Вернер фон Сименс. Личные воспоминания. Как изобретения создают бизнес - Валерий Чумаков

Брат, который находился в трюме и не знал об угрожавшей нам опасности затопления, был весьма удивлен, когда на него и на его барабаны из открытых люков хлынула вода. Тем сильнее была его радость, когда этот поток прекратился и стало возможным продолжить работы по установке деревянных блоков, предохранявших барабаны от опасных шатаний по оси. Когда ситуация нормализовалась, капитан опять, теперь очень осторожно, повернул на Оран. Качка еще продолжалась, но мы к ней уже привыкли и теперь радовались тому, что нам удалось уберечь себя от уничтожения разболтавшимся кабелеукладочным механизмом. Экстремальная ситуация вылечила всех от приступов морской болезни, а после того, как солнце покинуло небосвод, мы отправились по своим каютам, и вскоре на корабле воцарилось полнейшее спокойствие.

Как оказалось – ненадолго. Вскоре после того, как мне удалось уснуть, меня вновь разбудили громкие команды капитана и полные испуга крики. Сразу вслед за этим судно практически легло на бок. Я никогда не думал и даже сейчас мне слабо верится, что морской корабль может так лечь. Люди попадали с кроватей и покатились по наклонному полу вниз. Упало и покатилось все, что не было закреплено, каютные лампы разбились, и пассажирские помещения погрузились во мрак. Спустя некоторое время корабль вернулся в нормальное положение и страх начал проходить, уступая место надежде на то, что ничего катастрофического не произошло. Я выскочил на палубу, туда, где в полумраке стоял капитан. В ответ на мой оклик он указал в направлении кормы и произнес: «Voila la terre»[149]. Действительно, строго позади судна в слабом лунном свете еле различались высокие скалистые горы. Завидев их, капитан и заложил крутой вираж, придавший судну глубочайший крен. Он сказал, что мы сбились с курса и, по-видимому, чуть не натолкнулись на скалы Львиного мыса. Внезапно из темноты раздался отчаянный крик: «La terre AVANCE!»[150] Действительно, огромная, сверхъестественно белая, сверкающая стена с шумом и ревом неслась сзади на корабль. Следующие мгновения были настолько ужасны, что с трудом поддаются описанию. Неправдоподобно огромная волна накрыла целиком все наше судно, и если бы я не уцепился руками за железные перила верхней палубы, меня бы обязательно смыло в море. Громадные волны хлестали по нам, казалось, со всех сторон, корабль бросало во все стороны, вода была везде, и трудно было даже понять, находимся ли мы еще на поверхности моря или уже опустились под воду. По воздуху летали куски морской пены, из-за которых было сложно дышать. Остававшиеся в салоне пережили не меньший испуг: их мотало по всему помещению, а рев бивших в стены и окна волн внушал ужас. Сколько времени это происходило, потом никто не мог сказать, по разным оценкам, стихия бушевала от двух до пяти минут. Все закончилось так же, как и началось, только теперь белая стена стояла уже не позади, а впереди судна и быстро от него удалялась.

Когда некоторое время спустя вся наша несколько приободрившаяся и приведшая себя более-менее в порядок корабельная компания собралась на палубе, обсуждая ужасы и чудеса происшедшего, французские офицеры заявили, что самым большим чудом можно считать полное отсутствие криков единственной нашей дамы во все время страшного катаклизма. Им было сложно понять, что истинное английское хладнокровие, какое, несомненно, присутствовало у моей невестки, только росло по мере увеличения опасности.

Как мы поняли позже, смерч, который мы видели по выходе из Альмерии, пройдя сначала на восток, к испанскому берегу, вскоре повернул к Африке и на пути встретил наш корабль. Как удалось нашему суденышку, совершенно не готовому к такой передряге, выйти из нее целым, для меня до сих пор остается загадкой. После того как смерч миновал нас, море еще некоторое время пребывало в сильном волнении и все вокруг, насколько хватало взора, было покрыто пенными гребнями волн. Но дальше природа наградила нас: мы увидели явление, красоту и величие которого вряд ли сможет вообразить даже самая смелая фантазия. Все море вокруг заиграло и засветилось удивительным темно-красным светом. Оно уже походило не столько на море, сколько на разлитый расплавленный металл, покрытый сверкающими хлопьями пены. Излучаемый водой свет был так ярок, что освещал все предметы вокруг, можно было читать книгу, напечатанную самым мелким шрифтом. Зрелище это было одновременно и захватывающе-ужасным, и волнующе-прекрасным, и оно до сих пор, хотя прошло уже более четверти века, отчетливо стоит перед глазами. Причиной было то, что мы попали в область, густо населенную флюоресцирующими организмами. Наполненный мною тогда морской водой стакан начинал ярко светиться в темноте, стоило лишь сильно его потрясти. Пронесшийся смерч пробудил всех живших тут микроскопических созданий, некоторых из коих можно было, впрочем, разглядеть невооруженным глазом, и они, засияв от испуга, устроили для нас незабываемое представление с дивным видом пылающего моря.

