Грозненский роман - Константин Семенов

Нагрелся стоящий на коробках телевизор, и Борис, зевая, посмотрел на экран. С заставки блеснул глазами оскалившейся волк. «Привет, борз!»[16] – подумал Борис, закрыл глаза и провалился в сон. Спал он минут пять, а когда открыл глаза, на экране по-прежнему висела заставка с волком.

Борис улыбнулся. Грозненское телевидение за последние года полтора сильно изменилось, появились новые каналы, в том числе частные, дециметровые. Прогресс не оставлял в стороне мятежную республику. Каналы отличались друг от друга и по репертуару, и по оснащенности, но было и кое-что общее. Заставки и цензура.

Заставки любили все каналы. Заставки были разнообразные, их было много, и смотреть на них можно было долго. Не потому, что они были такими красивыми, просто заставки могли висеть на экране часами. Включишь телевизор, а там заставка. Переключишь канал – там тоже заставка. Так и переключаешь туда-сюда: от горного пейзажа к волку и наоборот. А можно и не переключать, выбрать что-нибудь одно и любоваться. Это уж как угодно.

Еще телевидение очень любило цензуру. Цензура была строгой и запрещала любые интимные сцены. Да и бог бы с ними, не такая уж это важность, если бы не одна «мелочь». Фильмы крутились в основном с видеомагнитофонов и поэтому возникали чисто технические трудности. Не будешь же заранее просматривать фильм и вырезать фривольности. Поступали проще: как только на экране возникало что-нибудь недозволенное, видик выключали, и по экрану бежали помехи. В это время оператор, надо полагать, судорожно прокручивал фильм, оценивал и включал изображение, когда убеждался, что худшее позади. Но иногда что-то там не срабатывало – оператор не успевал или техника подводила. И тогда можно было увидеть, как в самый последний момент экран закрывается заставкой. Причем. увидеть в самом прямом смысле – заставку ставили перед камерой вручную, даже пальцы было видно. А иногда даже и этого не было, и изображение закрывалось чьей-то растопыренной пятерней. Наверное, заставку не успевали найти.

Понятное дело, что при таких сложностях уследить за всем было трудновато, и интимные сцены нет-нет и просачивались. Наверное, следовали оргвыводы и со временем заставка начала появляться, как только по ходу сюжета мужчина и женщина оставались в кадре наедине. Зрителю оставалось только гадать, чем же они там в это время занимаются: просто болтают или действительно нарушают нравственность. Смотреть фильмы стало очень затруднительно: сюжет рвался на части.

Как-то весной Борис, просматривая программу, обнаружил на одном из каналов эротический фильм. Так и было написано – эротический. Борис удивился и решил посмотреть.

Лучше бы он этого не делал!

Ровно через пять минут в кадре остались наедине в шикарной квартире мужчина и женщина, а еще через секунду там уже мчался лыжник. Борис недоуменно моргнул и вперился в экран. Нет, все верно – лыжник! В ярком костюме, громадных очках и с кривыми горнолыжными палками. Внизу экрана бежит строка с латинскими буквами и восторженно орет что-то по-английски диктор. Лыжник финишировал, попав в объятия тренера, стартовал новый и вдруг исчез. Снова та же шикарная комната, мужчина пьет из бутылки виски, женщина куда-то исчезла.

Выпил, надел рубашку, вышел в коридор, поднялся по винтовой лестнице в другую комнату. Открыл дверь, от огромного во всю стену окна шагнула к нему женщина в купальнике, и снова по экрану понеслись лыжники.

Только тут до Бориса дошло: это новый метод цензуры. Как только запахло жареным, оператор включил другой канал – «Евроспорт». В это время как раз шла зимняя олимпиада, вот и мчались по экрану лыжники. А так как фильм был эротическим, то лыжников в нем оказалось очень много. Борис зимний спорт не любил и досматривать до конца лыжно-эротический фильм не стал.

Волк улыбнулся, неожиданно мягкой лапой провел Борису по лицу и прошептал: «Боря, просыпайся». Борис удивился, но просыпаться не стал: ему понравилось волчье прикосновение, он хотел еще. «Не притворяйся, – сказал волк, – ты же не спишь! Или тебя пощекотать?»

Борис тут же открыл глаза: щекотки он боялся. Ирина сидела рядом с ним на диване, улыбалась и ласково перебирала ему волосы. За окном было темно.

– Испугался? – засмеялась Ира. – Ох, и зарос же ты!

– Не нравлюсь? – спросил Борис, желая услышать обратное.

И, конечно же, услышал. Все-таки он очень хорошо знал свою жену.

– Ты же знаешь, что нравишься мне в любом виде, – сказала Ира. – Ты просто хочешь это еще раз услышать. Пожалуйста – мне не жалко.

– Я тебя тоже очень люблю, – прошептал Борис, потягиваясь. – Долго спал?

– Прилично, часа три. Давай вставай – сейчас в убежище пойдем.

– А кушать? – возмутился Борис.

