Александр Беляев - Зеев Бар-Селла

Татарские войска вступают в город»[172].

Так оно, наверное, все и было: в Ялту матросы приплыли не воевать (войск в городе не было), а грабить и безобразить. И получив за свои художества по мордам, матросы призвали на помощь еще два эсминца и зачистили Ялту снарядами…

Засим победители занялись расстрелами. Убивали с видом на море — на главном молу.

Через полгода об этом стихами расскажет юный Владимир Набоков:

В ту ночь приснилось мне, что я на дне морском…Мне был отраден мрак безмолвный;Бродил я ощупью, и волны,И солнце, и земля казались дальним сном.Я глубиной желал упитьсяИ в сумраке навек забыться,Чтоб вечность обмануть.Вдруг побелел песок,И я заметил, негодуя,Что понемногу вверх иду я,И понял я тогда, что берег недалек.Хотелось мне назад вернуться,Закрыть глаза и захлебнуться;На дно покатое хотелось мне упастьИ медленно скользить обратноВ глухую мглу, но непонятноМеня влекла вперед неведомая власть.И вот вода светлее стала,Поголубела, замерцала…Остановился я: послышался мне гул;Он поднимался из-за краяШирокой ямы; замирая,Я к ней приблизился, и голову нагнул,И вдруг сорвался…Миг ужасный!Стоял я пред толпой неясной:Я видел: двигались в мерцающих лучахПолу-скелеты, полу-люди,У них просвечивали груди,И плоть лохмотьями висела на костях,То мертвецы по виду былиИ все ж ходили, говорили,И все же тайная в них жизнь еще была.Они о чем-то совещались,И то кричали, то шептались:Гром падающих скал, хруст битого стекла…Я изумлен был несказанно.Вдруг вышел из толпы туманнойИ подошел ко мне один из мертвецов.Вопрос я задал боязливый,Он поклонился молчаливо,И в этот миг затих шум странных голосов…«Мы судим…» — он сказал сурово.«Мы судим…» — повторил он снова,И подхватили все, суставами звеня:«Мы многих судим, строго судим.Мы ничего не позабудем!» —«Но где ж преступники?» — спросил я.На меня взглянул мертвец и усмехнулся,Потом к собратьям обернулсяИ поднял с трепетом костлявый палец ввысь.И точно сучья в темной чаще,Грозой взметенные летящей, —Все руки черные и четкие взвились,И, угрожая, задрожали,И с резким лязгом вновь упали…Тогда воскликнул он: «Преступники — вон там,На берегу страны любимой,По воле их на дно сошли мыВ кровавом зареве, разлитом по волнам.Но здесь мы судим, строго судимИ ничего не позабудем…Итак, друзья, итак, что скажете в ответ,Как мните вы, виновны?»И стоглагольный, жуткий, ровный,В ответ пронесся гул: «Им оправданья нет!»[173]

Впрочем, и противник оказался не более приличен: выбитые из Ялты татарские кавалеристы принялись за истребление местных греков…

А потом пришли немцы, большевики сбежали. Возникло и местное русское правительство, но никто, кроме создавших его немцев, с ним дела вести не хотел. В ноябре ушли немцы, пришла Антанта. В апреле 1919-го снова приходили большевики — всего на десять недель. Даже террора толком не успели развернуть. Зато следующие полтора года Крым был безукоризненно белым.

И донельзя культурным и образованным. Лучшие русские люди собрались на крымском пятачке. И не только артисты, журналисты, писатели и певцы… Хотели открыть сразу три университета — в Севастополе, в Ялте и Керчи… Столько съехалось сюда бесприютных профессоров и приват-доцентов, что открывшийся в Симферополе новый, с иголочки, Таврический университет их уже вместить не смог. В Керчи университет, наименованный Боспорским, кстати, и открылся. А еще в Ялте захотели и открыли кинофабрику! До сих пор существует под вывеской «Ялтинская киностудия»…

Сам Беляев в советское время рассказывал о тогдашней Ялте нечто странное, мол, «город заполнили бежавшие из больших городов дворяне, спекулянты и… воры». Поэтому:

«Беляеву пришлось прервать лечение и заняться поисками заработка. Он сочинял для местной газеты небольшие рассказы и очерки об ученых. Но их печатали редко и платили мало. На эти заработки не проживешь. Он устроился воспитателем детского дома, а затем стал работать в уголовном розыске»[174].

К работе воспитателя и милиционера Беляев приступил не раньше 1921 года — уже при советской власти. В какой же газете он печатался?

С наступлением советской эпохи в Ялте под разными именами (наверное, чтобы не наскучить читателю) выходила одна-единственная газета. А называлась она то «Известия Ялтинского ревкома», то «Красноармейская правда», то «Красная Ялта», то «Ялтинские известия».

«Красноармейской правдой» она стала, когда саму Ялту переименовали — с января по август 1921 года назывался город Красноармейском.

Но как бы ни меняла газета названия, одно в ней оставалось неизменным — ни одной беляевской публикации![175]

Будущая жена писателя Маргарита Магнушевская захотела познакомиться с ним, узнав от брата о сотрудничестве Беляева в ялтинской газете, отметив, что на момент знакомства Александру Романовичу было 35 лет[176]. Это значит, что впервые встретились они в 1919 году, когда Крым был глубоким тылом белой армии.

А всюду, куда приходили белые, наступало газетное половодье. В крошечной Ялте, например, выходило до пяти газет…

Различались газеты не только качеством, но и ориентацией. «Ялтинский вечер» был органом монархистов, «Наша газета» — меньшевиков, «Наш путь» выражал мнение профсоюзов, то есть критиковал власти, но в рамках умеренности… «Ялтинский курьер» обращался к беспартийной интеллигенции. А вот «Ялтинский голос» был не похож ни на что, имея одним редактором эсера Пасманика, а вторым Набокова-отца — кадета.

Вот только от ялтинских «белых» газет мало что осталось. Меньше, чем от аналогичной прессы в других местах… Профессор Сергей Борисович Филимонов в телефонном разговоре объяснил это так: найденный при обыске экземпляр газеты (неважно, монархической или профсоюзной) служил в Ялте билетом на тот свет. Понятно, что желавшие положить жизнь за клочок газетной бумаги оказались в меньшинстве… А прочие поспешили от опасного мусора избавиться. И эмигрантам этот хлам тоже не казался особо ценным… В любом случае, в багаж свой они ялтинские подшивки не клали… Так что никаких следов ялтинской газетной жизни Беляева я не отыскал.