В Оране, куда корабль, теперь уже без помех и приключений, пришел через несколько часов, перед нами встал вопрос: что делать дальше? После проведенной переоценки оказалось, что кабеля, если его укладывать с наименьшими потерями и как можно более прямо, что было сложно, учитывая неровности морского дна, до Картахены должно хватить. Мой брат после стольких случившихся с нами чудесных избавлений осмелел и требовал продолжения работ с теми силами, материалами и оборудованием, которые у нас были. Я же был против, поскольку потерял веру в барабан, корабль и все с ними связанное. Наконец мы пришли к компромиссу. Кабель решено было вынести наверх, намотать на конус и провести укладку старым способом, с помощью динамометра.

После того как утомительные работы по перемотке были завершены, а роковой барабан – демонтирован, мы предприняли вторую попытку. Погода стояла великолепная, и процесс кабелеукладки шел без каких-либо затруднений. Правда, море оказалось глубже, чем указывалось во французских морских картах, и нам пришлось довести нагрузку на динамометре до критической величины, дабы кабель ложился как можно ровнее. Его расход я контролировал с помощью электрического регистратора, который меня никогда раньше не подводил. Дела шли хорошо и мы уже видели вдали высокие берега у Картахены, как вдруг регистратор отказался работать. Как потом выяснилось, его винт запутался в водорослях. По моим последним расчетам выходило, что у нас после укладки должен еще остаться некоторый запас. Поэтому, подойдя к брату, я предложил несколько разгрузить динамометр, чтобы уберечься от возможного повреждения кабеля. Он был очень доволен моим предложением и уже хотел показать, что даже при небольшом сдерживании кабель будет ложиться ровно и спокойно, как вдруг он совершенно тихо и спокойно оборвался. Тормозное колесо моментально встало, оборвавшийся конец исчез в глубине, а вместе с ним исчезла и значительная часть нашего капитала, так как мы прокладывали кабель за свой счет. Но еще более нас удручало, что мы потерпели фиаско как техники. Результаты месячного, полного проблем и опасностей труда, и не только нашего, но и множества помогавших нам в прокладке этого кабеля людей, в один момент оказались уничтоженными. И все из-за нескольких сгнивших пеньковых ниток. Кроме того, весьма неприятно было стать объектом сочувствия всей нашей корабельной компании. Наше безрассудство было наказано самым суровым образом.

Спустя несколько часов после потери кабеля мы высадились в порту Картахены. Целый месяц до того мы жили, не получая никаких новостей из Европы. Даже в Альмерии из-за краткости визита мы успели узнать лишь, что началась новая война с датчанами за герцогство Шлезвиг-Гольштейн. В гостинице Картахены мы нашли английские и французские газеты, откуда узнали всю информацию о политических событиях, потрясавших наше отечество в последнее время. В статьях, рассказывавших о Германии, произошла большая перемена в сравнении с тем, что писалось во времена войны и поражения Дании, у которой Англия была главным покровителем. Мы привыкли к похвалам, которые воздавала печать немецкой науке, музыке, немецким песням, и состраданию, высказывавшемуся по отношению к добродушным, мечтательным и крайне непрактичным немцам. Теперь же они изображались как едва ли не самые кровожадные, злобные и воинственные существа на земле, только и думающие о том, как присвоить себе чужие территории. Признаюсь, что эти пассажи не только не раздражали меня, но даже доставляли искреннее удовольствие. Гордость за себя и за Германию с прочтением каждой подобной статьи у меня только росла. Слишком уж долго немцы были для мировой истории пассивным материалом. Теперь же из статей в «Таймс» было ясно видно, что они начали выбирать свой курс, следуя собственной воле, и тем самым возбуждали гнев тех, кто ранее оставлял право на такой выбор лишь за собой.