На улице было темно. Не светилось ни одно окно, низкое небо скрыло звезды и луну, накрыв город черным светомаскировочным покрывалом. Исчезли все звуки, и только шаги пяти человек нарушали первозданную тишину.

Из-за угла метнулась черная тень, потом еще одна, еще, и они оказались в кольце собачьей стаи. Собаки скулили, приветственно тявкали и вертели хвостами, как пропеллерами. Крутящийся с дикой скоростью хоровод отрезал Славика, его почти не стало видно из-за серых спин, крутящихся хвостов и мельтешащих лап.

– Привет! Привет! – еле успевал говорить Славик. – Привет, Барс! Здравствуй, Дайка! О, Дейк, какой ты стал здоровый! Привет!

– Маугли возвращается в стаю! – прокомментировала Ирина. – Слава, возьми вот косточек – угости друзей.

Где-то далеко-далеко, на пределе слышимости, гулкой дробью протарахтел пулемет.

Убежище оказалось просто глубоким и просторным подвалом, с настоящим бомбоубежищем его роднила только тяжелая дверь с крутящейся, как штурвал, ручкой. Борис видел эту дверь за свою жизнь сотни раз, но она всегда была закрыта, он и представить себе не мог, что подвал до сих пор пуст и не занят каким-нибудь складом.

Народу в подвале было немало – человек тридцать – однако, свободные лавки еще оставались. В малюсенькие окна под потолком лился серый свет, и все в подвале выглядело серым, зыбким и нереальным.

– Ингушетия по полезным ископаемым занимает первое место в мире, – вещал серый силуэт в папахе у стены. – Нефти у нас больше, чем в Кувейте. Не верите? Потому, что это скрывают. Невыгодно Москве говорить об этом. Да что нефть, – а какие у нас места в горах. Что там Швейцария. Сейчас расскажу. Во-первых, Таргим…

Глаза привыкли к темноте, и Борис огляделся. Пожилой мужчина, глядя мимо всех, говорил хорошо поставленным голосом, громко, но монотонно, как будто делал это против воли. Никто его не слушал.

– Здравствуй, соседка! – оживился лектор. – Иди сюда, здесь места есть. А это кто с тобой?

– Здравствуй, Али! – поздоровалась мама. – Это мой сын с невесткой, а это внук.

– Внук – это хорошо! – сказал Али. – А почему один? Один – мало, внуков должно быть много.

Ирина пожала плечами. Али наклонился, внимательно поглядел на нее, словно мог что-то рассмотреть в серой мгле и объявил:

– Да ты же ингушка!

Ирина опешила.

– Вы ошибаетесь! Какая я ингушка? Я русская, у меня и глаза серые…

– Ха! – воскликнул Али. – Я же говорю – ингушка! У настоящих ингушей глаза светлые. Ты знаешь, откуда произошли ингуши? Слушай. Мальчик сядь, не мешай!

– Он ненормальный? – шепотом спросил Борис у отца.

– Жену у него убило, – прошептал отец. – Жену и дочь. Частный дом у вашего «пляжа» помнишь? Вот там. Снаряд во двор залетел, и прямо на месте.…С тех пор на него находит.

На улице грохнуло. Но взрыв показался совсем не страшным. «Привыкаем? – подумала Ирина. – Или это в подвале так кажется?» Самолет гудел где-то высоко-высоко. Второй взрыв прозвучал еще дальше. Али вещал не останавливаясь, как радиоприемник.

– Пойду, покурю, – сказал Борис. – Я недолго.

На улице у двери стояло несколько мужчин. Курили, прикрывая огоньки рукой, прислушивались. Далеко-далеко переговаривались автоматы, изредка вступал пулемет. Мужики вяло спорили.

– Я тебе точно говорю – это на Старых промыслах.

– Мало ли что ты говоришь? Послушай – это совсем в другой стороне, в Заводском.

Борис набил трубку – сигарет осталось совсем мало – прикурил. Ему казалось, что стрельба идет в Октябрьском районе, но спорить он не стал. Какая разница? Главное, что не здесь.

«Грачи» прилетали еще раза три. Последний подвесил в небе осветительную бомбу, и улицу затопил мертвецкий желто-зеленый свет.

Назад пошли часа через три, решив, что бомбежек больше не будет. В небе догорала искусственная луна, деревья отбрасывали колышущиеся черно-зеленые тени, и только собаки ничему не удивлялись: им было все равно.

Уже под утро, когда ветерок немного разогнал низкие облака, над городом вновь возник еле слышный гул. Собаки почувствовали его заранее и привычно юркнули в подвал. Ни Ирина, ни даже Борис самолет не услышали. Бомба упала далеко, у завода «Красный Молот». Пробила крышу старого сталинского дома и разорвалась в двухкомнатной квартире третьего этажа. Давно не встающий с постели старик услышал звук и с надеждой открыл глаза. Время текло медленно и тягуче, как льющаяся из банки сгущенка; старик ждал. Наконец пространство лопнуло, словно пузырь, оглушающий низкий свист заполнил вселенную. «Наконец-то!» – успел обрадоваться старик, и все исчезло.