Последний мужчина Джоконды - Игорь Кольцов

— Люблю Италию.

А в голове Альфредо Джери пронеслась коварная мысль о том, что портье в захудалой итальянской гостинице проявил больше бдительности, чем парижские вахтеры из Лувра, хоть и не распознал пропавший в далекой Франции шедевр руки Великого мастера.

10

Влетев в свой кабинет в галерее Уффици, и, не раздеваясь, водрузив картину, еще завернутую в красный бархат, на небольшой столик, стоявший в углу, директор галереи крикнул своему помощнику:

— Виторио! Немедленно зайдите ко мне.

Настороженный крайне возбужденным состоянием директора, помощник вбежал в кабинет.

— Виторио, необходимо срочно связаться с Римским музеем античности и произведений искусств. Пусть директор Коррадо Риччи выезжает сюда немедленно. Если он будет сопротивляться и отнекиваться, сообщите ему, что у меня в кабинете находится «Мона Лиза» Леонардо да Винчи.

Виторио кивнул и повернулся к двери.

— Стойте, Виторио! — рявкнул Поджи. — Так же немедленно следует вызвать сюда представителей полиции или жандармерии. Кого из них положено вызывать в таких ситуациях, не знаю, поэтому вызовите и тех, и других.

Помощник снова кивнул и опять собрался покинуть помещение.

— И еще, — снова остановил его директор. — Распорядитесь сделать для нас с сеньором Джери по чашечке горячего шоколада.

11

Уже стемнело.

Перуджио сидел в рубашке и брюках у большого окна, выходящего прямо на улицу, бездумно глядя на сбегающие по стеклу капли дождя. Капли плюхались в стекло и потихоньку начинали сползать по нему, соединяясь с другими каплями, собираясь в маленькие ручейки, а затем, повинуясь древним обычаям, стекали на раму, при этом переливались тысячами искорок и бликов от желтого света уличного газового фонаря.

«Уже скоро» — подумал Винченцо, вставая.

Он надел жилет, а сверху пиджак, затем повернулся и подошел к кровати. Взяв в руки мандолину, которую купил по дешевке у соседа итальянца в Париже, когда еще жил в прибыльном доме Давида Каишана на Итальянской улице, он провел по струнам. Дребезжащий голос инструмента вытащил из памяти воспоминание об отце. Последний раз он слушал, как отец играл на мандолине на свадьбе у Антонио. Марко, наверное, тоже уже женился, а Сильвия и Конкордия вышли замуж там же в Деменци. Он давно не писал домой и не получал от них писем. Уже который год. Мама, наверное, все так же ворчит и вспоминает при любом случае по поводу и без оного Святую Марию. А маленький Федерико уже давно не маленький, а, скорее всего, красивый юноша.

«Уже скоро» — снова подумал Винченцо и подошел к окну, бережно опустив мандолину обратно на мягкое покрывало кровати.

За окном послышался стук копыт. В свете фонаря Перуджио разглядел черную повозку, из которой выскочили полицейские и направились в гостиницу.

«Вот и все» — пронеслось в голове. Он подошел к вешалке, и, сняв давно подсохшее пальто, надел его и шляпу.

На лестнице загромыхали шаги, а затем в дверь постучали.

— Входите, — крикнул он, и добавил уже тише. — Открыто…

Глава восьмая. «Да здравствует Италия!»

1

— Имя, фамилия, дата и место рождения, — просипел полицейский чиновник, попыхивая трубкой.

Винченцо уже сфотографировали анфас и в профиль для протокола, сняли отпечатки пальцев, измерили его рост, обхват груди и зачем–то размеры головы. Все данные чиновник в пенсне педантично заносил в бланк протокола. Перуджио, ни сколько не сопротивляясь, тщательно выполнял все указания чиновника и экспертов–криминалистов, круживших вокруг него, словно пчелы вокруг улья. Чиновник не скрывал своего злорадства и радости, что им удалось поймать человека, совершившего похищение века. Он даже и не вспоминал о профессоре Поджи и аукционере Джери, которые являлись действительными авторами поимки преступника. Всю славу он, конечно же, приписывал себе лично и отделению карабинеров, доставивших Перуджио в участок.

— Эй! — проворчал он, выпуская облако далеко не ароматного дыма из трубки. — Я тебя спрашиваю. Имя, фамилия, дата и место рождения.

— Винченцо Перуджио. Одна тысяча восемьсот восемьдесят первый год рождения. Полных тридцать два года. Место рождения — деревня Деменци, провинция Комо, Ломбардия.

— Вот и молодец, — пробурчал чиновник, поправляя пенсне и делая записи в протоколе. — Вид деятельности, вероисповедание, место проживания. И не тяни кота за хвост. Отвечай побыстрей. Знаешь, сколько вас таких у меня?

Винченцо подмывало сказать, что «таких», как он, у чиновника больше нет, но он отвечал лишь по существу заданного вопроса.

— Католик. По профессии я маляр, но в бригаде выполнял функции художника–декоратора. Последнее время на вольных хлебах. Место проживания: Франция, город Париж, улица Госпиталя Сен–Луи.

— На вольных хлебах, говоришь? — усмехнулся полицейский. — Ну–ну!..

2

Спустя час в полицейский участок прибыл начальник полиции Флоренции. Кряхтя, он уселся в кресло полицейского, что составлял протокол.

— И что, Джузеппе? — сказал начальник полиции, разглядывая листки с записями допроса подозреваемого. — Этот… Пе–ру–джи-о. Он не сопротивлялся аресту?

— Нет, сеньор начальник полиции.

— Угу… А как он себя вел на допросе?

— Спокойно. Не вилял, не орал. Даже адвоката не требовал.

— Хм!.. Странно.

Начальник полиции углубился в чтение протокола.

«…Вместе с французскими рабочими я в качестве художника–декоратора работал в Луврском музее. Неоднократно я останавливался перед портретом «Моны Лизы», в котором столь жизненно и блестяще проявилось нагое прекрасное итальянское искусство, до сих пор никем не превзойденное…»

— Хм!.. Он так и сказал «нагое»? — начальник полиции ткнул пальцем в протокол допроса и удивленно взглянул на Джузеппе.

— Так и сказал, — просипел полицейский. — Более того! Он сам мне все это диктовал и, перечитав, заставил кое–что исправить, чтобы текст был именно таким, какой вы сейчас читаете.

— Хм!.. Ну–ну!

«…Мною овладело чувство унижения оттого, что эту картину, вывезенную из нашей страны как трофей, этот шедевр я должен видеть на французской земле. Я был оскорблен, что портрет теперь составляет славу Франции. Мне недолго пришлось работать в Луврском музее. Однако я сохранил знакомство со своими бывшими товарищами по работе, которые все еще были там заняты, и я часто посещал Лувр, где меня хорошо знали. И вот однажды, когда я стоял перед картиной, у меня родилась мысль, что был бы совершен благороднейший поступок, если бы это великое творение было возвращено Италии. Чем чаще я останавливался перед портретом, тем сильнее во мне укреплялась мысль украсть его. Совершить кражу не представляло трудностей, ибо надзор в Лувре осуществлялся из рук вон плохо;