Жизнеописание Петра Степановича К. - Анатолий Вишневский

Сейчас же чтение журнала «Вокруг света» навеяло Петру Степановичу новый, более современный замысел. Отношения с начальством у него никак не складывались, да и с сослуживцами что-то не получалось. Уже сколько раз Катя его просила: «Петечка, голубчик! Ты уже с ними, с людьми, поддерживай хорошие отношения, а то ведь замучимся мы все!» Он и старался на всякие манеры быть и вежливым, и почтительным, и лицемерил даже, и подхалимничал. Только не в отношениях, видно, было дело, а в его дурацком характере, который ведь не переменишь. Очень уж он неосмотрительный, природа его такая, что ли? Может, и правда ему неплохо жилось бы на острове Визе, но как туда попасть, да еще с тремя детьми? А вот если устроить себе остров Визе в собственном доме: уйти со службы и заняться литературным трудом. На службу ходить не надо, сидишь себе за столом, пописываешь, шлешь свои сочинения в журнал «Вокруг света», они публикуют, присылают денежки. Петр Степанович, конечно, не знал точно, сколько там платят за произведения, но, наверно, не меньше, чем он получал на своей должности. По его разумению, писателям должны были платить даже больше.

Петр Степанович уже реже думал о том, чтобы прославиться. По совести сказать, с течением времени, когда человеку сорок лет, слава уже не так-то и нужна, здесь следи, чтобы документы были в порядке, когда станешь хлопотать пенсию, соцстрахи их у тебя потребуют. Конечно, может быть и не лишнее чем-либо прославиться, заслужить, например, персональную пенсию. Или получить единовременного пособия десять тысяч! Совсем, совсем не помешало бы. Но… снова это «но». Ведь для 10000 рублей нужно что-то сделать полезного для государства, а что он такого полезного сделал? Неловко даже перед людьми станет брать эти десять тысяч.

Но это еще будет ли, а сейчас Петру Степановичу больше неловко было перед женой, что он не оправдал ее надежд. Она ведь тоже верила в его недюжинные способности. Во всяком случае, выходя за него замуж, она уверена была, что платье у нее будет крепдешиновое, туфли – лаковые с замшевыми вставочками, и они вместе ежегодно будут ездить в Мацесту, Алупку а надоест шум городской, – тогда в Атузы. В Алупку они, правда, один раз съездили, оставив полуторагодовалого сына – тогда единственного – на попечение сестры Петра Степановича Гали, а последние лет десять ни разу вместе не ездили даже на базар. Туфли она может купить на резиновой подошве, а о платье из крепдешина даже и не вспоминает, как-то не до этого. Но Петр-то Степанович об их надеждах молодых помнит, так что, пожалуй, десять тысяч у государства он все-таки взял бы. Но никто не предлагает!

А нельзя ли прославиться и заодно немного подзаработать литературным трудом? Если бы был старый режим, то еще кое-как прославиться можно было бы, но при советской власти, оказывается, нужно писать обязательно в духе диалектического материализма, а что это такое – не всякий знает. Надо много-много изучать всего, да сверх того надо иметь классовое чутье и не быть политическим бурьяном. Как видно, при советской власти слава не дается зря.

Но другим же дается! Нет-нет, прославиться не так уж и трудно в нашей стране. Только надо отряхнуть с себя всю обывательскую мишуру и заняться, наконец, сознательным трудом, который действительно был бы делом доблести и чести, приносил бы настоящую пользу и хорошее содержание.

Петр Степанович в очередной раз перебрал в голове все возможности такого труда. Опять почему-то вспомнил о парашютизме, но тут же честно сказал себе, что на парашюте он опуститься не может, тем более без кислородного аппарата. А вдруг он, черт, не раскроется! Менее рискованное дело пойти в экспедицию, только, конечно же, не на север: там холодно и опасно. Можно было бы, например, в Кара-Кумы попробовать, но тоже опасновато, придется еще, пожалуй, проталкивать грузовик через пески своими собственными плечами. Все сходилось к тому, что вернее всего – литературная писанина.

Написать, для начала, Петр Степанович решил научно-фантастическую повесть, что-нибудь, вроде «Зірки КЕЦ», принесенной как-то старшим сыном из библиотеки, «Генератора чудес» или, допустим, «Человека-невидимки» Герберта Уэллса. При его владении пером, уже проверенном, при его познаниях в области натурфилософии, сочинить что-нибудь подобное будет раз плюнуть. И конечно, это должно быть в советском духе, а то Петр Степанович уже сам начинал сомневаться в своей благонадежности.

Он, например, как-то разговорился с одним своим приятелем о том, о сем, поговорили и о зиновьевском процессе, в котором Петру Степановичу не все было понятно. Хотя, конечно, поспешил он добавить, осудили зиновьевцев правильно. Он был уверен, что такому человеку, как его приятель, непонятно то же самое, что и ему, поэтому не скрывал своих недоумений, формулируя их, правда, очень осторожно. Дескать, все-таки странно, что люди могут пасть так низко, а главное, непонятно, зачем им это было нужно? Приятель выражал свое отношение к предмету беседы междометиями, благожелательно подбадривавшими Петра Степановича, но сам не высказывался. Поговорили, разошлись, а потом Петр Степанович стал себя корить:

– Ну зачем ты завел этот разговор! Только показал, что еще живет в тебе отрыжка старого времени и мешает осознать глубину классовой борьбы. В том и диалектика: просто так объяснить нельзя, а через классовую борьбу можно. Она заставляет совершать такие чудовищные предательства, что перед ними обычная логика бессильна.

Петр Степанович даже стал тревожиться, не были ли превратно поняты приятелем его, Петра Степановича, мысли, и тревожился довольно долго. Не хотелось ему разделять судьбу своего партийного младшего брата – уж на что хорошо брат разбирался в диалектическом материализме, а ведь и его приговорили к высшей мере как врага народа, а Шуру уже как жену посадили. Сестра Галя ездила из Полтавы в Сталино, пыталась узнать, что стало с Велориком. Сказали, что его, в соответствии с каким-то «приказом от 15 августа», доставили в приемно-распределительный пункт, а оттуда – в детский дом, в какой – неизвестно.

XVII

К счастью для Петра Степановича, у него в это время стало меняться мировоззрение – в лучшую для него сторону. Мы об этом узнали случайно из его переписки с сестрой Галей, точнее, с ее мужем Грищенко. Кое-что из этой переписки сохранилось, теперь мы ее читаем и видим: это и тот Петр Степанович, какой был, и уже не совсем тот – в разрезе мировоззрения.

Раньше Грищенки жили в Харькове, Галиного мужа на работе ценили как инженера-гидролога, даже комнату им дали на Клочковской улице. А потом вдруг – раз! и выгнали со службы, только в Полтаве им и удалось устроиться. Тамошней жизнью, вроде, были довольны, прислали карточку – сидят вместе с сыном Тарасом на каком-то поваленном дереве, видно в лесу.