин. На уроках мы не столько постигали мир, сколько тренировали свою память, заучивая теоремы, даты сражений, залежи полезных ископаемых и прочие сведения. Такое механическое усвоение не требовало самостоятельности мышления. Не знаю, как другие, но лично я постепенно привык воспринимать мир в виде огромной застывшей схемы, где все уже известно и расставлено по полочкам. Это было удобно. Не надо ломать голову, сомневаться, докапываться до истины. Достаточно/было запомнить и повторить сказанное учителем, чтобы тобой остались довольны. Более того, попытки думать по-своему у нас в школе не поощрялись. Вспомните, Лидия Михайловна, как в десятом классе Валя Носырев написал необычное сочинение о Маяковском. Его взгляды не совпадали с учебником, вероятно, они были наивны. Но Носырев пытался рассуждать самостоятельно. А как Вы реагировали на его сочинение? Вы назвали его безобразным и потребовали, чтобы Валя переписал работу. Он не стал спорить, написал так, как требовалось, и получил четверку… Мы хлопали его по плечу, мол, будешь знать, как умничать. Мы быстро уловили, что нужно делать, чтобы жить спокойно. И это в шестнадцать-то лет!

Или взять случай со стенгазетой, которую мне поручили выпустить к Новому году. Не скрою, я был горд этим заданием. Сколько выдумки я вложил в стенгазету, желая сделать ее яркой, необычной! Я перерыл кипу журналов, сам вырезал, клеил, сочинял — словом, творил, получая при этом огромное удовольствие. И что в результате? Когда я показал Вам, Лидия Михайловна, стенгазету, Вы озабоченно покачали головой и сказали, что в таком виде вешать ее нельзя. Вы заявили, что есть определенная форма, которую надо соблюдать. И мне пришлось сделать так, как Вы сказали: с передовой, с заметками отличников, с колонкой юмора. На сей раз вы остались довольны моей работой…

Теперь уже могу сознаться, что моя серьезность, которая Вас радовала, была всего лишь удобной маской. В сущности, только очень ленивые или тупые не могли приспособиться к игре «в школу», не могли понять, что от них требуется. А требовалось совсем немного — делай добросовестно, что тебе говорят, и не умничай!

Увы, плоды такого просвещения я пожинаю до сих пор. Нет, я не говорю, что не получил знаний, их было достаточно, чтобы поступить в институт. Речь идет о другом — об умении ставить четкую жизненную программу. Школа не научила меня задавать себе вопросы: «Зачем ты? Кто ты? Куда идешь и чего хочешь?». Прошло немало лет, прежде чем я начал созревать как личность. Инфантилизм — вот главная беда нашего школярства!

Вы уж простоте, Лидия Михайловна, но в этом смысле к Вам претензий больше, чем к остальным педагогам. Ибо кто как не учитель литературы должен зажигать в душах учеников огонь самопознания, готовить их к сложным вопросам бытия! Тем более, что в Ваших руках было такое мощное средство воспитания, как прекрасные книги. А что же происходило на наших уроках литературы? Великие произведения превращались в гербарий положительных и отрицательных героев, и мы, вслед за Вами, бойко сортировали Печорина и Онегина, Чацкого и Безухова, не испытывая к ним ни симпатии, ни неприязни… Лишь много лет спустя я начал открывать для себя классиков, к которым был совершенно равнодушен в школе. Как жаль, что это произошло с таким опозданием! Думаю, человеческий опыт, содержащийся в книгах, мог уберечь меня от многих ошибок молодости. Кто его знает, может, и жизнь моя сложилась бы иначе. Увы, Лидия Михайловна, пробудить во мне интерес к литературе Вы не сумели…

Перехожу к последнему пункту своего письма.

Вы внушали нам, что не важно «кем быть», а важно — «каким быть». Вы учили, что главное — это честность и добросовестное отношение к делу. Все это правильно, и все же на первое место я поставил бы вопрос «кем быть?» На собственном опыте я убедился, что никакая добросовестность не даст удовлетворения, если человек не нашел своего места в жизни. Говорю об этом не без горечи, ибо работу свою не люблю, хотя выполняю ее на совесть. Кто знает, какие во мне гибнут способности: физика, философа, военачальника? Помогла ли мне школа найти призвание? Мягко говоря, и не пыталась.

Вы можете возразить, дескать, яркое дарование все равно себя проявит, пробьется, как трава сквозь асфальт. Ну а что же, Лидия Михайловна, делать тем, у кого талант скрытый, у кого он запрятан поглубже и самостоятельно проклюнуться не может? Как быть такому человеку? Он ведь чувствует, что тлеет в нем что-то такое-этакое, а что именно — не знает. Годы уходят, а ничего не сделано, никаких заявок о себе, никаких «озарений»… Нет, что ни говорите, а первая задача учителя — определить в ученике «зерно» и помочь ему прорасти. Не искали Вы, Лидия Михайловна, в нас этих зерен, не нацеливали на вершины. Не потому ли никто из нашего класса, как говорится, высоко не взлетел, что лепили нас по одному шаблону? Не верю я, что из тридцати ребят не нашлось ни одного одаренного, не могу поверить.

Вы можете возразить, что совсем не обязательно «высоко взлетать». Мол, разве нельзя занимать скромную должность и получать от жизни удовлетворение? Дескать, не всем же хватать с неба звезды… Согласен, не всем. Но тогда надо примириться с тем, что ты человек обыкновенный, средний, что ты от природы обречен быть исполнителем. Нет, я отказываюсь принять такое «утешение»! Уж лучше ходить в неудачниках, в аутсайдерах, но только с верой в свою незаурядность!

Вы, Лидия Михайловна, поймите меня правильно. Вы нас любили, искренне желали нам добра. В этом я не сомневаюсь. Но факт остается фактом: школа до конца свою задачу не выполнила (по крайней мере, если говорить обо мне). Мысль о том, что жизнь могла сложиться иначе и интересней, грызет меня, не давая покоя. В суете как-то забываешь об этом, но на досуге накатит обида, что все уже позади и ничего не изменишь, и становится на душе муторно…

Еще раз прошу, Лидия Михайловна, не обижайтесь за мои упреки. Это называется «поплакать в жилетку». Выплеснул тоску на бумагу — сразу полегчало. Крепкого Вам здоровья и благополучия.

Ваш бывший ученик

Саша Снегирев

P. S. Ну разве пошлешь такое!

Оно ведь убьет ее наповал. И сомневаться нечего…

Письмо одиннадцатое. РОДИТЕЛЯМ

Здравствуйте, дорогие папа и мама!

Получил сегодня ваше письмо. Вы все волнуетесь за меня, обижаетесь, что редко пишу вам. А писать-то, если разобраться, и не о чем. Живу благополучно, однообразно, новостей нет, обычная суета. Можно, разумеется, и про погоду, но вас ведь это не устраивает, вы ведь хотите знать про мою «личную» жизнь. Небось еще не теряете надежду, что я женюсь второй раз… Должен вас огорчить: не гожусь я уже для роли семьянина. Вернее, роль семьянина не годится для меня. Всему свое время, Что поделать, коль не встретилась мне раньше женщина, соответствующая моим идеалам. А вступать в брак по необходимости — с этим я не согласен. К тому же, я слишком дорожу своей холостяцкой независимостью. А что касается одиночества, так ведь и в семье можно быть одиноким, это же еще хуже!