Весенние игры в осенних садах - Юрий Винничук

– Кто здесь живет? – оторвала меня о грез Марьяна.

– Жил. Поэт Грицко Чубай. Много лет назад умер в возрасте Иисуса. Каждое поколение должно иметь кого-нибудь, кто умрет в возрасте Иисуса. Мы с ним устраивали пикники на том островке, жарили шашлыки, распевали песни и читали стихи. Однажды мама прислала мне из Станиславова пирожки, и мы нанизывали их на шампуры и разогревали на костре. Ах, как хорошо нам тогда мечталось и пелось под дивное домашнее вино из черной смородины!

– Я сразу почувствовала, что от этого островка веет чем-то необычайным, какая-то таинственная аура витает над ним и окутывает сразу же, как только ступишь туда.

К островку был переброшен шаткий деревянный мостик, развесистые ветви ив опускались до самой земли, образуя непроницаемую для глаз густую завесу. Буйная зелень мерцала крыльями бабочек, стрекотала, жужжала, звенела, бросала к ногам лепестки жасминов и роз, навевала дурманящий запах цветущей липы и меда.

– Правда, здесь хорошо? – спросила Марьяна.

– Здесь фантастично, – послышался голос Грицка Чубая.

Я оглянулся и увидел его у берега в лодке. Он сидел с удочкой в руках, ссутулившись, спиной к нам, из-под соломенной шляпы виднелись его патлы. Я улыбнулся.

Немного – один китаец.В руках удочка из тростника.Веют пальмы, снуют бакланы,На горах голубые снега.

Почему-то невесел китаец.От удочки мысли его отвлекали.Выплыл дельфин из моря:– Китаец, не надо печали.

– Что там? Куда вы смотрите? – поинтересовалась Марьяна.

– Вот там с берега мы с Грицком когда-то ловили рыбу.

– Здесь водится рыба?

– Теперь не знаю, а прежде была. Карасики. Мы их здесь же чистили, потрошили и жарили на костре.

– Попадались и лини, – сказал Грицко. – Если вы сядете под той вербой высокой, можете укрыться от людских глаз.

Взяв Марьяну за руку, я подвел ее к вербе, раздвинул ветви, и мы вошли в зеленый шатер. Трава там росла густая и высокая, темно-зеленого цвета. Мы сели на траву, я открыл бутылку и предложил Марьяне выпить, она всего лишь пригубила. «Увы, дело не сладится», – вздохнул я в душе. Когда же поднес бутылку к губам, то снова услышал голос Грицка:

Выбегает в море челнС выгнутою грудью.Шапка на челне, как сито,А под тою шапкой – люди.

– Ну как же, не надо печали!Полосат мой кораблик – мое достоянье,Сам я молод, и ус мой тонок,И красно на мне одеянье.

А посмотреть – я невольник,Хоть с такою статью завидноюНарисованный на фаянсеЧей-то рукою зловредной[6].

– Свидзинский, – вымолвил я.

– Вы о чем?

– Вспомнилось… Чубай любил декламировать Володимира Свидзинского.

– Никогда не слышала.

– Удивительный поэт. Его чекисты сожгли в 1941-м живьем в стодоле.

– Прочитайте что-нибудь.

Чубай снова стал негромко читать, а я повторял за ним:

А была бы со мною ты, лада моя,Был бы с миром в ладу,Словно солнце в саду.Как же с миром поладить мне, лада моя?Поднялась между нами разрыв-трава.Разрыв-трава неуемно растет.Ночи и дни разорвала.Были они словно крылья ласточки:Верх черный, низ белый, а крыло одно.Теперь они как расколотый камень —Ранят и колют, лада моя.

Тяжко мне стало время влачить,Кручина рвет мысли мои,Словно буран-снеговей.Одна снежинка ко льду прильнет,А ветер швырнет ее в морок.Другая ляжет на берегуВ замороженный след копытный,Третья распята на суку,Невмоготу мне вынести время.

Я пью полынь, лада моя,Утром и вечеромЯ пью полынь.Премного полыни в наших степях,Не испить ее, не выкосить.

Я знаю: все умирает.Мак среди поля.Дерево в роще.Ребенок в городе.Все умирает, лада моя.

Не в одну дверь приводит нас вечер.Не в одном окне встречаем рассвет,И сказка смежила очи…Сколько ни вглядываюсь,А зрю только видимое,Только возможное вижу, ой лада моя.

С минуту мы сидели молча, я попивал вино, чувствуя, что понемногу хмелею. Марьяна тоже сделала несколько меленьких глотков, но выглядела все такой же, как и была, трезвой. Каждый раз, когда я предлагал ей выпить, она послушно пригубливала бутылку, однако выпивала не больше десяти граммов.

– А приходилось ли вам читать драму Тикамацу Мондзаэмона «Самоубийство влюбленных на Острове Небесных Сетей»?

– А-а, так вот кто вдохновил тебя на идею с островом! Тикамацу!

– Да. Я влюблена в японскую литературу.

– Ты мне писала о чем угодно, только не о японцах.

– Потому, что увлеклась ими совсем недавно. Прежде всего – это Акутагава Рюноске. А еще Басе и Ясунари Кавабата. От Сей Сенагон и Нидзе я просто в трансе. А Кенко-хоси! Ихара Сайкаку! Уэда Акинари! А «Гендзимоногатари»!

– Для твоих юных лет ты многое успела. Я в твоем возрасте читал Стивенсона и Жюль Верна.

– Правда? – удивилась она.

– А чему здесь удивляться? Акутагаву издали, когда я был уже на втором курсе. Итак, прочитав Тикамацу, ты увидела, каким образом можно театрализовать самоубийство. Не хватало нам только переодеться в кимоно и сделать харакири.

– Я думала об этом. Но нас не поймут. Настоящих ценителей самурайских ритуалов слишком мало. И к тому же Дзихей и Кохару не совершили харакири…

«Да, мы умремВ одно и то же время,Но смертью не одной.Ты от меча,Я от петли…» —

процитировала она. – Помните?

– Дзихей дважды пронзил ей грудь мечом, а сам повесился на ее розовом поясе. На мой взгляд, слишком страшная смерть.

– «Он погружает меч по рукоять,И поворачивает в исступлении.И жизнь Кохару отлетает,Как сон на утренней заре…» —

Впрочем «Самоубийство влюбленных на Острове Небесных Сетей» не единственная пьеса Тикамацу о самоубийцах. Еще раньше, в 1703 году он написал также «Самоубийство влюбленных в Сонедзаки».

– Этого я не читала.

– Шутишь? В таком случае налицо удивительное совпадение. В этой пьесе именно любовница предлагает любимому вместе уйти из жизни.

– Как интересно! И о чем же эта пьеса?

– В ней повествуется о безрассудном рубахе-парне Токубее, который опрометчиво влюбился в куртизанку О-Хацу Разумеется, это пришлось не по нраву его дяде, и тот решает женить Токубея на своей свояченице. С этой светлой целью он тайно пришел в село к матери незадачливого жениха и вручил ей деньги на свадьбу. Токубей, узнав об этом, отобрал деньги, чтобы вернуть их дяде, но по дороге встретил товарища, и тот попросил дать ему в долг. Ну и Токубей, добрая душа, согласился. А вот когда он в условленный день напомнил приятелю про долг, тот сделал удивленную мину и сказал, что никаких денег не брал. Тогда Токубей показал при всем честном народе расписку с печаткой должника, но тот наглец обвинил своего благодетеля в воровстве, соврав, что свою печатку он якобы давно потерял. Влюбленные в отчаянии. Деньги пропали, Токубею придется жениться на нелюбимой девушке. И тут О-Хацу говорит Токубею, что она этого не переживет. И если Токубей согласен, она готова совершить вместе с ним самоубийство.